Но к этому я как-то привыкла. Хоть и болтушка, зато красавица. Сделала Вальке прививки, повела на первую прогулку… Паника, вопли! Под подол шубы лезет… Ах, не пойду, страшно! Чего бояться, посмотри вокруг — нет никого, вон только Ракша бегает. Нет, боюсь, возьми меня на ручки! С неделю я так мучилась. Со стороны посмотреть — так издевается садистка над несчастным щеночком. Волоком его по снегу тащит, а тот плачет, бедненький, да так жалостливо!
Кое-как привыкла Валька к улице. Да и то стыд сказать почему! Обнаружила моя «воительница», что в кустах масса всяких вкусностей валяется: и шкурки от колбасы, и хлеб плесневелый, и головы селедочные, а самое завкуснецкое — это, пардон, фекалии. И чуть только я Валю с поводка отпущу, как она на бреющем полете в ближайший куст и уже чавкает. Так что в сагах валькирии души павших собирали, ну а моя подбирает, что алкаши оставили.
Как я только ни пыталась ее отучить с земли всякую дрянь собирать — ничего не вышло. Нет, если увидишь ее с куском в зубах и рявкнешь «Плюнь!», то она послушается, ну а не увидишь — так и «приятного аппетита»!
И с этим еще можно бы смириться (например, не гулять без намордника), но так она еще и трусиха! Чуть что — сразу прячется или за меня, или за Ракшу. Дескать, вы старшие, вот и разбирайтесь.
С выставками у нас тоже не заладилось. Ну что ж делать — живи, какая есть.
А Валька и живет в свое удовольствие. Носится по квартире с топотом, повизгивая на каждом шагу. Благо места хватает: три комнаты, кухня да коридор пятнадцать метров. Вот она и развлекается: забежит в одну комнату, покрутится, выбежит. Проскачет по коридору в кухню, оттуда галопом в комнату матери, потом опять ко мне. Скоро три года суке, а она никак не запомнит, что в моей комнате открыта только одна створка двери, а вторая, запертая, портьерой занавешена. Так Валя по двадцать раз на дню, выскакивая из комнаты, головой портьеру откидывает и лобешником аккурат в закрытую створку и бьется. Только треск стоит. Но ничего, ее это не огорчает. Что интересно, Ракша через ту же портьеру проходит без членовредительства. Или Вальке нужны сильные ощущения, например, о дверь башкой приложиться?!
Потом в доме среднеазиатка появилась. И хоть Гишу была много моложе, но Вальку быстро построила и определила в младшие сестры. А Вале все равно, на каких ролях в стае быть, — давай лучше поиграем и съедим чего-нибудь!
И так Валька привыкла жить за надежными спинами Ракши и Гишу, что смерть старшей ризеницы ее саму чуть на тот свет не свела. Она была так напугана одиночеством, что потеряла голос и от дачного крыльца на своем-то участке боялась на метр отойти! Когда же я привезла на дачу Гишу, Валька буквально хвостиком за ней бегала, все боялась опять остаться одна.
Еще через несколько лет мы продали квартиру и дачу и построили загородный дом [14]. Гишу моментально освоилась на новом месте, а вот Валька и тут находила возможность начудить.
То она зачем-то забралась на стол и ухитрилась попасть задней лапой в пишущую машинку. Да так «удачно», что пальцы защемило рычагами, к которым приклепаны литеры. Конечно, Валя заверещала, машинка полетела в одну сторону, сука в другую!
Потом она пару раз ссыпалась с лестницы. Тоже мне, дитя джунглей, а то ты в Москве лестниц не видела! Впрочем, в городе по лестнице ее водили на поводке, а тут-то свобода. А раз так, то скачем задом наперед и под ноги не смотрим. Жаль, двери закрытой нет — головой не обо что биться!
Но апофеоз ее «подвигов» еще был впереди. Под домом был устроен подвал, и загрузочный люк в него открывался в прихожей. Вот Олег с Володькой этот люк и оставили на минуточку открытым. Лениво им было сварочный аппарат заносить из дома в подвал через улицу. А я как раз Гишу с Валей выпускала погулять. Открываю дверь в прихожую. Свет горит, крышка люка к стене прислонена. Гишу идет себе к выходу, а вот Валя… Она ж не может ходить по прямой — надо скакать вприсядку по кругу с топотом и свистом. Вот так со свистом она в люк и ухнула. Вопль, грохот и тишина… Ну все, думаю, три метра высоты, да и внизу что-то железное загремело. Влетаю в подвал — картина Репина «Приплыли»!
