Только убедившись, что кошка старой Силантьевны цела и невредима, Кирьян отпустил ее. Но кошка ушла не сразу – прежде она благодарно мяукнула и ласково потерлась о Кирьяновы штаны. Потом сверкнула глазками-изумрудами и только после этого куда-то побежала по тропинке вдоль забора. Кирьян посмотрел ей вслед, дождался, пока кошка скроется за поворотом и только после этого пошел дальше. Вскоре оказался Кирьян возле крайнего дома в деревне – того самого дома, где жил старик Лаврентий, известный на всю округу своим нелюдимым и угрюмым нравом. Кирьян бросил взгляд на окна дома Лаврентия и хотел уже было идти дальше, как услыхал, что прямо под забором, который отгораживал Лаврентьев дом от деревенской дороги, кто-то возится.
Кирьян наклонился и к великому удивлению своему, разглядел в траве маленького щенка. «Ну и утро нынче выдалось», – подумал Кирьян. Подумал так, потому что понял: и здесь нужна его помощь – щенок ведь запутался в густой траве, что росла под забором. «И чей это щенок?» – сам себя спросил Кирьян, вызволяя беднягу из травяного плена. И тут до Кирьяна донеслось ворчание, идущее откуда-то из-за забора, – сомнений не было: так ворчать мог только один человек в деревне, так ворчать мог только старик Лаврентий. Оно, впрочем, было и неудивительно, ведь за этим забором дом Лаврентия и стоял. Кирьян еще подумал, и чего это старик разворчался в такую рань, как тут же уловил причину этого ворчания в словах Лаврентия: ворчун сетовал на исчезновение недавно родившегося щенка.
Кирьян сразу все понял – понял, чьего щенка только что он вытащил из травы. Поэтому постучал в ворота и, не дожидаясь ответа, прокричал сквозь забор:
– Эй, Лаврентий, принимай своего малышка-питомца.
Тотчас ворота отворились и в проеме показалось хмурое и недоумевающее лицо старика Лаврентия. Ни слова не сказав, Лаврентий протянул руку и взял у Кирьяна щенка. Только после этого пробурчал что-то себе под нос и захлопнул ворота. Кирьян нисколько не обиделся, только улыбнулся захлопнувшимся воротам. Не обиделся и потому, что хорошо знал угрюмый нрав старика Лаврентия, и потому, что вообще ни на кого никогда не обижался, ведь был очень добрым. День между тем вступал в свои права, солнце поднялось над прозрачным большим озером и озарило всю нашу деревню. Кирьян вновь улыбнулся и направился на конюшню – обитатели стойл (Кирьян знал это) уже просыпались и ждали своего хозяина. И Кирьян был счастлив – счастлив потому, что добр. И мир в ответ был тоже добр к нему.
Киев не просто древний город, положивший начало Руси, Киев славен многими местами прекрасными и чудесными – славен и в веках, славен и теперь. В каком большом городе вы найдете столько деревьев? В каком городе так трудно бывает забраться на гору? В каком еще городе, скажите на милость, сверху можно лицезреть такую красоту? Вы стоите на Владимирской горке – той самой, на которой, по преданию, сам великий князь Владимир, прозванный на Руси Красное Солнышко – прозванный за тот свет, что принес он всему народу нашему, – крестил наших предков в веру христианскую, в веру православную. Так вот, стоите вы на Владимирской горке, где теперь среди деревьев вековых возвышается памятник крестителю Руси Киевской князю Владимиру Красное Солнышко, стоите и смотрите, как внизу резвится одна из величайших рек мира – сам Днепр. Или как у нас его зовут – Днипро.
А за Днепром вдалеке вы видите дали, которые и глазом за один раз обнять невозможно – столь велики они и столь великолепны в своей красоте. А если с Владимирской горки посмотрите вы влево вниз, то увидите место, издавна называемое Подолом. Там, на Подоле, много-много лет назад поселился дед моего деда, там родился мой прадед, мой дед родился и всю жизнь прожил на Подоле. Теперь на Подоле живет мой отец. И я тоже живу на Подоле, но как только выдается у меня свободный денек, то прихожу я сюда – на Владимирскую горку, прихожу и подолгу смотрю на свой родной Подол, на Днепр, что бежит внизу и пугает редких гребцов хитрыми водоворотами; смотрю на синеющий на фоне столь же синего неба Андреевский собор, любуюсь куполами Софии Киевской… И уж конечно, часами могу смотреть на тот вид, что открывается взору справа от Владимирской горки – веками стоит там знаменитая на весь крещенный мир Киево-Печерская Лавра. Печерская она названа потому, что издавна монахи селились здесь в печорах, а по-нашему – в пещерах. Ныне же в пещерах этих покоятся мощи многих святых, подвизавшихся в Киеве и нашедших здесь покой вечный. И я под праздник, а порою и просто так иду в Лавру нашу, чтобы поклониться святым мощам, мощам праведников. И со всего мира идут в Лавру на поклон верующие и страждущие. И звон от главной колокольни разлетается по всей округе, теша слух и старого, и малого, и семейного, и сирого, и богатого, и нищего – теша слух всех тех, кто только звон этот слышит.
