Вновь раздался противный пискляво-чирикающий крик. Тень накрыла Майка, и когда он поднял голову, то увидел эту жуткую птицу: она пролетела менее чем в пяти футах над его головой. Ее клюв, грязно-желтый, открывался и закрывался, обнажая розовое нутро. А птица уже разворачивалась, чтобы вернуться к Майку. Ветер, вызванный взмахами ее крыльев, бил в лицо, принося с собой сухой неприятный запах: запах чердачной пыли, старых вещей, истлевающей материи.
Он метнулся налево и вновь увидел лежащую на земле дымовую трубу. Устремился к ней со всех ног, работая и руками, чтобы бежать еще быстрее. Птица закричала, он услышал шум крыльев. Они хлопали, как паруса. Что-то ударило его по затылку. Теплый огонь пролился на шею. Он почувствовал, как кровь стекает ниже, под воротник рубашки.
Птица разворачивалась вновь, намереваясь подхватить его когтями и унести, как ястреб уносит полевую мышь. Намереваясь унести его в свое гнездо. Намереваясь съесть его.
И когда птица полетела на него, бросилась на него, гипнотизируя черными, ужасными, сверкающими глазами, Майк резко рванул вправо. Птица промахнулась — самую малость. Его снова окутал удушающий, невыносимый, сухой запах ее крыльев.
Теперь он бежал параллельно свалившейся дымовой трубе, так быстро, что наружные облицовочные плитки сливались между собой. Он видел, где заканчивается труба. Если бы успел добежать до конца, резко свернуть влево и нырнуть внутрь, еще можно спастись, — птица слишком велика, чтобы залезть в трубу. Но его планы могли и не осуществиться. Птица опять ринулась на него, сблизившись, поднялась над ним, хлопая крыльями, которые гнали воздух, как ураган, вытянув к нему чешуйчатые лапы, и начала спускаться. Закричала вновь, и на этот раз Майку показалось, что в голосе птицы слышится триумф.
Он наклонил голову, поднял руку, прикрывая шею, и мчался вперед. Когти сомкнулись, и на мгновение птица держала его за предплечье. Ощущение было такое, будто его схватили невероятно сильные пальцы, оканчивающиеся твердыми ногтями. Они вдавились в кожу, как зубы. Хлопанье крыльев громом било в уши; он осознавал, что вокруг падают перья, некоторые скользили по щекам, словно одаривая его фантомными поцелуями. Птица начала подниматься, и Майк почувствовал, что его тащат вверх, он вытянулся во весь рост, привстал на цыпочки… на миг кеды оторвались от земли.
— ОТПУСТИ меня! — проорал он и крутанул руку. Еще мгновение когти держали его, потом он услышал, как рвется рукав. Подошвы соприкоснулись с землей. Птица пронзительно закричала. Майк снова побежал, сквозь перья хвоста, задыхаясь от этого сухого запаха. Словно проскочил завесу из перьев.
Кашляя, спотыкаясь, Майк завернул в дымовую трубу. Глаза щипало от слез и пыли, покрывавшей перья птицы. На этот раз он даже не думал о том, какие твари могут обитать в трубе. Он вбежал в темноту, вырывавшееся изо рта шумное дыхание эхом отразилось от стен. К кругу яркого света на срезе трубы он обернулся, пробежав футов двадцать. Грудь быстро-быстро поднималась и опадала. Внезапно его осенило: если он неправильно соотнес размеры птицы и внутренний диаметр трубы, можно считать, что он совершил самоубийство, с тем же успехом он мог поднести ко лбу отцовский дробовик и нажать на спуск. Потому что отходного пути не было.
Он спрятался не в трубе, а в тупике: другим концом она уходила в землю.
Опять послышался противный крик, и внезапно яркий круг света померк: птица опустилась на землю у трубы. Майк увидел ее желтые, чешуйчатые лапы, толстые, как ствол дерева. Потом она наклонила голову и заглянула в трубу. И вновь Майку пришлось смотреть в эти отвратительно яркие глаза цвета свежего гудрона с золотыми обручальными кольцами радужных оболочек. Клюв птицы открывался и закрывался, открывался и закрывался, и всякий раз, когда он закрывался, Майк слышал явственный стук, какой раздается в собственных ушах, если ты щелкаешь зубами. «Острый, — подумал Майк. — Клюв острый. Наверное, я знал, что у птиц острые клювы, но раньше как-то об этом не задумывался».
Птица снова издала пискляво-чирикающий крик. В узком канале трубы он прозвучал так громко, что Майк заткнул уши руками.
И тут птица полезла в трубу.
— Нет! — крикнул Майк. — Нет, ты не сможешь!
Свет мерк все сильнее по мере того, как птица втискивалась в трубу («Господи, почему я забыл, что птицы кажутся такими большими из-за перьев? Почему я забыл, что они могут сжиматься?») Свет мерк… мерк… исчез.
И осталась только чернильная тьма, удушающий сухой чердачный запах птицы и шуршание перьев о стенки.
Майк упал на колени, принялся ощупывать закругляющийся пол дымовой трубы. Нашел кусок облицовки. Острые края поросли каким-то мхом. Он замахнулся и швырнул кусок облицовки, послышался глухой удар. Птица вновь издала пискляво-чирикающий крик.
— Убирайся отсюда! — взвизгнул Майк.
Ему ответила тишина… затем шуршание возобновилось: птица продолжала втискиваться в трубу. Майк ощупывал пол, находил новые куски облицовки и швырял их в птицу. Они попадали в нее, Майк слышал глухие удары, а потом падали на пол.
«Пожалуйста, Господи, — бессвязно думал Майк, — пожалуйста, Господи, пожалуйста, пожалуйста, Господи…»
В голову пришла мысль о том, что он мог бы отступить в глубину трубы. Он находился у самого ее основания, а дальше внутренний диаметр трубы наверняка уменьшался. Он мог отступать, слушая шуршание крыльев об облицовку. Он мог отступать и при удаче миновать ту точку, дальше которой птица уже не протиснется.
Но… а если птица застрянет?
Если б такое случилось, он и птица умерли бы в этой трубе вместе. Умерли бы вместе и вместе сгнили. В темноте.
— Пожалуйста, Господи! — вскричал он, не отдавая себе отчета в том, что слова эти произнес вслух. Бросил еще один кусок облицовки, и на этот раз бросил с куда большей силой — почувствовал, как потом рассказал друзьям, будто в тот момент кто-то стоял позади него, и этот кто-то придал его руке невероятную мощь. Теперь удар вышел не глухим, как о перья, а чавкающим, словно ребенок шлепнул рукой по поверхности еще не застывшего желе. И птица закричала уже не от злости, а от боли, забила крыльями, вонючий воздух хлынул на Майка со скоростью урагана, грозя сорвать одежду, заставил отступить, кашляя и задыхаясь.
Свет появился вновь. Сначала слабый и серый, потом все ярче и ярче по мере того, как птица вылезала из трубы. Майк разрыдался, снова упал на колени и принялся лихорадочно собирать куски облицовки. Ни о чем не думая, побежал с набранными кусками вперед (при свете он видел, что облицовка покрыта мхом и лишайником, как надгробия из сланца). Он намеревался ни при каких обстоятельствах не позволить птице вновь влезть в трубу.
