— Ну вот, мы одни, — тихо сказал Корби.
Он почувствовал на себе тяжелое холодное внимание. Взгляд невидимых глаз струился из темноты, поднимался пузырьками зловония со дна черных вод. Он был повсюду.
Корби пошел вперед.
* * *
Большой фонарь тяжело было нести в руках, и Корби положил его на плечо. Он чувствовал исходящее от диодов тепло — оно медленно нагревало корпус из толстой желтой пластмассы. Корби постарался сосредоточиться на этом ощущении, понимая, что оно может быть последним нормальным переживанием этой ночи. Он шагал посередине совершенно пустой дороги и смотрел, как по асфальту мечется белый луч света от его фонаря.
Затем он увидел что-то на дороге далеко впереди.
Оно было большое и стояло прямо посреди трассы. Луч фонаря с трудом доставал до цели, и предмет, окутанный темнотой, казался совершенно черным. Корби еще не понял, что именно видит, но его сердце забилось чаще.
Пятьдесят, сто, двести шагов. Многолетние ели поредели, уступая место не менее старым лиственным деревьям. В безлунную ночь кленовый лес казался таким же темным, как и еловый бор.
Корби прошел полторы сотни метров, прежде чем понял, что предмет посреди дороги — это брошенная машина.
Еще через пятьдесят метров Корби узнал ее по описанию Барыбкина. Это был старый зеленый джип-внедорожник с золотистой полосой на борту. Его багажник был распахнут, салон чернел темнотой, как жуткий безгубый рот. С заднего бампера автомобиля, как слюна, свисали знакомые Корби нити белесой субстанции. Они издалека заиграли серебристым блеском в луче фонаря.
С передней частью машины тоже было что-то не так. Из нее торчало какое-то аморфное, обвисшее тело. Подросток не мог понять, что видит, пока не подошел совсем близко. Когда он понял, ему пришлось закрыть глаза и несколько секунд стоять не шевелясь, подавляя судорожные спазмы в желудке.
Машина убийц сбила беременную олениху. Массивная голова животного пробила лобовое стекло и тонула в темноте салона, среди осколков стекла и потеков крови, а ее задняя часть свисала через крыло автомобиля. Из промежности самки вываливалась розовая голова олененка.
— Корби, Корби, — раздался странный липкий шепот.
По коже подростка как будто провели чем-то холодным. Он вздрогнул и открыл глаза. Голос был где-то рядом.
— Корби, ты пришел ко мне, — произнес он. — Открывающий двери, ты пришел, чтобы впустить меня.
«Это не Андрей», — подумал Корби. У него на лбу выступил холодный пот. Стоять стало тяжело — фонарь невыносимо давил на плечо. Подросток направил луч света на лес, но там никого не было.
— Корби, — снова позвал голос.
Корби оглянулся на машину и осветил ее. В ней было пусто. Только кровь и стекло. Но голос был так близко. Он был прямо здесь.
— Я преображу нас обоих, — обещал он.
Корби осветил олениху и с ужасом увидел, что с ним говорит голова нерожденного детеныша. Его глаза были закрыты — они не откроются уже никогда — но его губы шевелились, произнося человеческие слова, и с них вместе с кровью стекала серебристая слюна. Стекала и капала на асфальт.
Корби отступил от разбитой машины. Пятясь, он двигался от центра дороги к черной чаще деревьев. Его сердце колотилось, как после стометровки. «Бежать, бежать, бежать, — думал он, — я не могу к этому приблизиться, не могу на это смотреть».
— Корби, — сказал Ник, — остановись и успокойся.
Корби остановился.
— Ник, — вслух спросил он, — ты здесь?
— Конечно, мы здесь, — ответил Ара. — Мы уже проехали мимо бензоколонки. У нас все хорошо.
«Спасибо, друзья», — подумал Корби.
— Что бы ты ни увидел, — сказал Ник, — рассказывай нам. Мы не дадим тебе сойти с ума.
«Я увидел машину убийц, — ответил Корби. — Она сбила беременную олениху и стоит разбитая посреди дороги».
— Значит, все это правда, — сказал Ара. — Они действительно приехали в этот лес.
«Да, — согласился Корби, — есть повод идти дальше».
Он заставил себя сдвинуться с места. Шаг, еще шаг. Через пять минут машина осталось далеко позади. Дорога петляла, и, оглянувшись, Корби увидел у себя за спиной только серую полосу асфальта и темные силуэты деревьев, тянущих к дороге свои черно-зеленые лапы. «Сколько я прошел?» — подумал он. Неожиданно ему ответил Ара.
— Отец Андрея говорит, что там будет развилка и щит-указатель: «Черная искра пятьсот метров» и «Охотничьи угодья Белая Запь один километр», — предупредил он. — Они могли повернуть на любую из двух дорог.
«Охотничьи угодья, — подумал Корби. — Вот откуда бегут олени и волки».
* * *
Он прошел очередной поворот и увидел впереди зарево. Казалось, прямо на дороге горит огромный костер, но его пламя не поднималось высоко вверх, а как бы стелилось по земле, иногда распадаясь на несколько отдельных очагов огня.
Подросток двинулся к источнику света. Ему в лицо несло гарью. Дым был удушливым, едким, пах бензином и тлеющей листвой. Он клубился, сгущался в ветвях деревьев, и казалось, что старые клены оживают и шевелятся в темноте. Даже небо изменилось. С него одна за другой пропадали звезды. У Корби исчезло ощущение, что он идет вперед. Дорога как будто сама ползла ему под ноги, втягивала путника в себя, а обратным током, ему навстречу, выбрасывала свое тяжелое, сводящее с ума дыхание.
Корби стало казаться, что в темноте вокруг него появляются полупрозрачные лица. «Помнишь, как ты рубил траву в ночь после смерти своих родителей? — шептали они. — Хочешь напасть на нас? Хочешь бороться с нами? Мы не такие безобидные, как то несчастное дерево, которое ты избивал. Мы будем кусать в ответ».
Когда Корби подошел ближе к огню, он увидел, что необычное кострище находится прямо в центре дорожной развилки, о которой говорил Токомин. На земле был выложен круг из кленовых ветвей. Они почти прогорели, но пламя еще держалось за счет того, что кто-то облил сырые, не очищенные от листьев ветви керосином. Из центра круга поднимался закопченный в огне стальной щит с указателями направлений. К его круглому стальному основанию был привязан человек.
Корби в безумном порыве бросился вперед. У него в голове билась единственная лихорадочная мысль: «Это Андрей, все было напрасно, он уже умер, его добили и сожгли».
Корби добежал до границы горящих ветвей. Дым разъедал глаза, на асфальте под ногами плясали языки керосинового пламени, но он не обращал внимания на копоть и жар. Задыхаясь, измученным, слезящимся взглядом он смотрел на привязанного к столбу человека.
Его шея и нижняя часть лица были страшно изуродованы. Ему не просто перерезали горло, а удалили губы и часть щек. Под уцелевшими глазами мертвеца висела бахрома рваного мяса, дальше — рот с двумя рядами сжатых в муке окровавленных зубов.
