Миляга не видел падения и был этому рад. Только когда крик оборвался, он отошел от окна и закрыл лицо руками. Ослепительный круг солнца пылал синим, зеленым и красным пламенем на внутренней стороне его век. Когда он наконец открыл глаза, перед ним предстало зрелище тотального разрушения. Единственным неповрежденным предметом в комнате было тело Клема, да и оно выглядело не лучшим образом. Клем уже покинул свое убежище и смотрел, как овиаты, еще недавно столь яростно сражавшиеся за частицу света, теперь скукоживаются и погибают от его избытка. Тела их расползлись бурой слизью, а победоносные воздушные пируэты уступили место беспомощному копошению в тщетной попытке уползти подальше от окна.
Клем обошел комнату, раздвигая шторы. Скоро вокруг не осталось ни одной тени, в которой перипетии могли бы укрыться.
— Тэйлор здесь, — сказал он, покончив с работой.
— В солнечном свете?
— Нет, он подыскал себе еще более удобное пристанище, — ответил Клем. — Он теперь в моей голове. Мы думаем, что тебе пригодятся ангелы-хранители, Маэстро.
— Я тоже так думаю, — сказал Миляга. — Спасибо вам. Обоим.
Он повернулся к окну и посмотрел вниз на то место, куда упал Сартори. Он не ожидал увидеть там тело, и предположения его подтвердились. Он ни секунды не сомневался, что за долгие годы своего правления Автарх Сартори изучил достаточно заклинаний, с помощью которых можно было защитить плоть от любого ущерба.
Спускаясь, они столкнулись на лестнице с Понедельником, которого привлек звон разбитого стекла.
— Я думал, ты уже трупешник, Босс, — сказал он.
— Чуть не стал, — раздалось в ответ.
— Что будем делать с Годольфином? — спросил Клем, когда вся троица направилась вниз.
— А чего с ним делать? — спросил Миляга. — Там открытое окно…
— У меня сложилось впечатление, что он вряд ли соберется куда-нибудь улететь…
— Да уж точно, но птицы-то смогут до него добраться, — беззаботно заявил Миляга. — Лучше уж пусть птицы попользуются им, чем черви.
— Патологично, — заметил Клем.
— А как поживает Целестина? — спросил Миляга у Понедельника.
— Сидит в машине, с ног до головы закуталась в пледы и молчит. По-моему, ей не очень-то нравится солнце.
— Я не слишком удивлен этому, если учесть, что она провела двести лет в темноте. На Гамут-стрит мы позаботимся о ней. Она великая леди, джентльмены. Кроме того, она моя мать.
— Так вот откуда в тебе кровожадность, — заметил Тэй.
— А тот дом, куда мы едем, — это безопасное место? — спросил Понедельник.
— Если ты имеешь в виду, сумеем ли мы помешать Сартори туда проникнуть, то думаю, что не сумеем.
Они вышли в озаренный солнцем вестибюль.
— Как по-твоему, что собирается предпринять этот ублюдок? — спросил Клем.
— Сюда он не вернется — в этом я уверен, — сказал Миляга. — Думаю, сейчас он отправится бродить по городу. Но рано или поздно он вернется в то место, откуда он родом.
— Это куда, интересно?
Миляга широко раскинул руки.
— Сюда, — сказал он.
В тот раскаленный день в Лондоне не было улицы, более привлекавшей к себе внимание призраков, чем Гамут-стрит. Ни одно место в городе, начиная с тех, которые приобрели всеобщую славу благодаря своим привидениям, и кончая укромными уголками, известными только детям и медиумам, где собирались духи умерших, не могло похвастаться таким количеством душ, желающих обсудить последние события на месте собственной кончины, как эта захолустная улочка в Клеркенуэлле. Хотя глаза лишь очень немногих людей — даже среди тех, кто был готов к встрече со сверхъестественным (а в машине, которая завернула на Гамут-стрит в самом начале пятого, было несколько таких), — способны были воочию видеть духов, их присутствие, отмеченное холодными, тихими разрывами в сверкающем мареве над асфальтом и невероятным количеством бродячих собак, которые собирались на углах, привлеченные леденящим пронзительным свистом (его имели обыкновение издавать некоторые мертвецы), было и так достаточно очевидным. Гамут-стрит тушилась в собственном соку, перенасыщенном духами.
Миляга успел предупредить всех, что в доме нет никаких удобств. Ни мебели, ни воды, ни электричества. Но он сказал, что там их ждет прошлое, а это и будет главным удобством по сравнению с пребыванием в Башне.
— Я помню этот дом, — сказала Юдит, вылезая из машины.
— Нам обоим надо быть очень осторожными, — предупредил Миляга, поднимаясь по ступенькам. — Сартори оставил здесь одного из своих овиатов, и тот чуть не свел меня с ума. Я хочу избавиться от него, прежде чем все мы войдем в дом.
— Я иду с тобой, — сказала Юдит, двинувшись вслед за ним к двери.
— По-моему, это не слишком благоразумно, — сказал он. — Позволь мне сначала разобраться с Отдохни Немного.
— Так зовут эту тварь?
— Да.
— Я хочу на нее посмотреть. Не беспокойся, она не причинит мне никакого вреда. Ведь у меня внутри частичка ее Маэстро, помнишь? — Она положила руку себе на живот. — Так что я в полной безопасности.
Миляга ничего не возразил и отступил в сторону, пропуская Понедельника к двери, которую тот вскрыл с мастерством опытного квартирного вора. Юдит тотчас перешагнула порог и оказалась в затхлой и холодной прихожей.
— Подожди, — сказал Миляга, входя следом за ней.
— А как выглядит эта тварь? — поинтересовалась Юдит.
— Похожа на обезьянку. Или на грудного ребенка. В одном я уверен: она постоянно треплет языком.
— Отдохни Немного…
— Да, такое вот имечко.
— Идеальное — для подобного места.
Она подошла к подножию лестницы и стала подниматься к Комнате Медитации.
— Будь осторожна… — сказал Миляга.
— Свежий совет…
— По-моему, ты просто не понимаешь, какими сильными…
— Я ведь родилась там наверху, не правда ли? — спросила она тоном не менее холодным, чем воздух. Он не ответил, тогда она резко развернулась и спросила снова: — Не правда ли?
— Да.
Кивнув, она продолжила подъем.
— Ты сказал, что здесь нас ожидает прошлое, — напомнила она.
— Да.
— И мое прошлое тоже?
— Не знаю. Вполне вероятно.
— Я ничего не чувствую. Это место похоже на кладбище. Несколько расплывчатых воспоминаний, и все.
— Они придут.
— Завидую твоей уверенности.
— Мы должны обрести целостность, Джуд.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мы должны… примириться… со всем, чем мы были когда-то. И только тогда мы сможем пойти дальше.
