Между тем связь испражнений с пищей настолько глубока, что находит отражение и в языке. Так, в Германии и англоязычных странах хлеб из ржаной муки низкого помола называют pumpernickel, словом, производным от двух немецких слов: pumpern — пукать — и nickel — черт. Немцы же пекут песочное печенье с розовой водой, которое называют nonnenfurzchen — газы монахини, делают леденцы в форме сидящего на корточках человека, из которого выходит крупная монета. В начале 90-х годов в Берлине работал популярный ресторан под названием «Туалет». Посетители сидели там на фаянсовых унитазах, блюда подавались в ночных горшках, а вместо салфеток использовалась туалетная бумага. Кстати, туалетную бумагу часто можно увидеть и в ресторанах Таиланда и некоторых других азиатских стран, причем без всякого намека на туалет, а просто потому, что она дешевле салфеток.
Существует и много других ассоциаций. В Индии и других местах едят правой рукой только потому, что левой пользуются в туалетах, где нет туалетной бумаги. В Древней Греции люди были не столь щепетильны, и в распоряжении участников застолья имелись красивые бронзовые сосуды, в которые можно было и извергать рвотные массы, и мочиться; в разных местах обеденного зала также расставлялись горшки для испражнений. Обычай сохранялся в течение многих столетий. По свидетельству одного из современников, гости тут же опорожняли кишечник «как нечто само собой разумеющееся, из нежелания прерывать беседу». Еда и туалет составляли единый и органичный континуум.
Наибольший интерес, конечно же, представляют примеры потребления в пищу того, чему большинство людей категорически отказывает в праве именоваться таковой. А они, эти примеры, существуют. Древние индейцы Северной Америки варили похлебку с пометом кроликов и оленей-карибу, а те, что жили в районе теперешнего Чикаго, варили помет кроликов вместе с канадским рисом. В Юго-Восточной Азии, в частности в Таиланде, мышиный помет и сегодня рассматривается некоторыми как афродизиак, а во Вьетнаме и в Индонезии кофейные зерна пропускают через пищеварительный тракт куницы (лисы, циветты, обезьяны — рассказывают по-разному), а затем жарят и готовят напиток, который, как считается, помогает при любых недугах (кроме слабоумия, которое побуждает его попробовать). С достаточной долей уверенности можно предположить, что приготовленные таким способом кофейные зерна — всего лишь способ содрать с вас до 300 долларов за полкило. В Таиланде мутная зеленоватая жидкость из второго отдела желудка жвачных животных называется кхи пхиа — первое слово означает «экскременты» — и используется в качестве горькой приправы к пикантным салатам.
Коренные американцы также промывали собственные фекалии и экскременты животных в поисках непереваренных семян кактуса пита-хайа, которые затем жарили, мололи и снова ели. Эта процедура именовалась повторным сбором урожая. (Подобным же образом, но ради выживания военнопленные, которых японцы во время Второй мировой войны заставляли строить «железную дорогу смерти» между Таиландом и Бирмой, выбирали арахис и зерна кукурузы из горшков своих охранников.) Индуистский бог Уттанка обрел бессмертие, питаясь бычьим навозом. Персы ели дыни с голубиным пометом, а в Индии поклонники брахманизма считали священными зерна, найденные целыми в коровьем навозе. В Сибири, Центральной Африке и Северной Америке повара готовили кишки, предварительно их не очищая.
В своей книге путешествий под названием «Амазонка: снова в опасности» Редмонд О'Хэнлон рассказывает замечательную историю о том, как бразильский крокодил, известный как кайман, был выпотрошен с помощью топора, а содержимое его прямой кишки обернулось… коктейлем. О'Хэнлон пишет, что его проводник, по имени Яватейба, «схватил один конец осклизлого шланга правой рукой и стал медленно пропускать его по всей длине через крепко сжатые пальцы другой руки, выдавливая серую массу наполовину сформировавшегося кайманова дерьма. Затем на какое-то время Яватейба исчез в лесу, а когда появился, у него в руках было несколько больших листьев. Он сделал из них мешок с отходящей от него трубкой и, поместив туда эту массу, завязал его двойным узлом. Потом он аккуратно обложил мешок углями вблизи огня. Мы уселись ждать, но уже через пять минут Яватейба решил, что блюдо готово. Он вытащил мешок и подошел с ним ко мне. Польщенный, я открыл рот, и Яватейба влил в него через трубку с полчашки жидкости. Она была теплой, густой, маслянистой и напоминала смесь рыбьего жира с пряным соком, остающимся в банках из-под сардин».