Доносится звон с колокольни и до Владимирской горки, и даже до Подола, где стоит мой дом. Весь Киев и все деревни вокруг города слышат этот звон. И душа радуется, когда звон этот разлетается по всей округе. Службы в Лавре идут своим чередом, приходят на службы странники, со свечами спускаются в пещеры – в ближние и даже в дальние, поклоняются там мощам святым и умиротворенные расходятся дальше по свету, чтобы славить в мире нашем благолепие, царящее среди Киевских холмов, будто висящих в воздухе на кронах древесных над бурными водами нашего Днепра. И весь мир знает благодаря странникам, что Киев – это не просто город, а город городов, всем городам город, славнее и великолепнее которого под нашим солнцем и под луною нашей не сыскать, хоть ищи весь век. И конечно, знаем о красоте и славе города все мы – те, которые гордо именуют себя киевлянами, жители города над Днепром.
История же, которую хочу нынче рассказать вам, случилась в Киеве уже довольно-таки давно. Когда я был маленький, то историю эту рассказывал мне мой дед, слышавший ее якобы от своего деда. И история эта о днепровской русалке. Из великого и прославленного города Чернигова ранним утром в начале лета вышел Петро, вышел и пошел к Киеву. Петро был молод, красив, силен. Не был богачом, конечно, но и не был нищим – трудился в кузнице от утренней зари до зари вечерней и на всю округу славился мастерством коваля (так у нас кузнецов называют): и лошадь мог хорошо подковать, и ворота сделать, и даже оружие какое, если кому было надобно, то шли к Петро.
И все хорошо было в жизни кузнеца, да только вот невесту никак не мог он себе сыскать в родном Чернигове. И девушек вокруг много, и все красавицы, да и Петро не сказать, чтобы привередник какой. Однако же возраст подошел, а все не женится. Даже и не милуется ни с кем. И уж мать все Петро и говорит, все наставляет – пойди, дескать, куда-нибудь да там сыщи себе невесту, раз в Чернигове найти не можешь. Но где же искать? Да и легко ли это? Долго размышлял кузнец, пока наконец не принял решения. Пришел к матушке своей и говорит:
– Собрался я, матушка моя, в Киев. Да только не невесту искать.
– А если не невесту, так что ж? – удивилась матушка Петро.
– Собрался я, матушка моя любезная, в Лавру в Киево-Печерскую на поклон мощам святых угодников в пещеры в ближние и в пещеры дальние. Буду просить у Господа и у святых, чтоб ниспослали мне невесту. Да такую, которая бы и тебе, матушка моя, пришлась бы по душе. Благослови же меня, пожалуйста!
Что было делать матушке кузнеца? Конечно же благословила она сына, перекрестив. А Петро дождался утра и вышел из дому. Что ж – пусть кузница побудет пустой пару деньков, дела семейные нынче важнее. Рассуждая так, шел Петро по большой дороге, что издавна соединяла два славных и древних города – Киев и Чернигов. Дорога-то большая, а все же и здесь топи попадались и овраги, в трех местах пришлось ручьи какие-то вброд переходить, а однажды по пути Петро едва в каком-то перелеске не заплутал, да по солнцу смог выйти на дорогу вновь. Шел кузнец так, шел, и когда солнце уже стало клониться к закату, вышел Петро на берег Днепра – широкого и бурного. Каково же было восхищение кузнеца, когда посмотрел он на противоположный Днепровский берег и увидал там и горку Владимирскую с памятником великому князю, и Андреевский собор, всеми маковками своим упирающийся в облака, и гигантские купола Софии Киевской… А бросил взгляд чуть в сторону, так даже воскликнул в радости от увиденного что-то такое, чего и сам не разобрал, – всей красой своей предстала перед кузнецом Киево-Печерская Лавра, равных коей во всем мире не сыскать. Насладился вдоволь Петро чудесным видом и пошел искать место, с которого можно бы было переправиться на тот берег – на берег собственно киевский. Ведь в те времена мостов через Днепр еще не было, а Днепр наш – это совсем даже не ручеек из тех, что попадались кузнецу по пути из Чернигова в Киев, а очень даже большая и весьма, надо сказать, своенравная река.
Впрочем, путников, приходящих к Киеву с северной стороны, в те поры, о которых мой рассказ, было много, а потому много было и лодочников, которые стояли по берегу и ждали, когда кто-нибудь из странников пожелает переплыть в их лодке между водоворотами крутого Днепра. Потому очень быстро и нашел Петро лодку и сидящего в ней перевозчика. Получив несколько монет, перевозчик сразу же оживился, сам усадил кузнеца на деревянную лавку в лодке и быстро стал выгребать на самую стремнину. Сразу было видно, что перевозчик знает путь через Днепр как свои пять пальцев – столь умело лавировал он между крутящимися водоворотами. А когда стали уже от середины реки приближаться к тому берегу, на котором и высились главный собор и сама колокольня Лавры, то перевозчик сказал, обращаясь к кузнецу:
