– Великого царя Эйэ? – в ужасе переспросил Эхнатон. – Но как же царь Сменхкара?
Воин рассмеялся.
– Вижу, путник, ты провел много времени вдалеке от нашей страны. Фараон Сменхкара уже десять лет как умер.
– А как же его брат? Тутанхатон?
Стражник воззрился на него с еще большим удивлением.
– Фараон Тутанхамон,– произнес он с нажимом, – умер сто дней тому назад. А в честь Атона у нас нынче не зовут никого.
Он с подозрением прищурился и потянулся к платку, чтобы открыть лицо собеседника, но Эхнатон оттолкнул его и, пришпорив верблюда, понесся прочь по дороге.
Преследовать его не стали.
Все услышанное озадачило и огорчило Эхнатона настолько, что он не рискнул оставаться на дороге и свернул в пустыню. Он был уверен, что уж там-то никто его не потревожит, и не ошибся, ибо среди жгучих песков практически не встречалось людей, а редкие караваны кочевников лишь помогали не сбиться с пути в унылой и безжизненной, лишенной каких-либо ориентиров пустыне.
В конце концов Эхнатон увидел белые, с розовыми прожилками, скалы и понял, что от Обители Солнца его отделяет один день пути.
Хотя час был поздний, он решил ехать дальше, но, когда подъехал к глубокому карьеру, неожиданно поднявшийся ветер вздыбил пред ним непроницаемую стену песка.
Отброшенный назад буйным шквалом, Эхнатон повернул верблюда и стал искать убежище среди скал. Однако, хотя он и углубился в самую узкую расщелину, жгучая песчаная буря настигла его и там.
В отчаянии озираясь по сторонам, он вдруг заметил, как над маячившим в конце ущелья утесом пыльный вихрь на мгновение образовал неясный силуэт женщины с неистово развевающимися волосами. Правда, спустя миг она исчезла, и перед его взором вновь не было ничего, кроме голой скалы.
Эхнатон, спотыкаясь, побрел к ней, и ему снова почудилось, будто вместо скалы перед ним возникла та же образованная из черной пыли фигура, но на сей раз подернутая текучими золотыми нитями.
– О моя царица! – вскричал он, даже не осознавая что делает.
Но ответа не последовало.
Эхнатон протер глаза: фигура слилась с мраком, но в клубящейся черноте ему по-прежнему виделись мерцающие, переливчатые вкрапления золота, а в ушах, примешиваясь к вою ветра, зазвучало его имя.
– О моя царица! – снова воскликнул он. – Откликнись! Умоляю тебя, откликнись.
Словно в насмешку, ветер завыл еще громче, а в сгустившейся тьме не осталось и намека на золотые вкрапления.
Эхнатон застонал, чувствуя, что растворяется в этой буре: теперь вой ветра звучал прямо в его голове, а сам он ощущал себя состоящим из вихрящейся пыли.
– Чего ты хочешь? – отчаянно закричал он. – Что тебе нужно?
– Я всегда хотела только одного – и ты знал, чего именно.
При звуке ее голоса буря мгновенно стихла Эхнатон открыл глаза Все вокруг замерло в противоестественной неподвижности, словно некая могучая сила остановила ток времени. Узкая полоска неба над ущельем расчистилась, и теперь оттуда холодно смотрели вниз далекие звезды.
– Но я старался дать тебе то, чего ты желала, – промолвил он. – Я любил тебя. – Эхнатон шагнул по направлению к ней. – Любил! Но не мог же я ради этой любви отринуть все, что было мне дорого.
– Но ты обещал.
– Тогда я не знал, да и не мог знать, что ты имеешь в виду.
– Что-что, а это было очевидно, – заявила она с презрительным смехом.
– Зачем тебе потребовалось выдвигать столь жестокое и, по существу, невыполнимое требование? – медленно произнес Эхнатон. – Я видел в тебе воплощение добра, дарующее саму жизнь.
– Но я так и делала.
– Да, но вместе с тем ты сеяла смерть.
Она рассмеялась снова, но уже не столь язвительно, а когда потянулась к его руке, то словно бы замерцала.
– Так устроен мир, о муж мой. Я всегда приношу с собой и то и другое.
– Почему? – Эхнатон нахмурился. – Я не понимаю.
– А зачем тебе понимать? – отозвалась она. – Ты же не со звезд.
– Значит, в небесном царстве все по-другому?
– Конечно, – со смехом промолвила она. – Ибо это царство безграничного могущества, возможностей и чудес, превышающих все виденное тобой настолько, что ты даже не способен себе это представить, поскольку, увы, смешан с прахом этого мира.
Она снова замерцала и словно бы вознеслась, вписавшись в ткань звездного узора. Но он по-прежнему слышал ее голос:
– Я дух и плоть, слияние и распад, жизнь и... Да, и смерть. В царстве небес сие не показалось бы удивительным, но здесь представляет собой тайну, которую не каждому дано постичь.
– Тогда, – помолвил Эхнатон, прищурившись, однако твердо решив не отводить взгляд, – почему ты не возвращаешься к своим звездам?
– Я не могу, – ответила она, и в ее взоре вновь блеснул тот, давний лед безграничного одиночества. – Я говорила о безграничности своего могущества, но, увы, в действительности это не так. По правде сказать, я пленница этого тесного, убогого мира – мира, куда была изгнана с небес и где, боюсь, обречена пребывать до конца времен.
Эхнатон, поразмыслив над услышанным, покачал головой.
– На все воля Всевышнего, – промолвил он. – Для него нет ничего невозможного. Если ты пала по его воле, то его же соизволением можешь быть возвышена снова, а будучи изгнанной – возвращена в родные пределы. Не отчаивайся, о моя царица. Следуй путями добра, и на путях этих ты сможешь достичь многого.
И вновь она рассмеялась, но на сей раз не с презрением, но со смертельной горечью.
– Ты не первый, о муж мой, кто призывает меня шествовать путями добра, ибо, да будет тебе ведомо, именно так поступал один из моих собратьев, тоже изгнанник. Он вывел людей из дикости, дав им, дотоле не отличавшихся от зверей, знание о мире. И научил их стремиться к совершенству. Многие земли испытали на себе его благотворное влияние, но более всех иных стран он всегда любил Египет.
– Если так, я знаю, о ком ты говоришь, – тихо сказал Эхнатон. – Его звали Осирисом.
Он сглотнул, ибо испытывал одновременно и ужас, и благоговение.
– Но теперь я знаю и другое. То, что твое истинное имя Исида и что это ты вместе с Сетом привела Осириса к гибели.
– Так оно и было, – кивнула царица. – Но все же... Все случилось не так, как, надо полагать, рассказал тебе о том верховный жрец.
– Не так? Но как же тогда это произошло на самом деле?
Исида воззрилась на него, и во взгляде ее Эхнатон уловил жалость. Она протянула руку и, сняв платок с его головы, мягко провела ладонью по выпуклому затылку.
– О муж мой... – тихо произнесла она. – Как я уже говорила, первый царь этой земли всегда стремился творить добро, однако на сей стезе его предала сама природа сего бренного мира В отличие от небес, где все вечно и незыблемо, здесь все преходяще и тленно, поскольку, едва возникнув, уже начинает безостановочный путь к увяданию. Царь любил всех и вся, но любовь эта приносила ему лишь горе, ибо все, радовавшее его в этом мире, было обречено на смерть. И вот наконец отчаяние одолело его настолько, что он возненавидел собственную природу и возмечтал о смерти. А возмечтав, явился ко мне, более всех нас сведущей в великих тайных искусствах, и попросил сотворить неимоверное чудо, даровав ему смертность.
