Танки приближались, бешено стреляя. Уже отчетливо видны черные кресты, короткое рыльце пушки непрерывно исторгало из себя желтый язык пламени.
Два танка двигались прямо на Двинянинова. Приложившись, он стал стрелять, тщательно прицеливаясь. Пули забарабанили по броне машины; ему удалось поджечь ее. Но только он хотел перенести огонь на второй танк, как сильный разрыв мины на минуту оглушил его, засыпал землей. Когда Двинянинов очнулся и протер глаза, вторая вражеская машина была уже недалеко от него, а бронебойка лежала разбитая и изуродованная до неузнаваемости.
Двинянинов тревожно оглянулся. И вдруг увидел: вожатый Малыша готовит собаку к атаке на танки. Подняв собаку на бруствер окопа, он что-то скомандовал ей, что именно, Двинянинов не расслышал из-за грохота выстрелов, да это и не имело значения. Три другие собаки уже стлались по земле в стремлении скорей достичь цели, ловко обходя воронки и рытвины, бесстрашно лавируя на этом поле смерти, под свист пуль и грохот разрывов.
Два столба пламени взметнулись одновременно, два взрыва потрясли воздух, два вражеских танка перестали существовать, подорванные четвероногими защитниками рубежа. Третья собака была убита шальным попаданием. Однако и мертвую уцелевшие танки тщательно обходили ее, ибо и мертвая она была опасна для них.
Все это автоматически отметила зрительная память Двинянинова, как и то, что Малыш был еще жив и продолжал бежать. Малыш избрал себе танк, двигавшийся позади первых, подбитых и взорванных; его черно-пегая прыгающая фигурка, становившаяся по мере удаления меньше и меньше, все еще виднелась на снегу, засыпаемом осколками снарядов и мин, быстро сближаясь с целью.
Но что это? Малыш остановился, сделал несколько неуверенных шагов в одну сторону, в другую — и недвижимым комочком застыл на снегу. Лежит. Убит? Ранен? А танки приближаются, они уже совсем близко... Проклятые!
Внезапно над полуразрушенным бруствером поднялась невысокая коренастая фигура в солдатском полушубке и шапке-ушанке. Занеся руку над головой, Миронов кричал — его голос потонул в шуме боя, и скорее сердцем, чем слухом, Двинянинов уловил: «За Родину! За Сталина!». Мелькнуло искаженное в крике лицо товарища. В следующий миг Миронов перепрыгнул бруствер и со связкой гранат в высоко поднятой руке метнулся навстречу танкам.
Он пробежал половину расстояния, необходимого для броска, когда злая пуля ужалила его — Миронов упал. И тогда Двинянинов, — он сам не помнил, как это произошло, — полный яростного стремления отомстить за товарища, очутился в поле, быстро ползущим с тяжелой противотанковой гранатой в каждой руке. Ближний танк двигался прямо на него. Но Двинянинов, хотя и не находился теперь под защитой окопа, не боялся его. Пусть смерть — зато не пройдут фашистские танки! Он сам бросится под ближний из них, чтобы взрывом гранат взметнуть врагов на воздух!
Но он не успел привести свой замысел в исполнение. Черная точка на снегу ожила. Малыш тоже полз, на несколько десятков метров впереди человека. Раненый, истекающий кровью, с оторванной челюстью, на месте которой дергался горячий красный язык, он стремился исполнить свой долг. И прежде чем Двинянинов успел понять это, Малыш исчез из поля зрения, слившись с танком...
Тяжкий раскат рванул воздух; на этот раз он показался Двинянинову особенно сильным; внутри бронебойщика словно что-то оборвалось...
Схватив винтовку, выпавшую из рук раненого товарища, Двинянинов принялся с ожесточением стрелять по мечущимся среди горящих танков грязно-зеленым фигуркам.
Бой закончился полным поражением гитлеровцев. Еще одна атака фашистов сорвалась, еще один выигранный день приблизил советский народ к победе.
Миронова и других раненых унесли санитары. Снова наступило короткое затишье.
В узкий прорез бруствера Двинянинов долго смотрел на то место, где чернели остатки танка, взорванного Малышом, как бы ожидая, что, может быть, вот-вот там зашевелится что-то живое, выберется из-под бесформенного нагромождения обломков почерневшего обгорелого металла, отряхнется и побежит назад к окопу... Но — нет, ничего этого не было и не могло быть. Только синеватый дымок продолжал виться и тянуться к небу над могилой маленькой безвестной дворняжки — скромного друга советского бойца.
