— Нам сказали не выходить, а ждать здесь, — объяснила Дори, — и мы подумали… Рэйчел? Что с Эйлин?
— Ей плохо.
— Мама, здесь есть туалет? Меня тошнит.
— О Боже, — в отчаянии произнесла Рэйчел и взяла Элли за руку. Туалет располагался на другом конце зала, и Рэйчел быстро повела дочку туда.
— Рэйчел, мне пойти с тобой? — окликнула ее Дори.
— Нет, вы пока получите багаж. Вы знаете, какие у нас чемоданы. А мы справимся сами.
К счастью, в туалете никого не было. Рэйчел подвела Элли к кабинкам, роясь в сумочке в поисках десятицентовика, но потом — слава Богу! — заметила, что замки на дверях трех кабинок сломаны. Над одним из сломанных замков кто-то написал восковым карандашом: «СЭР ДЖОН КРЭППЕР[4] — ЖЕНОНЕНАВИСТНИК».
Рэйчел быстро открыла дверцу ближайшей кабинки. Элли уже стонала и держалась за живот. Она несколько раз рыгнула, но ее так и не стошнило; это были рвотные спазмы от нервного истощения.
Когда Элли сказала, что ей стало чуть-чуть лучше, Рэйчел подвела ее к раковинам и умыла. Лицо у девочки было болезненно белым, под глазами лежали темные круги.
— Что с тобой, Элли? Ты можешь сказать?
— Я не знаю. Но мне сразу стало нехорошо, когда папа сказал о поездке. С ним что-то не так.
Луис, что ты скрываешь? Ты ведь что-то скрываешь. Я это видела, и Элли тоже заметила.
Рэйчел вдруг поняла, что она тоже нервничает и дергается весь день, словно ждет удара непонятно с какой стороны. Она чувствовала себя точно так же, как за два-три дня до начала месячных: вся напряженная, готовая в любой момент истерически рассмеяться, или расплакаться без причины, или свалиться с жуткой головной болью.
— Что? — спросила она у отражения Элли в зеркале над раковинами. — Что может быть не так с папой?
— Я не знаю, — ответила Элли. — Мне приснился сон. Что-то про Гейджа. Или про Черча. Я не помню. Не знаю.
— Элли, что тебе снилось?
— Что я оказалась на кладбище домашних животных, — сказала Элли. — Пакскоу привел меня на кладбище домашних животных и сказал, что папа собрался пойти туда и что произойдет что-то страшное.
— Пакскоу? — Рэйчел охватил смутный, но пронзительный ужас. Что за странное имя и почему оно кажется знакомым? Вроде бы она где-то слышала это имя — или очень похожее, — но никак не могла вспомнить где. — Тебе спилось, что какой-то Пакскоу отвел тебя на кладбище домашних животных?
— Да, он сказал, что его так зовут. И он… — Элли вдруг замолчала, ее глаза расширились.
— Ты еще что-то помнишь?
— Он сказал, что его послали предупредить, но вмешиваться он не может. Он сказал, что… я не знаю… что он рядом с папой, потому что они были вместе, когда его душа от… от… Я не помню! — выкрикнула Элли со слезами в голосе.
— Солнышко, — сказала Рэйчел. — Я думаю, тебе снилось кладбище домашних животных, потому что ты думаешь о Гейдже. И я уверена, что с папой все хорошо. Ты как себя чувствуешь? Тебе лучше?
— Нет, — прошептала Элли. — Мама, мне страшно. А тебе разве не страшно?
— Ну нет, — ответила Рэйчел, быстро тряхнув головой и улыбнувшись. Но ей было страшно, да, ей было страшно; и это имя, Пакскоу, знакомое имя. У нее было стойкое ощущение, что она его слышала при каких-то пугающих обстоятельствах несколько месяцев или даже лет назад. И это никак не давало ей покоя.
Она чувствовала приближение чего-то ужасного, чего-то, что нужно предотвратить. Оно было уже совсем рядом, оно разрасталось и набухало, готовое прорваться в любую секунду, но что это? Что?
— Я уверена, что все хорошо, — сказала она Элли. — Ну что, пойдем к дедушке с бабушкой?
— Наверное, — вяло отозвалась Элли.
В туалет зашла пуэрториканка. Она вела за руку маленького сынишку и что-то сердито ему выговаривала. Спереди на шортах мальчика темнело большое влажное пятно. Рэйчел вспомнила Гейджа, и это острое воспоминание, отозвавшееся болью в сердце, сняло ее нервное возбуждение, подобно новокаину.
— Пойдем, — сказала она. — Мы позвоним папе из дома дедушки.
— Он был в шортах, — внезапно проговорила Элли, глядя на малыша.
— Кто, солнышко?
— Пакскоу, — ответила Элли. — Во сне он был в красных шортах.
Когда Рэйчел снова услышала это имя, ее опять охватил страх, от которого подгибались колени… но потом он отступил.
Они не смогли подойти к багажному конвейеру; Рэйчел разглядела в толпе только верх шляпы отца — шляпы с пером. Дори Гольдман сидела на стуле у стены и держала два места для Рэйчел и Элли. Она помахала им рукой, и Рэйчел подвела Элли к ней.
— Тебе лучше, малышка? — спросила Дори.
— Немножко, — ответила Элли. — Мама…
Она повернулась к Рэйчел и умолкла на полуслове. Рэйчел сидела, выпрямившись, зажав рот рукой, с белым как мел лицом. Она вспомнила. Воспоминание обрушилось как удар. Конечно, она должна была понять сразу, но упорно гнала от себя эту мысль. Ну конечно.
— Мама?
Она медленно повернулась к дочери, и Элли услышала, как что-то щелкнуло в маминой шее. Рэйчел отняла руку ото рта.
— Эйлин, тот человек в твоем сне, он тебе называл свое имя?
— Мама, ты…
— Он тебе называл свое имя?
Дори смотрела на дочь и внучку как на двух ненормальных.
— Да, но я не помню… Мама, мне больно…
Рэйчел опустила взгляд и увидела, что стиснула рукой
запястье дочери, словно наручником.
— Случайно, не Виктор?
Элли с шумом втянула в себя воздух.
— Да, Виктор! Он говорил, что его зовут Виктор! Мама, он тебе тоже снился?
— Не Пакскоу, — проговорила Рэйчел. — Паскоу.
— Я так и сказала. Пакскоу.
— Рэйчел, что происходит? — спросила Дори. Она взяла Рэйчел за руку и невольно поморщилась. Рука была ледяной. — И что с Эйлин?
— Это не с Эйлин, — ответила Рэйчел. — Кажется, это с Луисом. Что-то случилось с Луисом. Или может случиться. Посиди с Элли, мама. Мне нужно позвонить домой.
Она встала и подошла к телефонам-автоматам, роясь в сумке в поисках четвертака. Позвонила за счет вызываемого абонента, но абонент вызов не принял. Никто не взял трубку.
— Будете перезванивать позже? — спросил оператор.
— Да, — сказала Рэйчел и повесила трубку.
Она застыла на месте, глядя на телефон.
Он сказал, что его послали предупредить, но вмешиваться он не может. Он сказал, что… я не знаю… что он рядом с папой, потому что они были вместе, когда его душа от… от… Я не помню!
— Отделилась от тела, — прошептала Рэйчел. Ее пальцы впились в ткань сумочки. — О Боже.
