Перед нами остановился, ковыряя пальцем в носу, кудлатый востроглазый пацан, моментально схватил суть разговора, оседлал хворостинку, сурово скомандовал: «Аллюр три креста» и, лихо гарцуя, помчался вдоль по улице. Через минуту в соседнем переулке слышался его звонкий голос:
— Дядь Боря, к вам идет хтось в теткиной рубахе! Очень хочется задать пацану трепку, но уже вижу у калитки высокого человека с чуть хитроватым прищуром внимательных глаз, возраста совсем неопределенного (позже с удивлением узнал, что Лащилин давно «разменял» седьмой десяток).
Борис Степанович, открывая калитку и приглашая меня во двор, делает это так обыкновенно, как будто он давным-давно ждал этого незнакомого, странноватого на вид пришельца.
Не каждый город, а тем более станица, даже донская, обычно богатая талантами, может похвалиться «доморощенным», но самым настоящим писателем. Михайловская может. Почти безвыездно живет Борис Степанович в родной станице, которой посвятил свою первую книжку, вышедшую еще в 1939 году.
Известный краевед, он много ходит, много слушает, много читает, чтобы время от времени со сдержанным волнением рассказать людям, как прекрасна и богата его сторона историческими событиями, неповторимыми степными самоцветами, как хороша рекой.
Разговор у Бориса Степановича вроде бы ворчливо равнодушный, тон иной раз задиристый. Казак! По неписанному казачьему обычаю он должен подальше прятать на людях нежность, всякие там восторги, охи да вздохи. Уж лучше напускная грубоватость, чем, боже упаси, сентиментальность. Не на миру, а только в книге он может сказать емко и безысскуственно: «Солнце только что скрылось за горизонтом; шафранно-желтым пламенем пылает охватившая полнеба заря. В густой синеве быстро надвигающихся сумерек тонут в степи седые, повидавшие немало на своем веку курганы. А на крутых песчаных берегах Хопра пряно пахнет чебрец, и на лугу где-то в густой и высокой траве однотонно кричат коростели-дергачи. Родной и любимый край, как ты мил и дорог тому, кто родился и вырос в твоих степных просторах, у тихой и светлой реки».
В небольшом старом доме «хоперского отшельника» и в помине нет наимоднейшей мебели, пудовых люстр, обязательного ковра с оленями. Обыватель назвал бы его дом бедным. Он едва ли позавидовал бы книжному богатству хозяина, что разместилось в неказистом большом шкафу, еще в каком-то шкафчике, на столе, стульях… Впрочем, как сказать. Очень может быть, что он, современный обыватель, прикинув рыночную стоимость тысяч томов, среди которых немало редких, с автографами писателей, побежит срочно приобретать книжные шкафы (под стеклом непременно!), дабы со временем, тоскуя в очередях, любыми путями доставая подписные издания, набить шкафы классиками всех рангов — есть не просят, а пригодиться могут. Ко всему тому расторопный обыватель уже знает, что теперь модно иметь в доме книги, так же модно, как старый бабушкин сундук, который он предусмотрительно сохранил в сарае, а теперь выставил пока что в прихожей.
Борис Степанович отправился за молоком, а я сижу во дворе на скамеечке и веду серьезный разговор с соседским пареньком, который представился Георгием, — по-крестьянски рассудительным, степенным. Учится он в восьмом классе и уже тревожится думами кем и где быть. Он любит свою станицу и боится расстаться с нею. Георгий говорит важно:
— Мы дружим с Борисом Степановичем.
Потом вдруг доверительно сообщает:
— А еще у Бориса Степановича ручной еж есть, который в сарае живет. — Глаза его блестят при этом восторженно, совсем по-детски.
Слушаю Георгия и думаю: кем бы он ни стал по профессии, но непременно будет добрым, человечным — как его старший друг, нашедший свое счастье здесь, в Михайловской.
Когда мы с Лащилиным шли на другой день по улице, я каждый раз слышал при встрече со станичниками не безразлично-равнодушное «Здрасте» (уже лучше бы нам и не приветствовать так друг друга), а уважительное «Здравствуй, Степаныч!». Тогда я еще не знал, что его имя будет самым надежным пропуском в моем недолгом странствии по Хопру.
А сегодня, искупавшись вечерком в реке, мы беседуем далеко заполночь. Борис Степанович рассказывает о Михайловской, которая была дотла сожжена правительственными войсками во время Булавинского восстания и которую заново основали сыновья мятежного казачьего есаула Михаилы. На противоположном от станицы берегу Яровского озера стоят два хутора — Верхне-Форштатский, и Средне-Форштатский. Имена этим хуторам дал Петр Первый, побывавший весной 1696 года в Михайловском казачьем городке.
