— Ну, пошли домой! — весело сказала женщина.
Внезапно она остановилась и строго посмотрела на мальчишек:
— Голубя принеси, Степан. Баловаться будете, загубите птицу.
Степан, видно, ждал этих слов. Он жалобно сморщил лоб и схватил бабку Варвару за руку:
— Оставь нам голубя! Ну, оставь хоть на три денька, ничего мы ему не сделаем. Окажи милость!
— Конечно, оставь, Варвара, — посоветовал я женщине.
— Ну, бог с вами, — согласилась довольная рыбачка.
Через два дня на горизонте появились еле заметные точки: рыбацкая флотилия шла к родному берегу.
Весь посёлок высыпал к морю. Плач, смех, громкие разговоры — всё слилось в неровный гул, в славную музыку, которой встречает рыбаков своя земля.
Одним из первых выскочил на берег широкоплечий красавец, с глубоко посаженными глазами, с небольшой русой бородкой, и кинулся к Варваре. Но прежде чем он подбежал к матери, возле него оказался Степан и повис на шее у рыбака.
— Да ты что, Степан? — силясь вырваться из цепких объятий мальчишки, засмеялся Григорий. — Чай, я не барышня, а ты не кавалер! Чего это тебя развезло?
Когда к Григорию, тяжело ступая по прибрежной гальке, подошла мать, Степан успел сообщить рыбаку всё, что было необходимо.
— Спасибо, Стёпушка! — весело крикнул Григорий вслед мальчику, бросившемуся к своему отцу и брату. — Спасибо, пионерия!
Ночью, когда утомлённая встречей женщина впервые за весь месяц спала спокойно, Григорий сказал мне, огорчённо покачивая головой:
— Не прилетели голуби-то. Как же так, а?
— Путаются, должно быть. Впервые в такую даль отправились. Может, и придут ещё.
— Знаешь что? — тряхнул головой Григорий. — Пойдём к морю, вдруг и увидим их.
Мы сели с молодым рыбаком на тот же выступ скалы, на котором сидела его мать, и стали вглядываться в даль.
— Хорошо всё же у нас, в Студёном море, — сказал Григорий, раскуривая такую же, как у матери, вересковую трубочку. — Любит оно верных людей. Любит!
Он помолчал.
— Можно бы и раньше прийти к берегу, да под самый конец на косяк сельдяной наткнулись. Как тут уйдёшь? Ну и потрепало маленько. Не без этого.
Через полчаса, вздохнув, Григорий поднялся и кивнул мне:
— Нету их. Пойдём спать.
Мы уже подходили к избе, когда в стороне, противоположной берегу, заметили голубей. Они приближались к посёлку на небольшой высоте, тяжело перебирая крыльями. Не успели птицы сделать и круга над посёлком, как рядом с нами вырос Степан со всей своей компанией. Он молча смеющимися глазами следил за птицами, и торжественное выражение не сходило с его лица.
Григорий открыл дверь в сени, и голуби, зайдя в избу, сейчас же бросились к воде и корму. Рыбак взял одну из птиц и снял с её ноги записку. На небольшом листочке бумаги быстрым мелким почерком Григория было написано:
МАМА! НЕ БЕСПОКОЙСЯ, СКОРО БУДЕМ С ПОЛНЫМ ГРУЗОМ ДОМА.
Григорий.
Степан торжествующе посмотрел на меня и, взяв у рыбака голубя, спросил:
— Будить бабку Варвару или как?
— Буди! — махнул рукой Григорий.
Когда женщина встала и, счастливо улыбаясь, подошла к сыну, Степан протянул ей голубя и сказал, смотря женщине прямо в глаза:
— Нате, бабка Варвара, вам вашего голубя. Можете проверить — мы ничего ему плохого не сделали!
Нет, никак нельзя назвать этого голубя красивым! У него грязновато-синее оперение, длинные голые, без единого пёрышка, прямые ноги... А нос!.. Нос у него большущий-пребольшущий, да ещё вдобавок с белыми шершавыми наростами у основания. Но именно этот нос вызывал шумные восторги всех окрестных голубятников в возрасте от восьми до пятнадцати лет.
Первое время они приходили по утрам к моему балкону и хором требовали:
— Дядь, покажи почтаря!
Я вынимал из гнезда голубя и сверху показывал его ребятам.
— Ай да птица! — восторгались голубятники. — Ай да орёл! Гляди, нос какой — с шишками!
Купил я Орлика совсем маленьким. Он ещё пищал, широко растопыривая крылья и подёргивая ими. Потом, когда он подрос и начал смешно, как утка, крякать, мой сосед дядя Саша, щурясь и потирая подбородок, сказал:
— Этот пойдёт! Этот будет резать. Эх, братец мой, как он будет резать!
