То, что я увидел, означало для меня конец прежней жизни. Конец спокойному существованию, душевному равновесию, вере в гармонию природы и человеческого разума. Ничто не могло соперничать в богохульстве с их противоестественным видом. Поверь я в россказни старого Зедока, и тогда не смог бы вообразить ничего, даже отдаленно приближающегося к увиденному. Меня можно упрекнуть в том, что я только и делаю, что намекаю на нечто ужасное, но поверьте, мне стоит большого труда написать, как все обстояло на самом деле. Сколь могу, оттягиваю этот момент. Как могут рождаться существа, подобные этим, на нашей планете? И как случилось, что человеческому зрению открылись – словно это была обычная плоть – креатуры, существующие лишь в инфернальных легендах или больном воображении?
Но как бы то ни было, а я увидел их. Бесконечную вереницу кошмарных тварей – шлепающих, прыгающих, квакающих, блеющих. Они, казалось, исполняли зловещую, бесовскую сарабанду в призрачном лунном свете. Головы некоторых венчали высокие тиары из неизвестного светлого металла, похожего на золото, на других колыхались странные одеяния, а тот, что шел впереди всех, был одет в черный, неприятно оттопыренный на спине пиджак и полосатые брюки, на бесформенной массе, отдаленно напоминавшей голову, торчала фетровая шляпа.
В их окраске преобладал серовато-зеленый цвет, животы были белыми. На блестящей и скользкой коже резко выделялись покрытые чешуей спинные позвонки. Если фигурой они еще как-то отдаленно напоминали антропоидов, то головы этих пучеглазых существ были, несомненно, рыбьи. На шеях пульсировали жабры, а длинные кисти и ступни были с перепонками. Они хаотично и бессистемно прыгали то на двух, то на четырех ногах, и я порадовался, что у них было только четыре конечности. Отрывистая речь напоминала то кваканье, то лай и своей мрачной экспрессией вполне компенсировала отсутствие мимики на лицах.
И все же дьявольское зрелище не застало меня совсем уж врасплох – ведь я видел эти уродливые фигурки на зловещей тиаре в Ньюберипорте. Теперь же, встретившись с адскими тварями – рыболягушками – лицом к лицу, все равно не мог не содрогнуться от ужаса. Вот кого напоминала согбенная фигура священника, мелькнувшая под темными церковными сводами! А рыболягушки все шли и шли. Конца колонне не было видно. Мгновение спустя все поплыло у меня перед глазами, и я погрузился в благословенное забытье, впервые в жизни потеряв сознание.
Очнулся я только днем от теплого мелкого дождя, струившегося по лицу. Впереди, на пересекавшей колею дороге, не осталось никаких следов дикой орды. Зловоние тоже исчезло. На юго-востоке темнели развалины Инсмута, среди которых кое-где вздымались одинокие шпили церквей. А вокруг меня простиралась безлюдная заболоченная равнина. Мои часы показывали, что полдень уже миновал.
Хотя случившееся со мной казалось только страшным сном, я не мог отделаться от ощущения, что все вокруг пропитано ядом. Нужно было поскорее убираться подальше от зловещего Инсмута. Превозмогая чудовищную слабость, голод, пережитый ужас и смятение чувств, я поднялся на ноги. Выйдя на размытую дождем, грязную дорогу, я поплелся по направлению к Раули. Деревни я достиг еще до наступления вечера. Поужинав и раздобыв кое-какую одежду, сел на ночной поезд до Аркхема и уже на следующий день, добившись приема у представителей власти, обстоятельно рассказал все, что видел и пережил в Инсмуте. Позже мне пришлось повторить то же самое, слово в слово, в Бостоне. То, что последовало за этим, известно многим. Хотелось бы, чтобы здесь наступил конец истории. Однако мне кажется, что беда только приближается и настоящий кошмар – или чудо? – еще впереди.
Как и следовало ожидать, многие из моих планов рухнули. У меня недостало сил продолжать путешествовать по окрестностям, любуясь природой, памятниками архитектуры и прочими древностями. Не отправился я и в музей Мискатоникского университета, чтобы взглянуть на загадочные украшения. Духу не хватило. И все же часть намеченного удалось выполнить. Я навел справки относительно своего происхождения и кое-что разведал. Разрозненные и обрывочные сведения, но на досуге можно было покорпеть над ними и попытаться систематизировать. Очень помог мне в этих изысканиях член Аркхемского исторического общества Э. Лэфем Пибоди, отнесшийся к моему делу заинтересованно. Он проявил большое участие, узнав, что я являюсь внуком Илайзы Орн, уроженки этих мест, родившейся в 1867 году и в семнадцатилетнем возрасте выданной за жителя штата Огайо Джеймса Уильямсона.
Оказалось, что мой дядя по материнской линии много лет назад тоже интересовался своей родословной. И еще: семейство моего деда всегда вызывало у местного населения нездоровое любопытство. По словам мистера Пибоди, особенно много толков вызвала женитьба отца Илайзы, Бенджамена Орна, состоявшаяся вскоре после Гражданской войны. Дело в том, что происхождение невесты казалось загадочным. Она была круглой сиротой из рода Маршей, живших в Нью-Хэмпшире, получила образование во Франции и мало что ведала о своих предках. Опекун поместил родительские деньги в Бостонский банк, проценты от них шли на ее содержание, а также на оплату гувернантки-француженки. В Аркхеме не знали имени опекуна, а со временем он и совсем пропал из виду. Тогда его обязанности в судебном порядке возложили на гувернантку. Француженка оказалась на редкость скрытной особой, хотя, по мнению горожан, могла бы многое порассказать.
Самое удивительное заключалось в том, что о пресловутых родителях девушки, Иноке и Лидии Марш, никто слыхом не слыхивал в Нью-Хэмпшире. Предполагали, что она была побочной дочерью одного из Маршей – характерные для этого семейства глаза выдавали происхождение. Много пересудов вызвала и ее ранняя смерть в родах, когда она дала жизнь своему единственному ребенку – моей бабушке. Нельзя сказать, чтобы все эти открытия порадовали меня: слишком мрачные ассоциации возникали при упоминании имени Маршей, а сознание того, что я состою с ними в родстве, угнетало вдвойне. Неприятно поразило и замечание Пибоди, что у меня типично «маршевские» глаза. И все же я был благодарен ему за предоставленные сведения, которые, вне всякого сомнения, могли пригодиться. Сняв копии со всех документов, где упоминалось имя Орнов, я уехал домой в Толедо.
Проведя месяц в Моми, где приходил в себя после пережитых потрясений, я вновь возобновил занятия на последнем курсе Оберлинского университета. Вплоть до следующего июня я увлеченно занимался наукой, почти забыв об ужасах минувшего лета. О них мне изредка напоминали лишь визиты государственных чиновников в связи с расследованием, начало которому положили мои рассказы. Спустя год после инсмутских событий, в середине июля, я гостил в Кливленде у родных покойной матушки, занимаясь уточнением раздобытых мной документов и сверкой их с тем, что находилось в семейном архиве. Мне хотелось свести все данные воедино, чтобы получить наконец-то ясную картину истории моего рода.
