— Это будет только одна ночь, Жан, — прошептала она, обняла его и потянула за собой на пол.
— Долгая ночь.
Жан посмотрел на нее, опьяненный страстью, прижался губами к ее соску и снова в нее вошел. Начал он с осторожных толчков, но с каждым разом входил все глубже, разжигая ее страсть, пока комната вокруг них не закружилась и они не утратили способность мыслить.
В водовороте страсти они забыли про караул за дверью.
14 июня 1767 г., Нотр-Дам не Болье, к юго-востоку от Полака, юг Франции
Мерно ступая во главе монахинь из Сен-Грегуара, аббатиса Григория обводила взглядом собравшихся.
Лишь изредка месса в конце паломничества к часовне Нотр-Дам де Болье собирала столько людей, как этим ранним летом. Толпа собралась такая, что пришлось отказаться от службы в маленькой церквушке и перенести ее на просторный, усеянный камнями луг, лежавший точно между трех гор.
Радость Григории при виде сотен верующих омрачалась сознанием, что притоком их священники обязаны простой и одновременно ужасной причине — страху.
«Господи, что сделали Тебе люди, что Ты не положишь конец сему испытанию?» — вопрошала про себя аббатиса, но, проведя своих монахинь сквозь толпу, остановилась у алтаря на невысоком холме. Сестры разошлись полукругом, чтобы позднее, во время мессы и святого причастия петь гимны.
Епископ Пролхак приехал из Манда, чтобы возвестить слово Божье. Мессу он начал с большим пылом, который передался собравшимся и освободил их души от страха перед бестией. Они благодарно внимали каждому его слову, вслушивались в обещание милости Господа, который защищает всех благочестивых и невинных, и впитывали ритуальные фразы, чтобы потом нести их перед собой как щит веры.
Григория поймала себя на том, что выискивает в толпе одно-единственное знакомое лицо, хотя и точно знала, что Жан Шастель избегает богослужений.
Но надежды она не оставляла. Она вспоминала ночь греха — и жаждала новых ночей. Но соврать непрестанно терзала ее укорами и требовала покаяния и бесчисленных молитв, чтобы очиститься от проступка. Ее душа разрывалась так, что иногда ей казалось; больше она не вынесет.
Месса закончилась, причастие совершено, теперь начались благословения. Молодой священник шел с простым ведром и связкой пальмовых ветвей по рядам и брызгал святой водой на склоненные пред ним головы, непрестанно выкрикивая благословения, пока совсем не охрип.
— Bonjour, достопочтенная аббатиса, — раздался вдруг рядом с ней голос легата Франческо.
Вид у него был крайне довольный. Григория уже успела возненавидеть его итальянский акцент. Как всегда он был в платье простого покроя, но из хорошего, дорогого сукна. Рядом с ним стояли пятеро его солдат.
— Можно с вами поговорить?
— Момент не совсем удачный, эксцеленца…
Легат поклонился.
— Несколько ночей назад для одной аббатисы тоже был весьма неудачный момент забавляться с мужчиной. Я мог бы уведомить об этом епископа, — прошептал он, указывая на епископа Пролхака, стоявшего всего в шаге от них. Отодвинувшись, он улыбнулся точно благосклонный святой. — Можем мы теперь поговорить?
— Дайте мне минутку.
Григория послала монахинь за водой из источника, которую парой жестов превратят в святую. Другим сестрам она велела принимать пожертвования, какие верующие принесли прелату, чтобы привлечь к себе сочувствие его или самого Господа.
— Что вам нужно, эксцеленца? — наконец повернулась она к легату, пряча страх за резкостью и холодным тоном. — Вы хотите возвестить мне и людям, что наконец-то уничтожили бестию?
Схватив ее за локоть, Франческо отвел на несколько шагов в сторону.
— К сожалению, нет, достопочтенная аббатиса. Я пришел, чтобы расспросить вас про Шастелей. Я то и дело слышу это имя, и меня очень заинтересовало, когда мои люди сообщили, что Жан Шастель провел у вас долгое время.
— Ваши намеки гнусны. Он хотел… исповедаться.
Григория сама заметила, сколь несостоятельно прозвучали эти слова, а для такого человека, как Франческо, чья миссия заключалась в том, чтобы отыскивать правду, не составляло труда ее разоблачить.
— Он кое-что сообщил вам, и вполне очевидно, что это было связано с грехом, — отозвался легат, но улыбка сползла с его лица. — Не считайте меня глупцом, достопочтенная аббатиса. Не отрицайте, что решили с ним позабавиться. У моих людей есть уши. И не забывайте, что в дверях есть замочные скважины. Не слишком достойный способ вести дознание… но в данных обстоятельствах о достоинстве не может быть и речи, вы так не считаете? — Он внезапно улыбнулся. — Разумеется, помимо епископа о ваших проступках придется поставить в известность также и его святейшество. Вы потеряете свой сан, свою честь. Не говоря уже о вашей семье, которая пользуется доброй славой в…
— Говорите начистоту, эксцеленца, — ледяным тоном прервала его Григория. — Чего вы требуете?
— Я прошу рассказать мне все до последней мелочи, что вам известно о семье Шастелей. Мельчайшие подробности. И я говорю не о размерах достопримечательности Жана Шастеля. — Франческо явно наслаждался беседой.
— Что вам нужно от Шастелей? — попыталась изобразить удивление аббатиса.
— Как я уже упомянул, за последний месяц я слишком часто слышал это имя, повсюду, куда бы ни приехал со своими людьми. Отец словно одержим охотой. И — о чудо! — где бы он ни появился, происходит убийство. Внезапно исчезает один из его сыновей. О младшем, о котором идет дурная слава, вдруг ни слуху ни духу, словно земля разверзлась и поглотила его. Вместе с собаками. И как я слышал, и он, и его старший брат очень интересуются вашей очаровательной воспитанницей. — Легат скользнул взглядом по толпе. — Разве вам не кажется, достопочтенная аббатиса, что существует некая, слишком уж тесная связь между вами, Шастелями и бестией? — Его взгляд стал вдруг жестким. — Какую роль во всем этом играет Жан Шастель?
Она молча слушала, а про себя лихорадочно размышляла, как ускользнуть из петли, которую затягивал на ней легат. Григория решила перейти в наступление.
— Вы ведь привыкли, что люди дрожат перед вами, не так ли, эксцеленца? — заметила она и надменно посмотрела на него.
— Мое лучшее оружие — нечистая совесть собеседников, — сухо отозвался он. — Ваша, например, достопочтенная аббатиса.
Внезапно из толпы выступил и подошел к епископу Жан Шастель с мушкетом за плечом. По пути он мельком бросил взгляд на аббатису и протянул что-то епископу в сжатом кулаке.
— Я прошу, — громогласно произнес он, — чтобы вы благословили эти серебряные пули и мой мушкет. От них падет бестия.