Это означало, что Орлик будет быстро и издалека приходить к своей голубятне.
Весной я начал нагон Орлика. Выбросив его в противоположном конце города, я скорее сел в трамвай и медленно покатил к дому. Собственно говоря, трамвай шёл, как всегда, не очень быстро и не очень медленно. Но мне казалось, что вагон не катится по рельсам, а ползёт.
Когда я вернулся домой, Орлик сидел в голубятне, очень довольный, и чистил перья.
На следующий день я выбросил Орлика и двух старых красноплёких голубей с пригородной станции.
Ни в этот день, ни в следующий ни одна из трёх птиц домой не вернулась. На третий день Орлик появился над домом и «пикой»* промчался к голубятне.
_______________
* «П и к о й». — Голуби, хорошо знающие дом, ещё издалека начинают складывать крылья и пикируют на голубятню.
Вид у Орлика был жалкий. За время бродяжничества он так похудел, что кости, казалось, выпирали у него из перьев, а нос стал ещё больше. Было ясно: пока Орлик искал свой дом, он ничего не ел, не спускался на чужие голубятни и пролетел, без сомнения, много сот километров.
Красноплёкие голуби не вернулись совсем.
* * *
Как-то в воскресенье ко мне пришли два старика и, как это положено в таких случах, начали разговор издалека.
— Слыхал я, — сказал один старик, — что нынче в соседней области хороших почтарей держат. Ты, говорят, бываешь там. Поглядел бы.
Я обещал поглядеть.
Старики попыхтели трубками и, не найдя, видно, больше предлога для общих разговоров, перешли к делу.
— У тебя, слышно, молодой почтарь есть... Не продашь ли?
Я ответил, что голубей не продаю.
— Ну подари.
Это было так неожиданно и против всяких правил, что я не нашёлся, что ответить. До сих пор не могу понять, что со мной случилось, но старики ушли, завернув в газетный кулёк Орлика.
Орлик пришёл в тот же день в связках. Крылья у него — по четыре пера в каждом — были прочно связаны суровой ниткой, и он летел до того тяжело, что, казалось, сердце у него должно разорваться от усилий.
Через час явились старики.
По неписаным законам голубятников, птица, вернувшаяся от новых хозяев к старым, считается снова собственностью последних.
— Бери двойную плату за своего змеёныша, — сказал один из стариков. — Знаем, не продаёшь. Уважь. Сделай исключение.
Я отказал.
Тогда старики предложили другое:
— Давай на спор. Ты выиграешь — берёшь голубку почтовую у нас. Мы выиграем — Орлика возьмём. Так и так — пара будет.
На это, не желая ссориться с гостями, я согласился.
Условия спора заключались в следующем. Наши доверенные должны были отвезти голубей на электричке за двадцать пять километров и одновременно выпустить их. Старики будут ждать свою голубку дома, я Орлика — тоже у себя. Как только птицы прилетят в свои голубятни, мы должны будем «сбегаться» на полянке, до которой и от меня и от стариков метров по пятьсот. Тот, кто явится на полянку первым, — конечно, с голубем, — выиграл.
Студент-отпускник, сын моего соседа, и доверенный стариков в полдень увезли голубей.
В лучшем случае птицы могли вернуться через полтора часа. Но уже через час со мной начало твориться что-то непонятное. Я то включал радиоприёмник и сразу же выключал его; то вдруг вспоминал, что недописано письмо товарищу, и садился за стол. Но ничего у меня не получалось. Я начинал читать книгу и бросал её.
Пришлось махнуть рукой на все дела и выйти на балкон.
Орлик! Где сейчас Орлик? Идёт ли он, мой несуразный малыш, домой или запутался где-нибудь над полями и рощицами? Нет, нет, он, конечно, несётся теперь к родной голубятне! Он не станет, как это делают иные голуби, лететь за чужой голубкой, а сам, сам выберет верное направление!
Но тут же на меня находили сомнения. Всякое случается: то не сразу голубь выбирает правильное направление, то закружит над местом выброски, пойдёт в одну, в другую сторону, прежде чем лететь домой.
А мало ли всяких опасностей и соблазнов подстерегает голубя в пути? Может он попасть в лапы и к соколу и к ястребу-тетеревятнику. Или из рогатки его глупый мальчишка подшибёт.
А соблазн полетать с чужой стаей, встретившейся на пути?
В таких случаях всегда кажется, что с голубем «противника» ничего этого не стрясётся, а вот с твоим...
И Орлик и синяя голубка должны были прийти с запада. Я до слёз всматривался в небо, но ничего не видел.
Вдруг что-то дрогнуло у меня в груди: вдали, быстро увеличиваясь, летела птица!
