Мы сели в ее автомобиль, ибо город находился в стороне от железнодорожной станции. Она сообщила, что пригласила на book-fair* известного экс-шпиона, ставшего писателем; бывшего узника германского концлагеря, ныне израильского писателя; бывшего советского писателя, позже антисоветского писателя ("теперь он кажется опять превратился в советского писателя!") но этот не сможет приехать, его удержали в Германии студенты. "Точнее, - сказала она, - студенческие экзамены. Он преподает в университете. Вы не преподаете?"
* Книжная ярмарка
"Я похож на преподавателя?"
Оторвав взгляд от дороги, она поглядела на меня и рассмеялась. "Нисколько."
Если у нее и оставались какие-либо сомнения в том, что я, как выражаются в России, "свой в доску", то после моей удачно продемонстрированной иронии по отношению к самому себе, сомнения исчезли.
Немногочисленные прохожие на улицах незнакомого города напомнили мне германцев или австрийцев. Также как и холодные фасады северных зданий-бараков. Я не сказал об этом координаторше букфэра, ибо уверен что небольшим северным нациям сравнение их с германцами не доставляет никакого удовольствия. Ну-ка скажите поляку, что он напоминает вам русского. В большинстве случаев следствием вашего замечания будет злая фраза, в какой обязательно будет содержаться слово "курва" (вариант "курва-мать").
Отель оказался современным и равнодушно теплым. Портэрши все оказались девушками в цвету. Я сразу понял, что они не понимают типов в полиэстеровых парах и в очках, оправа которых выкрашена самим владельцем очков. Они не могут классифицировать меня, я это знал, и во все протяжение моего проживания у них, тон их обращений ко мне будет срываться от пренебрежения до подобострастия. Такие девушки прекрасно отличают бизнесменов, пенсионеров, американских и германских туристов, без труда общаются на нескольких языках с участниками симпозиума полиомиелитологов или Общеевропейского конгресса производителей свинины, но я был уверен, что писателей в Тиатэральфаотэль останавливалось совсем немного, а таких писателей как я, не жило никогда. Светловолосое создание рассеянно вписало меня в реестр отеля, очевидно грезя в этот момент о миллиардере с большим членом, который явится однажды и заберет ее из-за конторки в мир шампанского, цветов и шоколада всякий день. Я не был похож на подобного типа, посему был встречен вежливо, но равнодушно. С Мириамм мы уговорились встретиться в семь вечера в лобби.
Номер "315" обладал салоном. Спальня отделялась от салона стеной с подавляющим воображение количеством ящиков. Пустых, разумеется, в них путешественник должен был сложить содержимое своих сундуков. Содержимое гардеробов он должен был вывесить в несколько шкафов, занимающих стену у входа. Имелись: кухня с четырьмя электроконфорками, теле с тридцатью программами, мини-бар с, миниатюрными бутылками. ;
Я прежде всего наполнил ванну горячей водой и погрузился в горячую воду, содрогаясь. От воды пахло госпитальной хлоркой. Я приехал в чистую страну и город. Я прежде всего погружаюсь в ванны во всех новых странах, во всех незнакомых городах, и перестроиться кажется уже не смогу... (Хочешь не хочешь, но обрастаешь церемониями, как долго плававший корабль ракушками, Эдвард!) Мое закальцинировавшееся (от слова кальций) в парижском сыром климате ломкое тело радостно (в Париже на моем чердаке есть лишь душ) разбухало и, откупоривая поры, розовело. Я чувствовал себя лангустом, пропутешествовав в цистерне с берега моря, вынутый из родных темных вод, он брошен в кипящую светлость. Покраснев, я занялся гpeзами. Грезы у меня были нехорошие. По поводу человеческих обществ и организации жизни на планете, но вполне безжалостные и по отношению к самому себе. Я постарался представить себе, что это моя последняя в жизни ванна, что меня приговорили к смерти, и в качестве последнего желания я выпросил этот час - разбухнуть и согреться перед тем, как остыть навсегда. Очевидно я сумел вжиться в роль, потому что испугался. У меня заболел желудок, и я вынужден был вылезти из ванны, дабы воспользоваться белым (как и все в ванной комнате незнакомого города, за исключением пола) туалетом. Вернувшись в воду я успокоил себя постепенно следующими аргументами: 1. что я немало пожил (дожить до 44-х уже очень не плохо, Эдвард!); 2. что множество тысяч раз сделал любовь с гостеприимными мягкими и горячими girls различных племен; 3. успел написать несколько книг (никто кроме тебя не мог бы их написать, Эдвард!). О чем же мне жалеть? Следует сказать, что меня всегда интересовала и интересует проблема приговоренных к смерти. Что они чувствуют, о чем думают, каковы их последние фразы? Сознавая абсурдность приговорения к смерти уже приговоренного к смерти Природой существа, анализируя поведение приговоренных я не одобрял истерик, плачей и предсмертных депрессий. В то же время сам я вовсе не был уверен, что сумел бы отправиться к электростулу весело и с достойной бравадой. Мои эмоции еще выходят, случается, из-под моего контроля. Иоши Ямамото, - самурай ставший буддистским монахом (лет десять я читаю и перечитываю "Хагакурэ" с комментариями Мишимы) мудро советует подготовиться к смерти наилучшим образом. "... Следует начинать всякий день в спокойной медитации, представляя свой последний час и различные способы смерти - от стрелы из лука, ружья, копья, зарубленным саблей, поглощенным морем, в огне, настигнутым молнией, смерть от болезни, внезапную смерть, - и начинать день, умирая." Лежа в горячей воде я последовательно представил себе все вышеперечисленные смерти. Они представились мне менее неприятными, чем вчера в Париже.
