Эйприл шла за портье по дому, провонявшему мужским потом, жареным беконом и мокрой одеждой на батарее. От всех этих запахов она морщилась, карабкаясь по многочисленным лестницам и огибая острые утлы, а коридоры исчезали в темноте или же завершались бурыми дверями.
Когда Сет наконец-то повел ее через площадку, загроможденную старыми гардеробами, столами и сломанными стульями, а затем по узкому проходу к своей лачуге, Эйприл едва не падала от усталости. Она раздраженно взглянула на свою ногу, которой трижды в темноте натыкалась на что-то острое. По чулкам растянулись три длинные стрелки.
— Здесь кошмарный беспорядок. Поймите меня правильно, это просто студия. Обычно я так не живу.
— Я понимаю. Можно войти? Мне не хотелось бы стоять в коридоре.
Голос Эйприл от раздражения прозвучал жестче обычного. Она оглянулась через плечо на темный коридор, который они только что форсировали. Это место наверняка проклято. Как здесь вообще можно находиться?
«Обычно я так не живу».
Да и кто бы смог? Не лишившись при этом рассудка?
Он расписал паршивые стены.
Покрыл три четверти комнаты мазней, которую большинство психиатров признали бы работой безумца.
Из-за фигур, болтающихся во тьме, которой не было конца, все чувства Эйприл, кроме зрения, отключились. Работа была совершенно детской по своей простоте. Примитивизм, неприкрытый и громко заявляющий о себе, не допускающий проработки лиц. Он был призван сразить зрителя наповал уродством и физически ощущаемой паникой.
Эйприл пришлось сесть на кровать. Она и смотрела на стены, раскрыв рот, смотрела на перекрученные существа, скалящиеся или визжащие в темноте и бесконечности.
— Это просто лаборатория, где рождаются идеи. Пробные этюды. Предварительные наброски к ним у вас за спиной. Большинство из них я нарисовал за время ночных дежурств. А в чемодане и в этих папках у меня есть еще. На стенах я просто пытался найти цвет. И еще сочетание текстур в фоне, чтобы он по-настоящему… По-настоящему потрясал.
И этот фон, совершенно точно, потрясал. Если бы Хессен занялся живописью, то его работы выглядели бы именно так. Эйприл оторвала взгляд от стен и уставилась в пол, застеленный простынями в пятнах краски и чего-то жирного. В одном углу комнаты была свалена кучей одежда. Мебели, кроме пожелтевшего старого холодильника и пропотевшей кровати, не было. Ни одному предмету не дозволялось отвлекать ее от созерцания картины и тех, кто взывал с нее: изуродованных, распятых, освежеванных, пригвожденных к пустоте.
Мучимые и пытаемые не стремились к диалогу, не пытались что-либо рассказать — они просто существовали, чтобы поглощать внимание публики. Эйприл ударило кулаком ужаса и окатило ледяной волной узнавания. Как будто самые безрадостные и болезненные моменты жизни любого зрителя — бессильные метания сомнений и отчаяния, удушливое отвращение и ненависть к себе, оцепенение горя и путы страха — персонифицировались в этих фигурах. Это были те же самые наводящие жуть образы, наполовину разрушенные болью, переживающие муки распада, которые Хессен изображал в своих рисунках с 1938 года. Однако Сет перевел эти идеи на следующую ступень, используя в качестве отправной точки наброски Хессена, чтобы все, обещанное ими, смогло воплотиться на большом холсте и в богатых оттенках масляных красок.
— Вы видели его работы, Сет. Где-то видели. Должны были видеть. Признайтесь мне, Сет. Прошу вас. Именно поэтому вы и служите в Баррингтон-хаус. Вы знали о нем.
Сет отрицательно покачал головой и отошел от окна, где стоял до сих пор, наблюдая потрясение Эйприл.
— Нет. Я ничего о нем не знал, ни разу за всю жизнь не слышал о нем. Я изучал Брейгеля и Босха, Дикса и Гросса. Все они были мне близки. Наверное, поэтому я и оказался подходящим кандидатом для этого дела. Для продолжения работы. А Лондон прекрасная среда для воплощения. Разделяющая грань здесь тоньше, все лезет наружу.
— Что вы хотите сказать? — спросила Эйприл, интуитивно почти понимая, но не желая воспринимать правду.
— Со мной что-то случилось, мне снились сны. На работе и здесь. И фрагменты этих снов остались со мной, когда я проснулся. После чего мир сделался не таким, каким был раньше. Я решил, что схожу с ума. Я начал грезить наяву, Эйприл! После того как в шестнадцатой квартире кто-то стал издавать странные звуки, будто для того, чтобы привлечь мое внимание. Поэтому я вошел туда. И увидел картины. И понял то, что вижу. То, что показывал мне во сне мой хозяин.
Сет замолчал. Выражение ее лица заставило его замолкнуть. Когда он заговорил о картинах в шестнадцатой квартире, Эйприл ощутила, как волосы на голове зашевелились.
— Картины? Картины Хессена до сих пор в доме? — Она поднялась. — Расскажите мне, Сет. Расскажите правду. Неужели картины до сих пор в его квартире?
Сет отвернулся и скроил такую гримасу, словно кто-то неприятный вошел в комнату, после чего произнес:
— Иди на хрен!
— Что?
— Простите. Это я не вам.
— Сет?
Он помотал головой, губы его шевельнулись, словно он собирался заговорить с дверью. Вдруг Сет отвернулся, закрыл руками белое искаженное лицо и вздохнул.
— Это… Это небезопасно.
— Небезопасно? Я не понимаю. О чем вы говорите?
Он тяжело шлепнулся на кровать, сжимая голову.
— Не могу рассказать, вы мне не поверите. Мне не следовало туда заходить. Это запрещено. Вы не должны упоминать об этом. Мне только нужно было узнать, не проник ли в квартиру вор, ведь оттуда доносился шум. И телефон звонил. Но потом я увидел их. Картины. Господи, эти картины!
Замолкнув, Сет снова посмотрел на красную дверь, словно кто-то постучал или окликнул его из коридора.
— Следи за базаром, гад, когда разговариваешь со мной! Сет, ты должен показать ей картины. Так говорит наш друг. Он хочет встретиться с этой сучкой, которая повсюду сует свой нос. Как и ее бабка. Там будет на что посмотреть. Ты же знаешь это лучше многих, приятель. Так что приведи ее наверх. Ты знаешь куда. Она последняя! Ты почти справился, приятель. Закончишь, тогда получишь то, что заслужил. Он все для тебя устроит. Ты многое выиграешь, приятель. Будешь жить рядом с нами, будешь рисовать свои картины и жить внизу. Совсем близко. Мы всегда будем вместе. Так что делай, как тебе приказано, и тащи эту девку наверх!
— Какие картины? Картины Хессена?
Сет испустил тяжкий вздох, затем сглотнул комок в горле. Он оторвал взгляд от двери и посмотрел на нее, как показалось Эйприл, с жалостью.
— Вы должны понять. До сих пор ничто так не вдохновляло меня. Ни один другой художник не взывал ко мне так. Он заново научил меня всему. Показал, как обрести собственный голос, Эйприл. Но…
