Но ноги вели его совсем в другую сторону; медленно он приблизился к краю обрыва. И вдруг с ужасом понял, что ему надо заглянуть в котлован. Надо посмотреть.
Майк ухватился за ржавую железку на деревянной балке, торчавшую из земли, и шагнул вперед, пытаясь рассмотреть, что там, на дне котлована. Но у него ничего не получилось. До края котлована оставалось каких-то пятнадцать дюймов, но даже теперь невозможно было рассмотреть, что лежит на дне.
«Ну ладно, плевать я хотел на это. Пора домой. Сувенир у меня есть. К чему заглядывать в какие-то дурацкие ямы! Папа же мне написал, чтобы я не подходил к котловану».
Но лихорадочное, достойное сожаления любопытство подстрекало его заглянуть в котлован. Майк сделал несколько осторожных шажков; он понимал, что балка скоро кончится и не за что будет держаться. Он понимал также, что у края обрыва вязкая грязь, что земля может осыпаться. Он видел следы осыпей — углубления, похожие на могильные ямы.
Сердце стучало в груди, как башмаки солдата. Майк наклонился над краем и заглянул в котлован.
Там, на дне, сидела огромная птица. Она смотрела на Майка. Поначалу он не поверил своим глазам. Все нервы, казалось, заледенели, он помертвел. Майк был потрясен, и не только при виде птицы-монстра, с оранжевой, как у малиновки, грудью, с серыми, пушистыми, как у воробья, перьями. Менее всего он ожидал увидеть то, что предстало его глазам, тем сильнее он был поражен увиденным. Он представлял на дне вонючие лужи, черную грязь, наполовину вросшие в землю стальные монолиты. Но вместо этого увидел гигантских размеров гнездо во всю длину и ширину котлована. Оно было свито из тимофеевки, которой хватило бы на дюжину тюков сена, но трава была старая, она даже серебрилась. Птица сидела в центре гнезда, блестящие круглые глаза ее были черны, как расплавленный битум. И не успел Майк выйти из оцепенения, он, к ужасу своему, увидел, что отражается в обоих зрачках птицы.
Земля вдруг начала осыпаться и уходить из-под ног. Майк услышал, как под ногами разорвались корни кустарника, и он почувствовал, что соскальзывает в обрыв.
Он завопил и, взмахнув руками, отпрыгнул назад, но не удержал равновесия и упал на кучу мусора. В спину уткнулся какой-то тупой металлический предмет. «Электрический стул», — промелькнуло у него в голове, и в то же время он услыхал, как хлопнули крылья, отрывисто, точно выстрел.
Майк встал на колени и пополз что было сил, оглянулся — птица вылетела из котлована. Ее чешуйчатые лапы были темно-оранжевого цвета. Она забила крыльями — размах их более десяти футов, — разбрасывая в разные стороны сухую траву, точно вертолет. С крыльев упали несколько перьев и плавно полетели на дно котлована.
Майк наконец поднялся и пустился наутек.
Он бежал во все лопатки, не оборачиваясь: он боялся оглянуться. Эта птица не походила на Родана, но у Майка мелькнуло подозрение, что это дух птицы Родана. Он запнулся, упал на одно колено, вскочил и побежал дальше.
Сзади что-то зловеще застрекотало, загудело, запищало. Майка накрыла тень. Он поднял голову и увидел птицу: она пролетела в пяти футах над его головой. Клюв, грязно-желтого цвета, открылся, обнажив розовый зев, и тотчас закрылся. Теперь она летела ему навстречу. Майка обдало ветром, и он ощутил сухой неприятный запах: чердачной пыли, какого-то старья и гнили.
Он вильнул влево и снова увидел поваленную дымовую трубу. Майк устремился к ней во весь дух. Птица вскрикнула, и он услыхал, как затрепетали ее крылья. Точно паруса под ветром. Что-то ударило его в затылок. И Майк почувствовал, что сзади за воротник рубашки потекла струйка крови.
Птица снова описала круг, норовя схватить мальчика когтями и унести его, как ястреб — полевую мышь. Затащить его в гнездо и там растерзать.
Когда она, вперив в него свои черные, выпученные глаза, зависла и устремилась вниз, Майк увернулся вправо. Птица едва его не задела. Запах пыли, исходивший от ее перьев, был нестерпим.
Майк побежал вдоль поваленной трубы: в глазах зарябило от кафельной плитки. Показался конец трубы. Если удастся до него добежать, свернуть влево и залезть в трубу, он, вероятно, будет в безопасности. Птица большая и вряд ли протиснется в отверстие. Уже совсем рядом — можно успеть. Птица снова повернула в его сторону, забила крыльями, подняв ураганный ветер. Зависла и стала снижаться, нацелив когти на Майка. У нее вырвался пронзительный крик, и Майк уловил в ее голосе нотки торжества.
Он нагнул голову, поднял одну руку и устремился вперед. Когти сомкнулись, на мгновение птица ухватила его за руку. Казалось, чьи-то пальцы с жесткими когтями с неимоверной силой вцепились в руку, впиваясь в нее, точно зубы хищника. В ушах громовыми раскатами хлопали крылья. Майк смутно заметил, что вокруг него падают перья; некоторые задевали ему щеку — он ощутил их прикосновение, точно поцелуи призрака. Птица снова взмыла, и на секунду Майк почувствовал, что его тянет вверх. Сначала он еще цеплялся за землю носками кед, но затем, к ужасу своему, обнаружил, что оторвался от земли.
— Отпусти! — закричал он и стал крутить рукою. Когти не разжались, но разорвался рукав рубашки и Майк шлепнулся на землю. Птица издала пронзительный крик. Майк снова побежал, то и дело задевая перья. Он задыхался от их нестерпимого запаха. Казалось, на него обрушился ливень перьев.
Заходясь от кашля, он полез в дымовую трубу, слезящиеся глаза разъедала мерзкая пыль с перьев. Теперь уже Майка не волновало, таятся ли в трубе какие-либо существа. Он устремился в темноту, его прерывистые рыдания глухо отзывались эхом. Он углубился футов на двадцать, затем повернулся лицом к яркому кругу света — отверстию, в которое он вбежал. Грудь вздымалась, часто, порывисто, судорожно. Майк вдруг поймал себя на мысли, что если глазомер ему изменил и птица пролезет в отверстие, он, можно сказать, загнал себя в ловушку и его план — сущее самоубийство, словно он взял отцовский обрез, приставил к виску и спустил курок. Отсюда не выберешься. В другом конце тупик. Тот конец закопан в землю.
Птица снова отрывисто закричала, внезапно свет в конце трубы стал сумеречен. Птица приземлилась и загородила отверстие. Майк увидал ее когтистые лапы, тонкие, как человеческие ноги. Птица нагнула голову и заглянула в трубу. На Майка снова уставились блестящие, как расплавленный битум, глаза с золотыми ободками радужной оболочки. Клюв раскрывался и закрывался. И всякий раз слышался отчетливый щелк, точно клацали зубы. «Острый, — подумал Майк, — острый у нее клюв. Я подозревал, что у птиц острые клювы, но только сейчас понял, что это значит».
