Г. Ф. Сёмга
Блатные и уличные песни
Прибыла в Одессу банда из Амура,
В банде были урки, шулера.
Банда занималась черными делами,
И за ней следила Губчека.
В банде была баба, звали ее Мурка,
Сильная и ловкая была.
Даже злые урки — все боялись Мурки,
Воровскую жизнь она вела.
Дни сменяли ночи темного кошмара,
Много стало с банды залетать.
Ну как узнать скорее — кто же стал легавым,
Чтобы за измену покарать?
Раз пошли на дело, выпить захотелось,
Мы зашли в фартовый ресторан.
Вижу в зале бара — там танцует пара:
Мурка и какой-то юный франт.
Я к ней подбегаю, за руку хватаю,
Но она не хочет говорить.
И тогда малина Кольке-уркагану
Приказала Мурку погубить.
Мурка, в чем же дело? Что ты не имела?
Разве не хватало барахла?
Ну что тебя заставило спутаться с легавыми
И пойти работать в Губчека?
В темном переулке встретил Колька Мурку:
«Здравствуй, моя Мурка, и прощай,
Ты зашухарила нашу всю малину
И за это пулю получай!»
Вдруг раздался выстрел, Мурка зашаталась,
И на землю рухнула она.
Больше она не встанет, шухер не поднимет,
И о том узнают в Губчека!
Черный ворон крячет, мое сердце плачет,
Мое сердце плачет и болит…
В темном переулке, где гуляют урки,
Мурка окровавлена лежит…
Луной озарены зеркальные воды,
Где, детка, сидели с тобою вдвоем.
Так тихо и нежно забилось сердечко,
Не мог я сказать ни о чем.
Поверь, дорогая, что я ведь не сокол,
Чтоб вечно на воле летать,
Чтоб вечно тобой любоваться, родная,
Любить и к груди прижимать.
Гуляй, моя детка, пока я на воле,
Пока я на воле — я твой.
А может случится, я буду в неволе,
Тобой завладеет другой.
И, может, умру за решеткой тюремной,
За крепким тюремным замком.
Меня похоронят на ближнем кладбище,
И ты не узнаешь о том.
Но, если поправлюсь и выйду на волю,
И будет в груди веселей,
Мы встретимся снова в той самой аллее,
Где, помнишь, нам пел соловей…
Ах! Пойте вы, клавиши, пойте!
Ах! Вы, звуки, неситесь быстрей…
Перед Богом страницу откройте
О несчастной вы жизни моей.
Не таким я на свет уродился,
Не таким родила меня мать.
Часто плакал в душе одиноко,
И душа моя знала покой.
И вот выпала доля мне злая:
Срок отбыл я в проклятой тюрьме,
Изнуренный болезнью, чахоткой,
Был я выпущен в третьей весне.
Злые люди завидовать стали,
Что судьба нас так рано свела,
А мы горя с тобою не знали,
И ты, детка, любила меня.
Наше счастье разбить порешили,
Нарушили семейный покой,
От тебя меня, детка, отняли…
Ах! Зачем я несчастный такой?
Я впервые с тобой повстречался
И увлекся твоей красотой.
Я жиганскою клятвой поклялся:
«Неразлучны мы, детка, с тобой!»
Я, как коршун, по свету скитался,
Для тебя все добычи искал:
Воровством, грабежом занимался,
А теперь за решетку попал.
Ты прости же, прости, дорогая,
Что ты в жизни обманута мной,
Что виновата жизнь воровская —
Свой конец ты нашла роковой.
Огни притона заманчиво мигали,
И джаз Утесова по-прежнему звучал.
Там за столом девицы совесть пропивали,
Мужчины пивом заливали свою грусть.
А в стороне сидел один парнишка,
Он был дитя с изысканной душой.
Он молодой, но жизнь его разбита.
Попал в притон, куда заброшен был судьбой.
Малютка рос, и мать его кормила,
Сама не съест — для сына сбережет,
С рукой протянутой у паперти стояла,
Дрожа от холода, в лохмотьях без пальто.
А вырос сын, с ворами он спознался,
Стал пить, кутить, ночами дома не бывать,
Стал посещать он притоны, балаганы
И позабыл свою старушку мать.
А мать больная в нетопленом подвале.
Болит у матери истерзанная грудь,
Болит у матери. Болеет о сыночке,
Не в силах руку за копейкой протянуть.
