Когда я веду эту пару гулять, то до сих пор иногда не могу удержаться от смеха, глядя, как Гуся старается выхвалиться перед Акбаром. Вот он увидит собаку, выпрямит ноги и смотрит на своего повелителя: броситься или нет?
Акбар делает презрительную мину — Гудал смущённо идёт дальше.
Но если уж рявкнет на кого-нибудь Акбар, тут держись: Гуся летит как зверь, надеясь заслужить одобрение властелина.
Разницу между ними хорошо понимают наши дворовые кошки и наш домашний кот Кацо.
Если Гуся во дворе вздумает погоняться за кошкой, а та с норовом — остановится, выгнет спину и зашипит, — Гуся будет бегать вокруг, гудеть своим басом и охать: «Ох какая попалась!»
А та стоит и презирает.
Выходит Акбар — кошек как ветром сдувает с поленниц. Если он идёт со мной, неся в зубах кошёлку, кошки не убегают, но всем своим видом говорят: «Мы полны к тебе уважения, Акбар, и ничего зазорного себе не позволяем».
А он говорит молча: «Ладно, ну вас — я при деле».
Но если в зубах ничего нет, а настроение игривое, неплохо бы какую-нибудь кошечку шугануть в подвал, а ни с того ни с сего нельзя: всё-таки дрессированная собака; ему надо, чтобы кошечка сделала что-то непозволительное. И вот он идёт такой походкой, что кошка, видя его, сторонится, как при виде выпившего человека.
«Ах, вы уходите, — значит, натворили что-то непозволительное», — говорит Акбар — и на неё.
Но в жизни своей Акбар не погрыз ни одной кошки. Он просто любит показать свою власть.
Так вот, как я уже говорила, живёт у нас в доме кот Кацо. Пока он был маленький, Акбар всячески его опекал. Затем решил, что настала пора учёбы. Он учил его примерно так, как Гусю, — драться. Но кот не собака. Кацо, правда, тоже заваливался на спину, но при этом пытался бить Акбара лапами по морде. Тогда Акбар забирал всю голову Кацо в пасть и затем отпускал, обслюнявленного, целого и невредимого.
Кацо не знает, сколько зарабатывает Акбар, но отлично понимает, что он действительно хозяин в доме и ему надо подчиняться. Если Акбар дома, значит, нельзя прыгать на стол, на буфет, на телевизор. Нельзя воровать со стола, когда люди выходят из комнаты.
Но если дома только Гуся, можно не стесняться: прыгай на стол, воруй, делай всё, что хочешь.
Гуся по смехотворной своей наивности до сих пор не понимает разницу между одушевлёнными и неодушевлёнными предметами. Более того: он убеждён, что каждый предмет может ожить и тогда от него надо ждать всяческих каверз и подвохов. Эти ожившие предметы не вступают в открытый бой, нет — они всегда норовят напасть сзади. В особенности это касается стульев. Вот прохаживается Гуся по комнате в хорошем настроении, виляя толстым хвостом. Грацией Гуся не отличается. Хвост задевает за стул, и тот с грохотом падает на Гусю, с неизменной точностью рассчитав место между хвостом и спиной. Тогда с визгом, переходящим в рычание, Гуся сначала подпрыгивает, потом оборачивается и становится в боевую позицию. Визжит он не столько от боли, сколько от бессовестной подлости, с которой, как ему кажется, был нанесён удар.
Но враг неподвижен. Гуся пробует кусать стул — тщетно: это проклятое существо нечувствительно к укусам.
Что делать? Гуся вопросительно, как малое дитя, смотрит на Акбара. Акбар отворачивается. Всем своим видом он показывает, что ему надоело обучать этого безнадёжного тупицу.
Недавно, поздно ночью вернувшись домой, я собралась вывести Гусю на прогулку. Ночью хорошо гулять: можно отцепить поводок и собака вволю побегает по безлюдному двору.
В коридор я вышла очень осторожно, чуть ли не на цыпочках, боясь потревожить соседей. Гуся тоже был осторожен, но по другой причине: он подозревал, что в засаде, как обычно, залёг Кацо.
Это любимая забава кота: когда он видит, что Гудала собираются выводить, он моментально шмыгает за дверь, прыгает на велосипед, прислонённый к стене, а оттуда на спину выходящего Гуси. Гуся опрометью бежит по коридору в кухню к входной двери, неся на спине кота, — и всадник каждый раз получает ни с чем не сравнимое удовольствие.
Но сегодня бдительность Гуси оказывается напрасной. Кот мирно спит на коврике и видит третий сон. По этому поводу Гуся от удовольствия виляет хвостом, хвост ударяет по велосипеду — и оттуда падает таз, пристроенный там кем-то из жильцов. Таз ребром больно бьёт Гусю, и этот бесстрашный пёс, не боящийся ни людей, ни самых огромных собак, улепётывает по коридору. Таз некоторое время катится вслед. Я вижу, как из кухонной двери высовывается Гусина морда. Гуся следит, не преследует ли его враг.