О Хопре — разговор особый. Борис Степанович, явно осторожничая, называет Хопер одной из самых красивых рек средней полосы страны. Да, он знает, как высоко отозвался о его родной реке «Курьер ЮНЕСКО», назвавший Хопер одной из красивейших рек Европы, знает, что и газета «Правда» весьма лестно писала о Хопре, но ему, говорит он, рожаку здешних мест, не вредно быть и поскромнее.
Беспокоит Бориса Степановича пополнение «дикой» братии на реке. Конечно, река — это прекрасное, куда уж лучше, место отдыха, да ведь разный народ бывает. Одни такой кострище в лесу разведут, что и до пожара недалеко, другие ружьишком балуются, третьи браконьерничают на самой реке. Пойдет так дальше — ожидает Хопер горькая судьба многих малых рек, красота и здоровье которых погублены бездумьем нашим.
— Но есть хороший проект — объявить Хопер, прибрежные леса его заказником. И я верю, что этот проект скоро приобретет силу закона, — говорит Борис Степанович. — Просто нельзя иначе.
Поздней ночью старый и малый («малого» нет-нет, да и называют уже молодым дедушкой), подобно двум заговорщикам, склоняются над картой Волгоградской области. Намечается маршрут моего отважного путешествия по Хопру.
— Тебя жинка на сколько отпустила? — спрашивает Борис Степанович.
— Оплату командировочных и иных расходов гарантировала дней за десять.
— Маловато, конечно. Тогда добирайся автобусом до Усть-Бузулукской, а оттуда дуй пеши вдоль Хопра до самого устья. Места там интересные.
В лащилинском дворе много сирени. Да, прекрасна сирень весной, но не подобна ли она неясной заморской красавице, быстро расцветающей и столь же быстро увядающей? Нет, не безжизненные кусты сирени, а настоявшийся за ночь целебный запах полыни взволновал меня ранним утром в его дворе. Прямо-таки роскошная полынь чуть ли не в рост человека присоседилась рядом с порожком его дома.
— Уж не выращиваете ли вы ее специально, Борис Степанович?
Лащилин улыбается. Может быть, он, задумавшись, и не слышит моего голоса, а, немного щурясь, бессознательно улыбается свежему росному утру, мычанию коровы, звонкому крику задиры-петуха, беззаботному чириканью воробья, нахально скачущего у самых его ног.
ГЛАВА IV
Польза сравнения. Номер-люкс Коварная долбленка. Река моего детства? Моторная вакханалия.
Наверно, это был самый нудный день странствия в стареньких автобусах, жадно глотающих тончайшую степную пыль. Часами бежит навстречу унылая горбатая степь, часто перерезанная балками.
Убранные поля то сиротливо желтеют стерней, то чернеют зябью. Редкие хутора по балкам и пыль, пыль, лохматые клубы пыли позади автобуса. Да и какая другая может быть картина в самый разгар лета на крайнем юго-востоке степной зоны, в преддверии полупустыни? Трудно верится, что где-то рядом, ну, может, в двух десятках километров — живописный Хопер, прохлада и свежесть его великолепных дубрав.
Как раз теперь, глотая пыль, острее ощущаешь те блага, какие дает даже малая река засушливой степной зоны. Казалось бы, достаточно и того, что река поит и немного кормит нас, орошает поля, дает приют лесу, а значит, какому ни на есть зверью. Но как измерить целебную силу реки, возвращающую уставшему человеку силу и радость? Даже только поэтому должны мы беречь реку, здоровье ее, как величайшую и незаменимую ценность.
Как-то неожиданно вкатываемся в Усть-Бузулукскую. Кажется, что станица стоит в степи. Так оно и есть: до Хопра километра два-три. Здесь впадает в него река Бузулук. Бузулук в переводе с общетюрского означает околица, окраина. В прошлом эта река в верхнем течении была той окраиной кочевых татар, далее которой они не решались продвигаться на запад.
В станичном Доме колхозника без брони, без подхалимской лести перед администратором (а это была пожилая женщина, поливавшая в огороде помидоры) чуть ли не задаром получаю настоящий номер-люкс — отдельную комнату. Главное достоинство и прелесть ее нехитрой меблировки — широченная, ну прямо-таки королевская кровать. Право, гостиницам больших городов стоило бы обзавестись такими кроватями, дабы пачками укладывать на них постояльцев. Наверно, это самое простое и кардинальное решение гостиничной проблемы.
