Юрий Нагибин
Гимн дворняжке
Знаменитый словарь Даля не нашел для определения дворовой собаки (дворняжки) тех метких и точных слов, которыми обычно пользуется, и прибегнул к методу отрицания: это не комнатная, не чабанья, не гончая, не борзая. А вот два утверждения: живущая во дворе, сторожевая. Если уж пользоваться отрицаниями, то следует добавить: не легавая, не норная, не ездовая, не ищейка, не водолаз и т. д. Но почему «не комнатная»? Дворняжки отлично чувствуют себя в домашних условиях (пустили бы только!), предпочитая уют и тепло жилья промозглой сырости дворового пребывания; а есть собаки, которые органически не терпят четырех стен, скажем, гренландская, ей нипочем любой мороз, а в доме она задыхается. Да и вообще, собаки в богатой природной шубе предпочитают двор дому, чего никак не скажешь о дворняжке. К настоящим сторожевым, таким, как овчарка или недавно появившаяся русская сторожевая, дворняжку тоже не отнесешь. Она, скорее, сигнальщик, пронзительным лаем оповестит о злоумышленнике, но в бой с ним не вступит.
Знаменитый словарь Брокгауза и Ефрона после многоречивых рассуждений о неясности происхождения семейства собачьих, уделяет внимание лишь породистым собакам: охотничьим, сторожевым и комнатным, в том числе «дамским». Живым игрушкам оказано предпочтение перед беспородной несметью. Ну, а мы будем говорить только об этих изгоях собачьего племени.
Дворняжки (на Западе их называют «перекресток дорог») — это живой укор человеческой неблагодарности и жестокосердию. В незапамятные времена дикое существо: волк, шакал или лисица, или общий их предок, или кто-то нам вовсе неведомый — дало приучить себя человеку. Так появилось новое домашнее животное, и было оно дворнягой, ибо не имело породы. Чего только не делало оно для своего хозяина, считая его другом: сторожило жилье, приглядывало за детьми и скотом, ходило на охоту, защищало его от диких зверей, нередко ценою жизни. А потом человек, уже достаточно изощрившийся во всех делах своих, стал отбирать из дворовых собак таких, в которых могли развиться в наивысшей степени нужные ему свойства. Так возникли охотничьи, сторожевые и комнатные — услада доисторических дам — собаки. Дальше — больше, этот селекционер-самоучка сумел из охотничьих собак вывести гончих, легавых, борзых, норных, «придумал» собак-поисковиков, собак-ищеек, водолазов, ездовых…
И, видимо, ценя вложенные в них усилия, стал только к ним относиться с бережью и заботой. А обойденных вниманием высокомерно запрезирал и выгнал из дома. Дворняжкам не возбранялось жить возле человека, но без права на ответное внимание, а тем паче заботу. Конечно, никто не мешал доброй хозяйке бросить кость голодному псу, но в целом дворняжкам надо было рассчитывать только на себя самих. Они стали париями в мироустройстве своего бога. Случалось, дворняжки с голодного отчаяния сбивались в стаи, уходили в лес, дичали, становясь опасными для былого кумира. Тогда их беспощадно истребляли. Мне говорили в Австралии, что динго не дикая, а одичавшая собака, то есть вернувшаяся от очага назад в природу. Но это все исключения, а в общем преданный человеку народ дворняжек смирился со своим незнатным положением и не ожесточил сердца.
Каждая порода обладает двумя-тремя очевидными признаками: пудели ласковы, игривы, сенбернары добры, флегматичны, овчарка подчинена чувству долга, доберманы сухи, нервны, малоконтактны, бультерьеры свирепы, таксы уживчивы и при этом внутренне независимы, эрдельтерьеры — вечные щенки, неуправляемые, восторженные и любящие, борзые — печаль и томление в четырех стенах, восторг движения на просторе и т. д.
Дворняжек так не определишь. В них превалирует индивидуальность над тем общим, что дает порода. Поэтому они непредсказуемы. Общее — лишь преданность дому, который не гонит их прочь. И рефлекторный страх перед агрессивным жестом. Сделайте вид, что вы нагнулись за камнем, породистый пес ухом не поведет, а дворняжка метнется прочь, поджав хвост. Она вернется, станет вновь облаивать вас, кидаться, защищая доверенное ее надзору, но первая реакция необорима, ибо возникает из родовой памяти — страха.
Собаки одной породы похожи друг на дружку и внешне, и внутренне. Дворняжки многообразны: большие и маленькие, мохнатые и гладкошерстые, прямоногие и криволапые, порой в них проглядывает «благородная» кровь сеттера, пойнтера, овчарки, таксы, пуделя, а порой при всем желании не вычислишь предков; столь же разнообразны дворняжьи характеры, богатые игрою и глубиной чувств. Трудная жизнь, непрестанная борьба за существование наделили дворняжку необычайной пластичностью, умением применяться к любым обстоятельствам, угадывать характер и намерения двуногих богов. Когда говорят, что в собаках есть зачаток душевной жизни, а не только инстинкт, то, на мой взгляд, это в первую очередь относится к дворняжке. Породистые собаки как бы запрограммированы, суть дворняжки в постоянном движении. И они необычайно умны. Зачем пойнтеру ум, ему достаточно хорошо делать стойку, зачем ум борзой — ей хватит быстрых ног, и декоративный дог может обойтись малой каплей ума, а дворняжке, чтобы выжить, нужен недюжинный, изворотливый и тонкий ум. Это ее главное оружие в немилостивом, исполненном опасностей мире.