Погуляв полчаса, мы возвращаемся. На кухне Гуся останавливается и настораживает уши. Он вспоминает, что в коридоре живёт таз.
Теперь-то он встретит его лицом к лицу. Но нет. Эти гнусные твари никогда не вступают в открытый бой.
Милый простодушный Гуся!
Его отношения со мной ясны, хороши и доверчивы. Природа какими-то неведомыми человеку путями растолковала ему: хозяйка всё поймёт, всё простит.
А вот как быть с Акбаром, который так презирает его за столь затянувшуюся наивность?
Акбар — отличный воспитатель, но я знала и собак-нянек.
Я часто вспоминаю замечательного своего ученика — боксёра Чанга. Это был огромный, серьёзный и недоверчивый пёс. Он слыл грозой всех собак своей улицы, любящих подраться, но сам драк никогда не заводил. Был отличным сторожем дома и очень большим собственником, что имеет безусловное значение для дальнейшего рассказа.
К детям, казалось, он относился равнодушно. Но когда в семье родился ребёнок, Чанг проявил не только необыкновенное любопытство, замеченное родителями девочки, но и ту любовь к ребёнку и страстное желание его нянчить, которое было замечено лишь впоследствии. Чанга боялись подпускать к девочке, а он часами просиживал у двери, прислушивался к тому, что делается в комнате.
Наконец первые приливы родительской нежности к младенцу остыли, «бдительность» ослабла, и Чанг получил доступ к ребёнку. Он не отходил от колыбели; и когда девочка начинала плакать, а родители не спешили к ней, Чанг бежал за ними и требовал помощи.
Один раз Иринку оставили дома спящую, на попечении Чанга. Она проснулась и заплакала. Когда родители пришли домой, они увидели, что Чанг изо всех сил старался утешить девочку: он принёс ей все игрушки, какие только мог достать, даже его любимый «апорт» — старая туфля хозяйки — и тот был на постели у девочки. Разве это не трогательная забота и любовь?
Во время совместных прогулок Чанг никого не подпускал слишком близко к коляске. Он или оттирал прохожего своим грузным телом, или грозно и недвусмысленно рычал.
Но случилось так, что Чангову любимицу надолго увезли из Ленинграда. Только через два года (Чанг — я это хорошо знаю — многое пережил за время разлуки) девочка вернулась. Я была у Чанга в гостях, когда произошла эта встреча, изобразить которую мне не по силам. Это дело художника.
Чанг мгновенно узнал девочку и вместо низких нот, свойственных его природному басу, стал издавать такие жалостливые и сентиментальные звуки, каких мы за всю жизнь от него не слышали. Радость его была бесконечна. Чанг тенью ходил за Иринкой и не знал, чем только ей угодить. Наконец, когда его позвали на кухню «обедать», он побежал и сразу вернулся, неся в огромной своей пасти килограмма полтора студня, который он так любил, и от всего собачьего сердца положил это лакомство в подол нарядного платья своей подруги.
К сожалению, как это часто бывает, люди не сумели оценить щедрость и доброту этого поступка.
А доберман Герта?
Эта изумительная по своим рабочим качествам, но вместе с тем злобная и нервная собака в буквальном смысле слова вырастила и воспитала дочку своих хозяев.
Отец и мать Наташи с утра уходили на работу — мать только в перерыве прибегала покормить ребёнка, — а всё остальное время девочка оставалась на попечении Герты. Часто, утомившись от совместных игр, они вместе засыпали на полу на разостланном одеяле. И ни разу Герта не позволила девочке уползти с одеяла на пол. Летом Герта так же отлично справлялась с обязанностями няньки: она не пускала девочку за калитку, не разрешала ходить на огород, охраняла от злых соседских гусей, собирала за ней разбросанные по участку игрушки.
Герта утешала девочку в её младенческих горестях и разделяла с ней радость и веселье.
Я наблюдала за Гертой и маленькой Наташей на выставке 1955 года. Герта была тогда в зените своей славы, около неё всегда стояла толпа народа. Герта, как и все смышлёные собаки, отлично понимала, что ею любуются, восхищаются, и не прочь была бы покрасоваться перед зрителями. Но ей было не до того. На её попечении осталась Наташа, которую родители посадили на скамейку рядом с Гертой. Девочке было уже около трёх лет; ей быстро надоело сидеть, и она, разумеется, пыталась пойти погулять и побегать. Но Герта, нервная, злобная Герта, мягко хватала её за пальтишко, не отпускала от скамейки. Ни публика, ни слава, ни соседние собаки для неё не существовали.
