Борис Рябинин - Друзья, которые всегда со мной

Да, Джери заболел, и, кажется, на сей раз очень серьезно, куда серьезнее, чем было однажды…

Но прежде я должен объяснить, почему снова заговорил о хвостатых приятелях — Джери и Снукки. Я не собирался продолжать историю своих четвероногих спутников — громадного серого дога и рыжего эрдельтерьера, прелестной бессловесной пары, навсегда оставившей след в моем сердце, — сама жизнь заставила это сделать. После выхода в свет своих записок я получил много писем, и во всех содержалось настойчивое требование рассказать, что стало дальше с Джери и Снукки. Живы ли они? А если не живы, то как окончили свои дни, когда? Причем большинство писавших не допускало и мысли, что Джери и Снукки могут умереть; подобное убеждение разделяется многими и сейчас, когда минули десятилетия. Читатели не хотели расставаться с полюбившимися героями. Московский дом детской книги специально попросил меня изложить, хотя бы коротенько, дальнейшие жизненные перипетии моих друзей, их судьбу и прислать в Москву. Детское радиовещание провело конкурс среди своих радиослушателей: кто напишет лучшее окончание к книге «Мои друзья», и активность юных сочинителей превзошла все ожидания. А редактор детской литературы Свердловского издательства передала мне пачку ребячьих писем, сделав такую приписку: «Чтоб знали, что вы натворили». Именно бесчисленные письменные и устные просьбы читателей прежде всего и побудили меня дописать эту историю.

Это — главная причина. Имелись и другие. Я оборвал повествование накануне Великой Отечественной войны. Вскоре развернулись грозные события, громовые раскаты которых прокатились по всей земле, достигнув самых отдаленных и глухих уголков. Конечно, поучительно знать, что делали мои друзья — люди и собаки — в это сложное время.

Ну, и наконец. Идет время — оно приносит неизбежные перемены. Что принесло оно моим друзьям? Прошло несколько лет, как мы расстались с вами, читатель, на берегу Ирени, в быстрых темных волнах которой Джери спас утопающего. Старше становятся люди, стареют и собаки, и, заметим, даже быстрее, чем люди; с возрастом меняются привычки (у животных тоже), появляются новые черты и наклонности, изменяется внешность, иногда, как это частенько бывает с людьми, портится характер… Вероятно, это тоже представляет определенный интерес для любознательных.

Вспоминая своих старых друзей, я, естественно, не могу умолчать о новых — близких, живущих ныне у меня, четвероногих, и более дальних, с которыми встречался в разное время. А рядом с собакой всегда стоит ее учитель и друг — человек… Сколько интересных людей я узнал за это время! И вот, взвесив все, я снова сел за стол.

Приступая к этой, второй и заключительной, части своих воспоминаний, я не могу сдержать естественного чувства печали, ибо, как все на свете имеет свой конец, так имеет конец и история моих друзей — Джери и Снукки. Но что поделаешь? Умирают люди, а собакам дан век куда более короткий.

…Итак, Джери заболел, и было совершенно очевидно, что необходима срочная врачебная помощь. Это случилось на седьмом году его жизни. Конечно, семь лет — еще не старость для собаки. Но уже и не молодость, а собаки, особенно крупные, изнашиваются быстро: сказывается их круглосуточная служба человеку.

Я вернулся из продолжительной командировки и не успел еще переступить порог дома, как мать уже у дверей сообщила — с Джери что-то неладно. Действительно, Джери, всегда необыкновенно сильно тосковавший в мое отсутствие и бурно выражавший свою радость, когда возвращался хозяин, на сей раз вел себя непривычно сдержанно. Он походил около меня, приткнулся своей большой теплой головой к моему боку и, как-то виновато повиляв хвостом, снова лег на свое место в углу прихожей, продолжая все так же, с прижатыми ушами, слегка постукивать хвостом по подстилке. Он словно извинялся, что не может попрыгать и поприветствовать меня в полную силу. Внешне Джери был все такой же Джери, большой, красивый, с лоснящейся шерстью мышиного цвета, только, пожалуй, чуть опал в боках да в глазах появилось выражение не то какого-то испуга и недоумения, не то легкой грусти.

Мать сообщила, что пес третий день отказывается от пищи и всю последнюю неделю был вялый, редко выходил во двор, больше лежал. Что с ним? Я приехал под вечер, и обращаться в ветеринарную поликлинику было поздно. Решили подождать до утра.