О ЧЕМ НЕ ГОВОРИЛОСЬ В СВОДКЕ
Тот, кому в годы Великой Отечественной войны довелось сражаться на Северо-Западном фронте, не забыл, конечно, «полоцкий рукав», в течение довольно продолжительного времени неизменно упоминавшийся во всех штабных сводках.
Что за «полоцкий рукав»? — спросит меня читатель, которому в ту пору было всего несколько лет отроду.
Терпение, мой друг, не все сразу. Прежде — о географии того района, где развернется действие нашего рассказа.
Если мы взглянем на карту нашего отечества, то в северо-западном углу его, пониже Ленинграда и левее старого русского озера Ильмень, там, где сходятся границы пяти советских республик — Литвы, Латвии, Эстонии, Белоруссии и РСФСР, мы увидим много зеленой краски. Здесь густые леса и непроходимые топи, в которых тонет не то что человек — даже лесной житель — волк. Эти дебри хорошо послужили советским партизанам в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками за свободу Родины. Именно из этих лесов зимой 1941—1942 годов вышли в лютую стужу и метель двести колхозных подвод, сумевших под носом у немцев проскользнуть через линию фронта и доставить в осажденный Ленинград продукты питания.
В этих местах, уже после войны, была построена и пущена мощная межколхозная гидроэлектростанция «Дружба народов», питающая электрической энергией окружающие сельхозартели — белорусские, литовские и латвийские. Воздвигнутая силами колхозников-строителей трех братских республик, она явилась как бы символом единения советских людей.
Но это радостное событие произошло значительно позднее, а в то время, к которому относится наш рассказ, дружба народов Советского Союза проявлялась прежде всего в том, что они совместными, скрепленными кровью усилиями били зарвавшегося врага.
Вот в этих-то местах, после того, как немецко-фашистское нашествие было остановлено и враг под напором советских армий вынужден был попятиться назад, и произошло то, о чем вы узнаете ниже.
Но не будем долго испытывать терпение читателя: что же, все-таки, за «полоцкий рукав»?
Все нарастающая сила ударов советских войск заставила гитлеровцев перейти к обороне. Они не чувствовали себя уверенными и в тылу: в лесах были хозяевами партизаны. Тем не менее, немецкое командование упорно цеплялось за каждую возможность удержаться, закрепиться, сковать нашу активность и сохранить плацдармы для своего нового, так и несостоявшегося, наступления.
В этом обширном районе, издавна служившем историческим полем битвы между народами нашей страны, отстаивавшими свою независимость, и захватчиками, приходившими с запада, — где не раз бесславно оканчивались попытки чужеземных завоевателей захватить искони славянские земли, — линия советско-германского фронта была особенно причудливо-изломанной. Она то врезалась в расположение противника, то слегка выравнивалась, отходила к востоку, с тем, чтобы уже через километр-два снова сделать резкий поворот... Для всякого мало-мальски сведущего в вопросах военной стратегии человека одного взгляда на карту было достаточно, чтобы безошибочно определить, что все эти клинья и клинышки были нацелены на запад и не сегодня-завтра могли послужить исходными рубежами для решительного броска наших войск; и только в одном месте длинная узкая полоса земли вторгалась глубоко в освобожденную территорию, тая в себе постоянную, угрозу. Это был «полоцкий рукав».
Эта полоска земли имела огромное значение. По ней проходила железная дорога. По этой дороге гитлеровское командование подбрасывало свежие резервы, боеприпасы, технику. Неоднократные попытки с нашей стороны перервать эту коммуникацию, срезать «рукав» оканчивались неудачей. Гитлеровцы сильно укрепились, вгрызлись в землю, понастроили дотов и дзотов.
Был дан приказ партизанам взорвать дорогу. Не удалось. Дорога тщательно охранялась. Немцы вырубили вдоль нее широкую полосу леса, так что подобраться к ней незамеченным было совершенно немыслимым делом; через каждые сто метров стоял часовой, через каждый километр — сооружена огневая точка. «Полоцкий рукав» продолжал служить врагу, и существование его являлось серьезной помехой для осуществления замыслов советского командования.
В один из дней в штабе партизанского соединения, действовавшего в тылу у немцев в районе «полоцкого рукава», была получена радиограмма с «Большой земли»: принять ночью самолет.
В глухую полночь, когда можно ориентироваться только по звездам, на большой лесной поляне партизаны зажгли, как было условлено, три костра и стали с нетерпением ждать вестника с «Большой земли» — с родной советской земли, не оскверненной пятой оккупанта, с Москвой в центре, с заводами и фабриками, работающими на оборону, с глубоким, недосягаемым для врага, тылом.