Более шокирующей — как и было задумано авторами — оказалась сцена из фильма Джона Уотерса «Розовый фламинго» (1974), в котором 125-килограммовая обладательница титула «Самый грязный человек в мире», увидев, как пудель справляет свои дела, приносит «дела» к себе и съедает их. Сцена действительно не редактировалась, и зрители этого культового фильма не сомневались в ее реализме.
Наконец, стоит обратить внимание на поедание экскрементов как на одну из форм извращенного сексуального поведения. Классическими в этом смысле остаются ранние произведения маркиза де Сада. Один его герой в поисках сексуальных наслаждений ест недельные фекалии с плесенью, другой предпочитает испражнения при поносе, в особенности от женщины, страдающей расстройством желудка или принявшей слабительное, а третий не отпускает женщину ни на шаг, следя за ее питанием (поменьше жирного, побольше птицы, никакой рыбы, солонины, яиц, молочных продуктов и хлеба), чтобы получить желаемый вкус ее экскрементов. И так далее. Не менее отвратителен один из персонажей романа Томаса Пинчона «Радуга земного притяжения», который приходит к своей любовнице, позволяет себя отхлестать, а потом пьет ее мочу, ест фекалии и мастурбирует. Сегодня существует даже специальный журнал на эту тему; он издается в Нидерландах, выходит трижды в год и стоит 20 долларов.
Николас Борнофф в своей замечательной книге о сексе в современной Японии под названием «Розовый самурай» (1991) описывает следующую сцену: «Группа мужчин сидит вокруг длинного лакированного столика, на котором нет ничего, кроме серебряного подноса. Входит красивая женщина, встает на столик, переступает ногой через поднос и, подняв подол кимоно, испражняется. Затем она выходит из комнаты, а прислуживающая за столом другая женщина разрезает ее фекалии серебряным кондитерским ножом и подает каждому из гостей на серебряной тарелке, с серебряной ложкой».
Только в детстве мы готовы засунуть в рот практически что угодно, обычно с намерением узнать поближе. С годами же начинаем действовать более выборочно, а по достижении зрелого возраста в большинстве своем четко определяемся, что мы едим и пьем, а что нет. Как правило, рацион питания взрослого человека состоит из того, к чему он привык с ранних лет, а число гастрономических экспериментов весьма ограниченно, если таковые вообще имеют место. Такая модель поведения носит название «неофобия», то есть «боязнь нового». Она оберегает нас от употребления в пищу незнакомых и, возможно, вредных продуктов. Но в то же время она лишает нас многих открытий и новых удовольствий.
Существует и прямо противоположный подход к еде, именуемый неофилией — любовью к новому, неизведанному. Маргарет Виссер, автор великолепной книги «Застольные ритуалы: истоки, эволюция, экстравагантность, значение застольного этикета» (1991), считает, что численно неофилы начинают преобладать над неофобами.
«Люди склонны искать разнообразия, пусть даже ради самого разнообразия, — пишет Виссер. — Они пробуют новые способы приготовления, новые ингредиенты, новые вкусовые сочетания. Они штудируют книги о еде представителей культур, совершенно отличных от их культуры, ищут новые продукты, новые ароматы и новые тактильные ощущения. Этим людям, как правило, пришлось однажды переступить через себя, через свой страх перед новым, чему в немалой степени способствуют контакты с иностранцами и наличие широкого выбора "странной" еды. Мы восхищаемся такими людьми и завидуем им, представляем, насколько они искушённы, осведомлены и разносторонни в своих интересах. А между тем неофилия — нормальная человеческая реакция в отношении еды. Сегодня наша собственная культура испытывает сильное влияние, а точнее, мощный импульс со стороны определяющих тенденцию "прогрессивно-мобильных" классов, импульс в направлении неофилии».
Виссер писала это в конце 2002 года, то есть до начала эпидемии атипичной пневмонии, а спустя несколько месяцев, в начале 2003 года, последний по времени Великий Ужас потряс кулинарный мир. Когда в поисках источника атипичной пневмонии добрались до рынка дичи в китайском Гуанчжоу и конкретно до циветты, существа с покрытым коричневым мехом телом кошки, длинным хвостом и полосатой куньей мордочкой, у которого ученые обнаружили вирус, подобный тому, что вызывает эту болезнь, рынку экзотических продуктов был нанесен тяжелый удар. Вдобавок сходный вирус исследователи обнаружили у летучих мышей, змей и диких свиней, а потом установили, что около половины всех продавцов экзотических животных в провинции Гуандун были носителями вируса, хотя, очевидно, не были им поражены. Тысячи животных были уничтожены, сотни торговцев были отлучены от бизнеса, что вынудило остальных уйти в тень. В итоге цены на животных выросли, а остальной мир получил веский довод в пользу отказа от желания попробовать что-то новое и необычное.