Как себя помню, рядом были собаки. Первая — фокстерьер Трильби, но эта изящная дама была так привязана к моей матери, что на всех остальных у нее не оставалось душевного времени. Моим собственным псом стал сменивший Трильби Джек, дворняга из дворняг, по случайному совпадению имевший в близких предках фокстерьера. Его голова казалась сколком с головы Трильби, только чуть грубее и массивней, и тот же черный «румянец» на щеках.
Джека я купил на Чистых прудах у мальчишек за сорок копеек — немалые по тем временам деньги. Это двадцать грушевых конфет, или сорок барбарисок, или восемьдесят прозрачных. Да, прозрачная стоила полкопейки, были смуглые монетки достоинством в один грошик.
Когда я принес Джека домой, мой друг и сосед по квартире Колька Поляков, разглядев с некоторой оторопью новосела, вынес вердикт:
— Джек собака редкой красоты!
У Джека было веретенообразное туловище, кривые, как у таксы, лапы, хвост бубликом и славная смышленая мордочка. Когда он подрос, то оказался на редкость кусачим. Я мог делать с ним что угодно: поднимать за задние лапы или за хвост — видел такие фокусы в цирке, — он сроду не огрызнулся. Столь же снисходителен он был ко всему населению нашей большой коммунальной квартиры, но чужаков кусал. И делал это как-то бессистемно: мог накинуться на старого гостя и не тронуть незнакомца, особенно не любил он уходящих. В этом был смысл: не выпускать проникшего в дом злоумышленника. Но за что он укусил мамину приятельницу балерину Оленину или старого нашего знакомого инженера Сбруева, не раз игравшего с ним, осталось тайной. Мудрые квартирные старухи уверяли, что это неспроста: Джек чует, когда человек приходит не с добром. Кто знает, может, они и правы…
Когда Джек в третий раз укусил ужасно боявшуюся его почтальоншу, к нам явился милиционер, чтобы забрать «носителя повышенной опасности». Я не успел разреветься, из своей комнаты выскочил, размахивая именным наганом, герой гражданской войны Данилыч и заорал:
— Катись отсюда! Мы за Жека грудью пойдем!
Милиционер счел за лучшее ретироваться.
Гулять Джека выпускали только в наморднике, рассчитанном на дога, других в продаже не имелось. И без того длинный, Джек в этой штуке превращался в крокодила. Кусаться он не мог, что не мешало ему всякий раз ввязываться в драку с уличными псами. Домой он неизменно возвращался окровавленный, но в отличном настроении. Он шлялся по всей Москве, его встречали не только на Чистых прудах, Покровке и Мясницкой, но и на Театральной площади, Кузнецком мосту, Тверской. Собаки плохо переходят дорогу, уступая в этом искусстве не только виртуозам: свинье и гусю, но даже весьма посредственному пешеходу человеку. У Джека не было недоразумений с городским транспортом. В те годы свирепствовали собачники, но Джек был им не по зубам. Прошло сколько-то лет, и нам открылась причина и бесконечного шлянья, и кровавых драк Джека. Он был отъявленный донжуан. Вся окрестность наполнилась его потомством, весьма причудливого облика. В любви Джек был гурман, уделяя внимание лишь чистопородным дамам. По Армянскому, Сверчкову, Телеграфному, обоим Златоустинским ходили хортые с лапами таксы, бульдоги с мордой фокстерьера, спаниели с хвостом бубликом.
Исход Джека покрыт тайной. Мы переехали на новую квартиру в один из арбатских переулков. Десятилетний Джек не снизил кавалерственного рвения и в чужих пределах, проводя дни в драках и любви. Ходил слух, что он пал жертвой мести владельца болонки, которую он соблазнил…
Мы долго не заводили другого пса в надежде, что Джек вернется, а потом познакомились со странной молодой женщиной, у которой была странная собака по кличке Альфарка. Женщина эта часто плакала — от жалости ко всем несчастным на земле; стесняясь своего приятного лица, низко клонила голову; в темной комнате мужским глубоким басом читала есенинского «Пугачева». Пес являл собой несуществующий вид карликовой овчарки. Расцветка, строение тела, постав ушей, даже бородавочки на морде — все было овчарочье, лишь иногда подозрительно загибался хвост. Но ростом этот вполне сформировавшийся пес был с четырехмесячного щенка овчарки. Он любил сидеть столбиком на задних лапах и ходить на двух, делая это по собственному желанию. Мы думали, он из цирка, а он был из клиники, где его, готовя к эксперименту, неудачно усыпили. Я никогда не знал подробностей этой истории, не желал их знать, но каким-то образом мертвый пес оказался на руках своей будущей хозяйки и ожил. Конечно, жалостливая, нежная, она и не думала дрессировать Альфарку, все свои трюки он принес то ли из первой жизни, то ли с того света. Понятливости он был невероятной. Однажды мама вынимала шпильки из прически, Альфарка заинтересованно следил за ее движениями.