Надобно заметить, что после женитьбы я отделился, и собаки жили теперь на разных квартирах — Снукки со мной, а дог остался с моими родителями, в доме на улице Куйбышева, однако я наведывался туда буквально каждый день. Я ушел домой, но едва подошло время ложиться спать, как телефонный звонок снова позвал меня в низенький деревянный домик на пять окон. «С Джеркой плохо, — сказал встревоженный отец. — Приходи».

С псом и впрямь было худо. Теперь он даже не встал при моем появлении, лежал на подстилке, подобрав под себя лапы, в неестественной позе и, вздрагивая, стонал. Он был весь напряжен, а живот напоминал барабан, в нем что-то перекатывалось и звенело, как в пустоте, Джери не давал к нему прикоснуться.

Было около часа ночи. Куда бежать за помощью?

К кому, как не к Леониду Ивановичу! В свое время он первый установил, что Джери страдает острым катаром желудка; после уточнил диагноз — язва. Знакомство наше давно переросло в тесную дружбу.

Телефон клиники не ответил, а домашнего телефона у Леонида Ивановича не было — он жил тут же, при клинике, в деревянном доме на заднем дворе. Я побежал туда.

Леонид Иванович, выслушав мои сбивчивые объяснения, предложил привезти Джери немедленно в клинику.

— Да как же его везти? На чем?

— Положите на санки корыто, укутайте…

— У него сильные боли…

Леонид Иванович подумал минуту, затем тряхнул головой:

— Пошли. — И стал быстро одеваться.

Он спешил и пошел не через ворота, а напрямик, по дорожке вдоль сугробов, у забора обронил: «Будем немного спортсменами», — и мы бодро перепрыгнули через забор. Леонид Иванович и в работе шел так же, не сворачивая, к цели.

Джери был все в том же положении — лежал, содрогаясь при каждом приступе боли, весь напряженный, но позволил ощупать себя.

— Похоже на заворот кишок, — изрек Леонид Иванович. — Но… — Что должно было последовать за «но», он не договорил. — Немного повременим, не будем трогать. Я согласен хоть сейчас оперировать. Но подождем до утра. Выдержка иногда бывает не вредна.

Джери положили снег на живот, впрыснули камфору. Мама до пяти часов утра непрерывно дежурила около собаки. Давала дважды валерьянку, по двадцать капель. Джери стонал. Потом немножко успокоился.

В семь часов утра я уже снова был в доме отца. Папа убежал искать шофера. Наконец подошла машина-полуторатонка, и мы повезли Джери в поликлинику. Леонид Иванович уже ждал нас.

Сразу — на рентген. Пока проявляли снимок, сидели на столе — я и Джери, в полутьме. Боль немного отпустила, пес блаженствовал. А мне было грустно, томила неизвестность: Джери… Что с тобой, Джери?

После нас попросили перейти в приемную. Следом вышел помощник Леонида Ивановича, пожилой, тихий мужчина в больших, сильно увеличивающих очках, тоже опытный хирург, хорошо знавший нас по прошлым посещениям поликлиники.

— Запутанный случай. Советую не торопиться с решением… — Очки его предупреждающе блеснули. Он как будто успокаивал или утешал, а мне от слов, сказанных тихим голосом, как бы доверительно, по секрету, сделалось еще тревожнее. Что значит «не торопиться»? С каким решением «не торопиться»?

Появился Леонид Иванович со снимком. Лицо озабоченное. Впрочем, у старшего хирурга оно всегда было подчеркнуто серьезное, даже когда он шутил или говорил о пустяках.

— Опухоль в области селезенки. Не нравятся мне позвонки. Так… — Он задумался. — Сегодня вроде отпустило. Завтра приведите его во что бы то ни стало. Спиртовый согревающий компресс. Есть не давать. Лишь пить…

Почему-то мне казалось, что с животом уладится, обойдется без операции, и даже страшное слово «опухоль» как-то не сразу дошло до моего сознания: наверное, опять разгулялась язва…

Только, что еще с позвонками? При чем тут позвонки?

День Джери провел так-сяк, но к вечеру в его состоянии опять наступило ухудшение. Он менялся на глазах. Удивительна эта особенность догов мгновенно утрачивать свой лощеный, выхоленный вид! Брюхо ввалилось, ребра можно пересчитать, кости выдались острыми выступами. Шерсть потускнела. Глаза грустные, безжизненные. Болен, болен — сразу видно!

— Где же вы были раньше? — накинулся я на своих. — Собаке, наверное, недужится уже давно…

— Да все думали, пройдет, — оправдывались они.