Вот шум и стук, и двери отворились,
Заходит сын, изысканно одет.
Упал на грудь, сказал: «Мамаша, здравствуй!»
И больше вымолвить он ничего не смог.
А мать больная на локте приподнялась:
«Зачем пришел ты душу мне терзать?
Тут без тебя уже немало слез пролито
И за тобой, сынок, придется проливать».
«О, мама, нет! Пришел просить прощенья!
О, мама, нет! Прошу тебя, прости!
Я вор, убийца, я весь обрызган кровью.
Я атаман разбойничьей семьи».
Наутро мать с того темного подвала
В гробу дубовом на кладбище снесли,
А ее сына с шайкою бандитов
За преступление к расстрелу повели.
Бледнея, заря озарила
Тот старый кладбищенский двор,
А там над сырою могилой
Рыдает молоденький вор:
«Ах, мамочка, милая мама,
Зачем ты так рано ушла?
На сердце мне тяжкую рану
Твоя смерть пером нанесла».
Склонились плакучие ивы,
Утешить пытаясь юнца.
Он вырос ребенком счастливым,
Хоть рос без отца-подлеца.
И вот на скамье подсудимых
Молоденький парень сидит
И голубыми глазами
На прокурора глядит.
А тот неуклонно и жестко
Толкает под вышку его.
Убийцу он видит в подростке
И что ему смерть одного.
К стене, мол, и без разговора:
«По мне и отца бы в тюрьму,
За то, что, мол, вырастил вора.
Таким с нами жить ни к чему!»
Парнишке в конце слово дали,
Все стихли, мол, что скажет вор?
И в зале слова прозвучали:
«Отец мой был ты, прокурор!»
Его увели, расстреляли
Под старой тюремной стеной.
А вечером судьи гуляли,
Грустил лишь один прокурор.
«Сын ты мой, милый сыночек…
Зачем ты так долго молчал?
Если б я знал, что ты сын мой,
Я бы тебя оправдал».
Бледнея, заря озарила
Тот старый кладбищенский двор,
А там над могилою сына
Повесился сам прокурор.
Ах, волюшка, добрая воля!
Ах, счастье мое далеко!
Свободы я, воли не вижу,
В тюрьме я сижу ни за что.
Вот слышим: этап назначают.
По камерам слухи идут.
Ах, братцы, куда отправляют?
Нас строить канал повезут.
Мы ехали долго и скорбно,
Вдруг поезд как вкопанный встал.
Кругом все леса да болота.
И здесь будем строить канал.
Дорогу построили быстро.
Дорога была широка,
А сколько костей на дороге?
Вся кровью она залита.
А кровь эта ала, кипуча —
По рельсам блестящим бежит.
За жизнь уркагана и вора
Другой будет счастливо жить.
Как-то раз в саду
Девушку одну
Завлекал он песнями и лаской
И сказал, шутя:
«Девочка моя,
Девочка с глазами дикой страсти…»
Говорит она:
«Я хочу вина
И мечтаю о красивой паре.
Чем мне пить до дна,
Лучше уж одна.
И зачем мне нужен нищий парень».
Мальчик стал ходить,
По девочке грустить.
По ночам не спал, а все томился.
Чтоб с девчонкой жить,
С деньгами надо быть!
И тогда уж мальчик порешился:
Год он воровал
И наконец попал
В камеру с железною решеткой.
Письма получал,
С жадностью читал,
А писала та ему красотка:
«Все идут года,
Уж я не молода
И мечтаю о семейном счастье.
Больше никогда
Не пиши сюда —
Все равно не буду отвечать я!»
Года через три
Он вышел из тюрьмы,
Вышел из тюрьмы, из заточенья.
Долго он стоял,
Думал и гадал
И пришел к такому заключенью:
Ночью в три часа
Сладко спит она
И не слышит, как беда крадется.
Приоткрывши дверь,
Он стоял как зверь —
То нахмурится, то улыбнется.
Финский нож в руках.
Слышит он вдруг: «Ах!»
Нарушает тишину ночную.
Вся в крови она,
Бледна, как луна,
И запел он песенку такую:
«Завтра вот опять
Дадут лет двадцать пять
И увезут меня в края чужие.
Там пройдут года,
Вся молодость моя,
Но кого любил — в живых не будет».
Как-то раз в саду
Девушку одну
Завлекал он песнями и лаской
И сказал, шутя:
«Девочка моя,
Девочка с глазами дикой страсти…»
