— Как раз то, что я люблю, — согласился Финстер.
— «Наслаждение»? — зажглись глаза у Джой.
— «Наслаждение»? — с надеждой произнесла Зоя.
— Как ты полагаешь, ты сможешь провести нас? — нежно проворковала Финстеру на ухо Одри, прекрасно понимая, что он сможет и, конечно же, не устоит перед вызовом.
Финстер молча обвел взглядом свой крошечный гарем: красавицы расслабились, их соблазнительные тела налились предчувствием страсти. Сам он никак не мог определиться, куда направиться. Определенно, «Наслаждение» — это то, что надо, место, где нужно побывать обязательно; вот только Финстер сомневался, хочет ли он, чтобы именно этот клуб остался его последним воспоминанием о Германии, стране, которую он успел полюбить. Заведение совсем новое, и у него еще не было случая вкусить его прелести. Так какой же станет эта ночь: ночью новых впечатлений или ночью ностальгических воспоминаний?
* * *
Доктор Райнхарт бежал по коридору; две медсестры изо всех сил старались не отстать от него. За ними неуклюже спешил санитар, везущий грохочущую каталку. Они ворвались и отдельную палату, оглашенную пронзительным воем сигналов тревоги и писком аппаратуры интенсивной терапии. На стоящем у изголовья кровати мониторе кардиографа застыла зеленая прямая. Сердце Мэри Сент-Пьер остановилось; ее тело неподвижно застыло на кровати.
Четыре часа назад она на своей машине возвращалась из оранжереи, намереваясь на обед вернуться домой. Однако по пути Мэри завернула в церковь Святого Пия, где погрузилась в молитвы. Она поблагодарила Господа за друзей и за прожитую жизнь, за любовь, которая наполняла ее сердце. Поблагодарила за своего мужа, человека, который отказался от прежней жизни, чтобы завоевать ее сердце. Попросила у Бога силы. Не для себя, а для Майкла, чтобы он смог пережить то, чего не миновать, чтобы нашел мужество жить дальше, после того как ее не станет. Мэри просила у Господа, чтобы Майкл снова нашел любовь. У него слишком большое сердце, чтобы он до конца своих дней жил в одиночестве, его душа переполнена любовью, которую необходимо с кем-нибудь разделить. Мэри пожелала мужу детей, счастья и терпения. Ей страстно хотелось жить вместе с Майклом, быть рядом, но теперь она уже твердо знала, что этому не суждено осуществиться. И мечтала о том дне, который настанет не скоро, через много-много лет, когда они с мужем соединятся вновь, уже навсегда.
Мэри чихнула, всего один раз, беззвучно, аккуратно прикрывая рукой рот, как ее научили еще в детстве. Роясь в сумочке, она мысленно обругала себя за то, что не захватила бумажные носовые платки. Похоже, возвращался насморк, донимавший ее вчера вечером, и Мэри чувствовала, что даже легкое недомогание может стать страшным ударом по ее подорванному иммунитету. А сейчас ей не хватало только этого.
Мэри поспешила обратно к машине; в бардачке всегда имелся солидный запас всего необходимого. На руку свою она обратила внимание только тогда, когда, открыв дверцу машины, потянулась к ручке маленького ящика. Мелочь, которую не сразу и заметишь. Крошечные красные пятнышки, похожие на веснушки, уже начавшие темнеть. Это была правая рука, та самая, которой Мэри прикрывала рот.
Она поехала прямо в клинику. Ей с огромным трудам удалось совладать с собой; на затылке у нее выступил холодный пот, руки тряслись. Страхи вернулись, теперь уже с удвоенной силой. Ей нужен Майкл, прямо сейчас. Доктор Райнхарт принял Мэри, устроил ее в отдельную палату. Сказал, что результаты анализов будут готовы через несколько часов. Заверил, что причин для беспокойства нет. Просто при чиханье сжатие мышц вызвало разрыв мелких кровеносных сосудов в легких. Пока что никакие другие симптомы осложнений не проявились, но доктор Райнхарт настоял на том, чтобы подержать Мэри в клинике до завтрашнего утра, на всякий случай. Он снова повторил, что причин для беспокойства нет, что, судя по всем признакам, состояние остается стабильным и утром она сможет отправиться домой.
Но вот сейчас, три часа спустя, доктор Райнхарт подключил к груди Мэри автоматический дефибриллятор. Щелкнул тумблером. Из аппарата донесся монотонный безликий голос: «Три… два… один… ПУСК!» Раздался предупредительный сигнал, после чего в тело Мэри был выпущен мощный заряд электричества. Безжизненное тело выгнулось дугой, правая рука свалилась с матраса.
Через мгновение Мэри рухнула обратно на кровать; глаза ее оставались закрыты, краска схлынула с лица. Райнхарт нагнулся, прижимая к ее груди стетоскоп. Ничего. На мониторе тихо гудящего кардиографа по-прежнему зеленела ровная линия.
Доктор Райнхарт снова щелкнул тумблером. «Три… два… один… ПУСК!»
И снова тело Мэри, оторвавшись от кровати, подлетело вверх, на этот раз чуть выше.
Но пока Мэри лежала с полностью остановившимся сердцем, ее рассудок лихорадочно работал. Только она находилась не в ставшей уже классической белой комнате, где впереди сиял яркий свет, а, наоборот, в темном, глухом подземелье.
Мрачном и тихом. Мэри не чувствовала ничего — ни боли, ни радости. Абсолютно ничего. Она смутно слышала доносящийся откуда-то издалека встревоженный голос доктора Райнхарта. Врач бился как одержимый, спасая кого-то, — Мэри хотелось надеяться, что его старания окажутся не напрасны. Она пошла по коридору, дергая за ручки дверей, но все они были заперты. Где-то совсем близко звучали голоса, приглушенные и неразборчивые. Мэри направилась на их звуки, и по мере ее приближения интонации и ритмика становились все более отчетливыми. Наконец она дошла до конца коридора, который упирался в другой коридор. Люди — а, судя по голосам, их собралась целая толпа — находились за каждой дверью. Их были тысячи и тысячи. Мэри застыла в нерешительности, не зная, куда повернуть — направо или налево, как вдруг ее пронзила невыносимо сильная, резкая боль, разлившаяся по всем жилам. Подобно раскаленному пруту, боль проникла сквозь кожу в самое сердце.
И так же стремительно боль прошла. Мэри стояла на распутье. Налево или направо? Гул голосов нарастал, подобный реву толпы на стадионе: голоса мужчин и женщин, плач перепуганных детей. Все эти люди, объятые страхом, взывали к Мэри о помощи, словно город, населенный заблудшими душами. Повернув направо, она блуждала, казалось, несколько часов. Проникнутые ужасом голоса не позволяли ей собраться с мыслями; всеобщее смятение разрывало ее рассудок на части. Наконец Мэри добралась до двери, стоящей особняком; черной, словно из эбенового дерева, древней, как сама земля. Она протянула руку к ржавой ручке, открыла дверь и вошла.
Лицо, которое увидела Мэри, потрясло ее, повергло в ужас. Даже впервые увидев его, она сразу же поняла, кто это.
