Мальчишки стояли кольцом вокруг собак, свистя, улюлюкая. Наконец рыжей все-таки удалось сбить Азу, она подмяла ее под себя, добралась до горла. Колька с Сережкой, не ожидавшие такого исхода, схватились за палки и так отходили рыжую вдоль спины, что она и огрызнуться забыла — скрылась в своей подворотне.
Было им обидно смотреть, как едва живая Аза, припадая на прокушенную лапу, униженная и несчастная, потащилась к себе в конуру зализывать раны. На окровавленном снегу остался лежать забытый батон.
За три года жизни собаке ни разу не пришлось испытать сразу так много: боль, голод, тоску одиночества и горечь поражения. Сильно болела на морозе лапа, разорванная губа не давала зализывать раны. Аза свернулась в клубок, закрыла глаза и, может быть, подумала, что жизнь не стоит того, чтобы за нее бороться. Серега и Колька приносили ей куски от обеда. Она к еде не притронулась.
Ночью тоска стала совсем нестерпимой. Холод пронизывал до костей, раны ныли. Кругом ночь, стужа и никакого просвета. Аза поднялась на передние лапы, задрала морду к темному небу. Из горла у нее вырвался душераздирающий вой. Она долго выла, затихала и снова выла, пока не ушла ночь.
«Ты что, Семеныч, совсем собаку забросил, нынче вовсе спать не дала, все выла. Продай, если не нужна, нечего издеваться. Люди на работу должны не спавши идти», — возмущались соседи.
Женщина-жиличка кричала с крыльца: «Давно нужно было продать, хоть деньги получим. А теперь кто купит такую уродину с разорванным ухом? Уродина настоящая, дура, своих кусает, а чужих мальчишек к конуре подпускает, да еще и руки лижет. Тварь безмозглая!»
«Раньше она своих никогда не кусала», — пробовал заступиться за Азу хозяин.
Через несколько дней, едва Аза оправилась, хозяин надел на нее намордник, поводок, ласково потрепал по шее и вывел со двора.
Азу продали в заводской питомник. На заводах собаки несут свою службу: помогают охране стеречь завод от злого глаза, от злой руки.
Азу поместили в просторный вольер, где было два отсека из толстых досок и теплая будка. Слева и справа тесно друг к другу такие же вольеры, в каждом — собака. Аза слышала их лай — то просящий, то просто скучающий — от нечего делать, то свирепый, с угрозой. По лаю Аза определила, что собак много, что все они злые и сытые. Скоро она их увидела через решетку вольера. Они гуляли во дворе по двое, по трое. Аза завистливо залаяла: она тоже хотела гулять, но ее не выпустили. Собаки подбегали к Азиным дверям, шумно втягивали носом ее запах, некоторые даже вставали на задние лапы, чтобы заглянуть внутрь. Заводить ссоры через дверь было неразумно, даже бессмысленно, и они скоро утратили интерес к ней.
Часам к трем дня в соседних вольерах наступила тишина, и в этой тишине Аза почувствовала какое-то общее напряженное ожидание. Она насторожилась, готовая ко всему. Вскоре она услышала, как отпирают ворота, как поскрипывают колеса. Вдруг ее оглушил запах мяса и каши. Приподнявшись на лапы, Аза увидела женщину, которая везла тачку с мисками. Миски при движении колыхались, каша расплескивалась. Невыносимо приятный запах наполнял вольер, стеснял дыхание. Аза заметалась, даже не надеясь, что ее тоже накормят. Дверь раскрылась неожиданно. Женщина, сердобольно приговаривая: «Иди ешь скорей, а то в чем душа держится», — протянула ей миску. Аза вмиг забыла дурманящий запах мяса и свой голод — перед ней была женщина.
Аза знала: на свете существует только одна добрая женщина, остальных она ненавидела. Аза кинулась, но не успела схватить. Женщина отскочила, быстро захлопнула двери. Аза услышала аппетитное чавканье справа и слева. Голод навалился на нее пуще прежнего. Она старательно стала вылизывать кашу. Женщина подошла снова. Собака и на этот раз бросилась на нее.
