…А вот этот похож на гончую. У охотников вообще башни нет, они и на хозяина набросятся, если он вздумает бежать. А я на велике. Стоит затормозить, и этот гончак удивленно сядет на хвост и почешет в затылке: не привык он хватать то, что не бегает. Но с ним стая, а в большой компании любая еда сгодится.
В стае дворняг я нашла потомка пинчера (тот еще псих) и какое-то подобие овчарки. Выходило, что быстро и небольно они меня не убьют, но понадкусывать могут. От этого было еще грустнее: кому охота последний год жизни пробегать по врачам?! Собаки сопровождали меня почти до самого корпуса, я даже успела придумать им имена. Но стоило мне пересечь какую-то невидимую границу, как они развернулись и убежали по своим делам.
Санитарка в грязном халате остервенело наяривала пол шваброй, делая вид, что меня не замечает. Больше никого в холле не было. Я попробовала прошмыгнуть мимо, но с ходу получила тряпкой по ногам:
– Нельзя! Инфекционное отделение! Вы заразу разносите, а мы лечи?!
– Мне только лекарства отдать.
– Передачи с трех. Читать умеешь? – Она ткнула в какую-то бумажку с обратной стороны двери и буквально вытолкала меня.
Уже на улице я услышала, как щелкнул засов, и стала думать, как все-таки попасть в эту больницу. Лекарства мне велено доставить к девяти, и если я опоздаю, то к той санитарке побегу спасаться. Я обошла корпус вокруг в поисках открытого окна, да и завопила наудачу:
– Костик!
Братец высунулся почти сразу: второй этаж, может, и доброшу ему пакет. Хотя, конечно, лучше, если у него найдется веревочка…
– Здорово! А меня завтра выписывают!
– Я тебе лекарства привезла, только меня не пускают. Веревка есть?
– Залей их себе в уши, все равно не слышишь ничего. Я говорю: выписывают меня завтра.
Новость была хороша, я даже не стала огрызаться.
– Что, правда, не надо? А мать где?
– Правда-правда. Мне вчера ночью полегчало. А сегодня доктор битый час меня смотрел, говорит, никогда не видел, чтобы так быстро выздоравливали. Мам! Иди, Катька пришла. – Последнее он крикнул себе за спину.
Конечно, где ж ей быть, как не рядом с Драгоценным Костиком! В мужской-то палате! Представляю, как она туда прорывалась, медсестры небось до сих пор валерьянку пьют.
– Катька! – Она орала, наверное, на всю территорию. – Меня выписывают сегодня, но я останусь пока. Уноси отраву и беги к дяде Васе! Попроси, чтоб он нас завтра забрал на машине. И дай ему с собой… – Дальше последовал длинный список барахла, без которого Драгоценный Костик не может проехать пятнадцать километров до дома. Я, конечно, записала и обещала передать.
Потом она еще полчаса на весь двор мне рассказывала, как Драгоценному Костику было плохо и как случилось чудо благодаря ее молитвам и круглосуточной заботе под стоны Костиковых соседей и медсестер.
Я слушала, как им было нелегко, и думала, как так они выздоровели за одну ночь? В эту ночь, ага. Возможно, даже в тот самый момент, когда добренькая Тетьнюся раздавила меня-жабу дверью. Значит, колдовство и правда действует!
Домой я приехала поздно. Покаталась по больничной территории, дразня собак (надо раз в жизни и это успеть); попетляла по городу (не каждый день выбираюсь); завернула в соседнюю деревню, и от души там подралась. Злость разрывала меня изнутри, а слезы как будто кончились. Потом еще заехала к дяде Васе, предупредила, что планы на завтра у него уже есть, сгоняла домой за Костиковым барахлом, завезла дяде Васе. Он еще меня чаем поил и битый час выспрашивал про синяки. Синяков к тому моменту стало больше одного, и я с чистой совестью сказала: «Подралась». В общем, когда я скинула рюкзак и плюхнулась на диван с кружкой кипятка (так заварки и не купила), по телику уже шел Костин вечерний сериал.
Я включила ящик по привычке. Конечно, тут же убрала звук: кто эту галиматью смотреть-то будет, кроме Костика? Тишина пугала. Вряд ли я боялась чего-то конкретного: точно что не дьякона (нужна я ему теперь!) и не какого-нибудь волшебного урагана, который прихлопнет меня крышей собственного дома – это самая легкая смерть из всех, что я себе навоображала в тот день. Тишина была страшной сама по себе, мне казалось, что я умру и не замечу, ведь так и так будет тихо. От нечего делать позвонила Наташке позлить ее вопросами о Таньке и Алле (она в городе живет, и про медсестру наверняка в курсе).
Наташка мне обрадовалась, даже почти не ворчала. Про Таньку с Аллой посоветовала не заикаться, а так сказала, что практику перенесли, потому что все разболелись вдруг или разъехались под разными предлогами. Те две студентки, из-за которых отца сорвали с автобуса, были просто первыми дезертирами. А за ними разбежался весь курс. Ставить незачет всем сразу – это слишком, так что копать все поедут осенью и на другой полигон.
– Ты-то с нами поедешь?
– Если доживу. – Ужасно хотелось ей все рассказать, но я боялась, не поймет.
– Подумай-подумай! Я бы после таких приключений год из дома не выходила. Да только кто ж мне даст! – Прозвучало так, будто она хвастается то ли занятостью, то ли смелостью. И опять этот год!
– Слушай, а ты там на раскопе жаб-лягушек убивала?
– Вроде нет, а что?
– Ничего.
Я-то глупо надеялась, что она скажет: «Конечно! Лягушка сразу превращалась в принцессу и жила долго и счастливо больше года».
– А кто-нибудь из пропавших там возвращался?
– В смысле? Погоди, ты думаешь, они там пачками пропадали? Я слышала только об этой Египетской, ну и Танюха еще. Слушай, пора уже забыть, а? Чего тебя не отпускает?
– Не отпускает. Уж больно там этих жаб много.
Наташка не поняла, при чем тут жабы, а я не стала объяснять. Тем более что в прихожей заскрипели половицы. Мы же не запираем дверей.
Я выскочила гостю навстречу, держа телефон как боевую гранату. Отчего-то Наташка в пятидесяти километрах отсюда казалась могучей поддержкой. На кухне стояла Тетьнюся. Сама пришла, надо же! Я думала, мне за ней побегать придется, а она…
– Перезвоню.
– Ты занята? – Гостья спросила так невинно, будто не убивала меня вчера. – Могла бы и договорить, я не спешу.
Я не могла поверить: она мне говорит о спешке? Хотя, может, не знает просто? От такой наглости я даже не нашла что ответить.
– А знаешь, у меня давление упало. – Она взяла светскую ноту и даже нацелилась присесть за стол. – Вчера ночью, как только… Я так рада, что ты жива! – Знахарка повисла у меня на шее и разрыдалась, как будто провожает сына в армию.
Ноздри царапнул кислый запах: да Тетьнюся перелечилась, похоже, своими волшебными настойками. Боялась, что убила меня. Из собственного дома, кажется, вчера ночью от страха убежала. И что мне ее теперь, утешать? Я стояла столбом, у меня на груди рыдала знахарка, а я думала, что даже чаю не могу ей предложить, потому что нету. Тетьнюся истолковала мое молчание по-своему: похоже, она решила, что рыдает недостаточно убедительно:
