Старый алхимик предусмотрительно держал гостей подальше от своего дома, объясняя это тем, что там проживает его тетушка, старая дева. При этом он шутя говорил Асмодею, что завещание этой святоши сильно зависит от того, найдет ли она в доме Бру тишину, которой ищет и требует на закате своих затянувшихся дней. Позаботился Бру и о том, чтобы его платье тоже не вызвало никаких подозрений. Себастьяна заметила — в одной из немногих записей, сделанных на Кубе, — что наряд Бру, посетившего ее в гостинице, был весьма опрятен и даже изящен, и прибавила, что ее новый знакомый «одет вовсе не как монах». Она не упомянула ни о бурнусе, ни о шрамах на шее, показавшихся мне совсем свежими, когда я приплыла в Гавану. Впрочем, это неудивительно, ибо происхождение их… Alors, я опять забегаю вперед. Сначала нужно сказать еще кое-что.
Через несколько недель по прибытии в Гавану Леопольдина решила проследить за Бру. Она вышла из гостиницы, где остановилась компания Себастьяны, и тайком увязалась за новым знакомцем. Он навещал Себастьяну — взял за правило наведываться к ней дважды в день с того самого вечера, когда встретил их в порту и отвез в гостиницу, приняв, по собственному настоянию, все расходы на свой счет. Он стал приходить так часто, что Себастьяна, забыв о скромности, встречала монаха в постели, в тончайших одеяниях из голубого шелка. Пальцы ее рук были унизаны кольцами — их было очень много, этих колец. Леопольдина позже мне рассказала, что Себастьяна никогда не принимала Бру, не надев несколько перстней, украшенных различными камнями: явный признак того, что Себастьяна, по словам Лео, начала подозревать Бру в обмане.
Леопольдина попросила Люка остаться и поухаживать за уставшей С., а сама покинула номер — вернее, апартаменты на верхнем этаже — и прокралась за Бру, когда он выходил от Себастьяны после дневного визита. Близнецы прекрасно умели обращаться в теней — полезная способность для шпиона, позволяющая избегать посторонних взглядов. Эта способность не была врожденной — по крайней мере, у Люка, которому вообще не передались мои колдовские способности. Ведьминскими талантами всегда наделяются только женщины… за исключением моего случая. Нет, эти умения проявились после смерти Перонетты, после тех месяцев, когда дети жили в Риме одни и им приходилось красть пищу: возможность прошмыгнуть незамеченным давала шанс выжить.
Уже смеркалось, вот-вот должна была наступить темнота. И на фоне темно-синего неба, пока ночь медленно запахивала свою черную мантию, Леопольдина увидела светоносных птиц, вьющихся над тем самым домом с черными как смоль воротами, куда нырнул Бру. Птицы вылетали из ворот и кружились, словно искали чего-то или кого-то. Заметил он ее или нет? А может, учуял? Леопольдина полагала, что нет. Сначала она приняла птиц за пепел, вздымающийся над невидимым костром. Но тут же поняла, что ошиблась. Они махали крыльями и летали осмысленно, в отличие от хлопьев пепла: то ныряли, то неслись как стрела, причем порой делали это одновременно и тогда, по словам Леопольдины, походили на вздымающуюся волнами световую скатерть, бьющуюся на ветру, словно ее трясли невидимые руки, стряхивая крошки.
Должно быть, той ночью Леопольдина видела похожих на пчел птичек-колибри, и ей повезло, что они не накинулись на нее всем роем, как случилось со мной, и не изжалили.
Той ночью Леопольдина ушла от дома Бру (о, как я задрожала, когда она рассказала мне эту историю, живо напоминавшую о моих страданиях; как я благодарила судьбу за то, что моя малютка избежала опасности), а затем вернулась невредимой в гостиницу. Только брату она осмелилась рассказать о своем двойном открытии: о доме Бру и о птицах. Люк, разумеется, поверил ей. Он всегда верил сестре: во-первых, та никогда не лгала ему, во-вторых, это вполне походило на правду, а в-третьих, так ему было проще. Более того, к рассказу сестры он добавил свои собственные подозрения. Вернее, не столько подозрения, сколько… Он поведал о чем-то весьма странном.
Они безжалостно потешались над гувернером, которому Бру явно очень хорошо платил — в противном случае тот давным-давно сбежал бы от les trésors, проявлявших себя как самые отчаянные сорванцы. Наставник наверняка хотел бы увидеть своих учеников погребенными, подобно зарытым в землю сокровищам ценой в ту сумму, что была обещана ему в качестве вознаграждения за труды. Так вот, этот самый гувернер по имени Рене днем ранее пообещал дать Люку испанскую монету, если тот расскажет ему по секрету, как его сестрица делает «пи-пи».
— Как я делаю что?! — вскричала Леопольдина.
— Как ты делаешь «пи-пи», — повторил смущенный братец. — Ну то есть как ты мочишься, и…
— Да знаю я, что такое делать «пи-пи». Фу! Tues bête![196] Но почему наш Любопытный Нос хочет это узнать?
Нетрудно догадаться, что нюхательный орган гувернера напоминал хобот.
— Не знаю, — ответил Люк, с улыбкой доставая из кармана честно заработанную монету.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что знаю только, как ты какаешь.
И они рассмеялись, потому что Люк выбросил монету через окно прямо на улицу.
Не знаю, продолжали они после этого заниматься с Рене или нет; честно говоря, я сильно сомневаюсь. Скорее всего, они сбежали туда, где обожали играть, пока жили в Гаване, — в кафедральный собор. Близнецы отыскали там статую святого Себастьяна! Потом они мне говорили, будто искали там некий покой, но я полагаю, что цель их походов была гораздо проще: Люк оттачивал свое ремесло карманника, приносившее доход и ему, и сестре.
Услышав о странном вопросе гувернера, я сразу поняла, что именно Бру хотел выведать через своего наймита: не произвела ли я на свет нового андрогина? Нет ли у него под рукой еще одного Ребуса? Если бы оказалось так, он осуществил бы свой план и без меня. Он надеялся понять это, узнав, как мочится Леопольдина — сидя или стоя, либо то так, то эдак. Последнее устроило бы его больше всего: именно так делала я сама, пока была живой. Ах, Бру, проклятый дурак!
Конечно же, дети не унаследовали всех моих особенностей. Леопольдина была просто девочкой, а Люк — просто мальчиком. Но алхимику стало известно об этом не сразу.
Наконец Себастьяна решила, что достаточно окрепла и готова отправиться в новое плавание. По правде сказать, писала она, ее страшило приближение Дня крови и ей хотелось успеть повидаться со мной, тем более что Сент-Огастин — где, как она думала, я находилась — был совсем рядом. Тогда же она догадалась, что ее «сокровища» знают какой-то секрет; она расспросила их, и Люк выложил все, ибо не умел лгать. Леопольдина подробно рассказала и про дом Бру, и про птиц. Себастьяна похвалила девочку. У нее самой зрели кое-какие подозрения, но она была слишком слаба, чтобы докапываться до истины при помощи ясновидения или предпринимать какие-либо реальные действия.