Под открытым люком стоит сварочный аппарат, тут же кучей свалены железные трубы, почему-то коробка с лампочками, а на всем этом сидит Валька и хлопает испуганно глазищами. И, что самое страшное, молчит! Ну точно убилась: шок, внутреннее кровоизлияние, наверняка переломы… Как же ее в дом тащить, чтобы не добить окончательно?! Подхожу, осторожно ощупываю, осматриваю — вроде все цело.
Зову: «Вальк, ты меня слышишь? Слезай уж, если можешь.:.» Хвостом завиляла и спрыгнула, бодренько так, и сама на улицу побежала, но молча — вот беда… Весь день я за ней ходила и поглядывала, не упадет ли, не пожалуется ли на что. Нет, носится колбасой, куски на кухне тырит, с Гишу играет, но все молча!
А наутро слышу, свистит моя Валя и ухает, как всегда. Выходит, все обошлось, ожила. И все-таки не зря я нарекла ее Валькирией. Для другой собаки такое падение на железо многими бы переломами закончилось, а для этой полет, пусть и в подвал, — родная стихия!
Старый
Я болтала с кем-то по телефону, когда в разговор вклинилась телефонистка: «С Ташкентом говорить будете? — Соединяю…» Голос в трубке был так искажен, что почти невозможно понять ни кто это говорит, ни что он (или все-таки она) пытается сообщить. Сквозь треск и шум внезапно отчетливо донеслось: «… Сартая продают…» Я закричала, точно пытаясь голосом перекрыть тысячи километров: «Завтра же вылетаем!» — и заметалась по квартире. Господи, срочно заказать билеты, предупредить народ в питомнике, что мы с мужем уезжаем, добиться от спонсора командировки и денег. Да, денег, а каких? Билеты — понятно, но сколько захотят за кобеля? И самое главное — почему его вообще продают, ведь не хотели ни в какую.
Я автоматически накручивала диск телефона, договаривалась с одним, выдавала инструкции другому, уламывала третьего, а перед глазами стоял он — Сартай.
К тому времени мы уже не раз побывали в Средней Азии, посмотрели, описали, обмерили не один десяток и даже не сотню собак. Были среди них обыкновенные дворняжки — одна радость, что азиатские, были достойные представители породы, встречались и великолепные псы, но Сартай… Такой был лишь один.
Когда знакомая привела нас в тот дом, я, честно говоря, не ожидала увидеть что-либо интересное. Маленький домик где-то на окраине Ташкента, крохотный двор, затянутый виноградом, какие-то обломки утвари. Здесь жили русские, явно не из богатых, и жили точно в глухой русской деревне: грязно, безалаберно, по принципу «день да ночь — сутки прочь». Ну откуда здесь быть толковой среднеазиатской овчарке? Наша провожатая, чувствуя этот незаданный вопрос, сказала: «Нет, кобель капитальный (надо понимать, что очень хороший), хозяева с боев живут». Оно и видно, как живут, хмыкнула было я, но распахнулась калитка, и появился он!
Пес сделал два шага и замер посереди двора. Но как он это сделал! Это вошел лев — нет, то был монарх, снизошедший до выхода к восторженному народу! Он стоял недвижимо и смотрел сквозь нас куда-то вдаль. Так можно стоять на балконе дворца, на постаменте, на пьедестале почета, наконец, но никак не в пыли в окружении роя мух. Как же он был красив: не слишком крупный, с тяжелой, благородной лепки головой, с мощным корпусом борца, где каждая мышца налита силой и угадывается под ухоженной шкурой. А масть?! В описании экстерьера следовало бы указать «светло-палевый», но разве такой термин передаст тот изумительный оттенок розового, в который была окрашена шерсть этого пса? Такой тон иногда виден на мякоти сочного персика, но у собак я его не встречала ни разу.
Мы смотрели на пса, буквально утратив дар речи. Хозяйка, явно довольная впечатлением, похлопывала его и любовно ворковала: «Сартай, Сартаюшка мой, чемпион наш, красавец, никто тебя не побеждал, умница моя!» Только теперь я обратила внимание на старые, уже побелевшие рубцы, покрывавшие голову и плечи кобеля. Да, похоже, он действительно великий боец, а вот морда уже седая. «Сколько же ему лет?» Хозяйка неуверенно протянула: «Ну, лет восемь, наверное…» Но, похоже, она сильно ошибалась. Когда я открыла пасть этого великолепного зверя, то в очередной раз была потрясена. Из всех зубов уцелели только клыки: четыре иззубренных, сточенных временем и боями кинжала, — от остальных зубов остались лишь пеньки, утопленные в деснах, будто стертая брусчатка древней мостовой. И при всем этом у собаки был глубокий ножницеобразный прикус. Да как же он бьется, чем? Вопрос остался без ответа.