«Ну и сиди так!» Аза проводила ее глухим злобным рычанием. Когда она уже ни на что не надеялась, лежала в углу, пришел мужчина. Аза решила, что он бить ее пришел, но он спокойно поставил ей миску и ушел. С тех пор Азу кормили только мужчины в синей спецодежде, от которых пахло собаками, кашей и табаком. Женщин Аза к себе не допускала.
Ночью смятение и тревога охватили ее. Аза выла, скучая по старой дырявой конуре, по хозяину, который забывал ее покормить, по мальчишкам — по всему тому, что она считала своим домом.
Через несколько дней Азу выпустили погулять с долговязым черным кобелем Индусом. Индус был изыскан в обхождении, вежливо помахивал хвостом, забегал вперед, предлагая следовать за ним, показывал все достопримечательности двора, зазывал поиграть. Аза была рада знакомству, но играть не хотела. Позже Азу познакомили с другим собаками, но к Индусу она привязалась. С караульной службой на блок-постах Азу познакомил тоже Индус, их блоки были рядом.
Длинная, натянутая вдоль забора проволока, с прикрепленной к ней на ролике цепью, чтобы собака могла бегать свободно, и называется блок-пост. Блок — потому что блок, пост — потому что охрана, потому что собака стоит на своем посту. На одном конце блока — будка. Собака туда прячется от дождя и стужи. Когда забор очень длинный, делают два блока один за другим с небольшим разрывом, чтобы собаки не могли при встрече подраться, если у них плохие отношения — у них тоже такое бывает, — а в основном, чтобы их цепи не запутались.
Впервые, когда Азу оставили на блоке, она решила, что не напрасными были ее сомнения и не зря она выла по ночам, — опять та же цепь, да еще с какой-то хитростью. Проводив тоскливым взглядом вожатого, Аза забилась в будку и приуныла, но вскоре не выдержала, выглянула посмотреть, что делает Индус, отчего он так лает. Индус прыгал на забор, лаял и задорно поглядывал на Азину будку. Он лаял без особой на то нужды — ему не терпелось приобщить к делу свою новую подружку. Ну а кто же выдержит, если сосед так старается. Правда, за забором кто-то шел, но не близко.
Так и стали они каждую ночь бегать вдоль забора вдвоем, зорко следя за своей территорией. Утром рано вместе поджидали вожатого, который снимет их с блока и поведет домой. Аза, подражая Индусу, тоже забиралась на крышу будки, чтобы скорее увидеть вожатого и поприветствовать его радостным лаем. Ставили и снимали Азу с поста только мужчины.
Мария Михайловна Петрова пришла работать в питомник к весне, когда уже таяли снежные горы, накопившиеся во дворе за долгую зиму, и стекали грязными ручьями в люки.
Марию Михайловну познакомили с работой, которую она знала лишь понаслышке. Ей приходилось иметь дело с собаками: она всю войну прослужила в санитарном батальоне, где собаки, так же как она, вытаскивали с поля боя раненых.
Марию Михайловну поразила чистота вольеров, изолятор для больных собак, режим и порядок на питомнике. Особенно ее поразила кухня, выложенная белым кафелем и с паровыми котлами.
— Собаки, а как живут!..
«Работают», — подумала Мария Михайловна.
Начальник рассказал ей, какую службу несут собаки, — и те, что на блоках бегают, и те, что ходят с вожатым в патруль, сидят в засаде, ловят нарушителей, а если нужно — и разыскивают их по следу. Он сказал, что раньше вместо этих собак работали на постах люди, а теперь один вожатый с собакой заменяет несколько человек, экономя таким образом для завода много денег.
Из всех собак: черных и чепрачных, рыжих и белых, огромных бесхвостых среднеазиатских овчарок и лохматых гривастых кавказцев — она выбрала серую собаку с широкой грудью и угрюмыми глазами. Было в ней что-то сиротское. Хотя все собаки на питомнике, несмотря на то, что были сытые и ухоженные, показались ей немножечко сиротами, но в этой сиротство было какое-то обостренное. Видимо, знавала она когда-то другую жизнь.
На вольере белая дощечка. И на ней черной краской написано:
Немецкая овчарка, кличка «Аза», рожд. 1960 г. января м-ца.
Мария Михайловна подошла к двери, протянула собаке кусок сахара. Аза бросилась на стенку и, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, перелетела на другую. Она металась со стены на стену, как дикий зверь, заходясь в злобе.