Четверть часа спустя я шел под серым небом по улице с длинным, как это часто случается на севере, названием МАРИАПИЖПЕЛИНС-Хстраат. Я отметил, что название улицы созвучно второй линии клавишей на моей русской пишущей машине: ЙУКЕНГШЩЗХ. Если догадаться добавить к нему имя Александр и послесловие -страат, получится отличная улица. Несмотря на середину октября у таверн сидели северные люди и пили пиво. Аккуратно одетые и чистые, они посасывали желтые и темные пива с достоинством. ПИЖПЕЛИНСХ, отрезанная вдруг СШУММЭРСШОФСТРААТ возобновилась более удобопроизносимой ВАППЕРСТРААТ. С большим удовольствием произносил я эти имена улиц незнакомого города, они ведь являлись частицами незнакомого языка, а следовательно и частицами души этого северного народа. Если Ж, Ш, Ф, X, - есть звуки этого народа, он, получается, часто употребляет шипение, фырканье и скептическое хмыканье. Я представил себе, что названия улиц сочинялись местными бургомистрами (?) в тавернах. Прерываемые хорошими глотками их доброго пива и рождались все эти ПИЖ (втягивание пива в рот), ПЕЛ (глотание) ЛИНСХ (сдувание пива с усов и бороды).
На широкой ВАППЕР (одна сторона ее была аккуратной стеной, скрывающей может быть дворцы, может быть сады) я решил съесть что-либо простое и выпить пива. Я никак не вяжусь с барами или кафэ какой бы то ни было страны, быстрый и нетерпеливый я предпочитаю встречаться для бесед по разные стороны рабочих, а не кафэ или обеденных столов. Посему выбирание заведения всегда стоит мне психологических усилий. Мне нужно было недорогое (не следует попусту тратить мани на еду, Эдвард. В восемь часов у тебя встреча с человеком, который будет твоим интервьюэром завтра на бук-фэр, запланирован обед.), но туземное (посещать незнакомый город и пить знакомый алкоголь и есть знакомую пищу глупо, Эдвард!) заведение. Я выбрал желтое здание полностью занятое мощной таверной: двери сияли медью - а медь всегда внушает мне доверие. Я опустился на одну из трех граней диванчика за стол, рассчитанный на большую компанию.
Увы, мне пришлось пить импортный Гиннес (фуй, ты же не в Дублине, Эдвард!), так как английский официанта оказался недостаточно развитым для того, чтобы понять, что я хочу местного темного пива. Французский, я по совету Мириамм решил не употреблять. В этой части этой северной страны не любят франсэ, веками старавшихся подчинить себе местное население. Нетерпеливо подрагивая коленом под белым фартуком, молодой человек объявил мне, что в их меню нет hot-sausage, но что он может принести мне сэндвич с sausage. Я сказал, что "ОК, неси", и попросил его еще об одном Гиннесе. Большой, умеренно рокотал на местном языке зал. От соседнего стола, наглая, звучала речь янки. Поверх местного наречия, громкая, как язык оккупантов. Я бессмысленно подвигал бокал с Гиннесом по столу, то-есть задумался.
...Сын простых русских людей из крошечных городков куда меньше этого (прославленного культурой, бывшего некогда финансовой столицей Европы) попал я на ВАППЕРСТРААТ. Мог бы не появиться в их городе, но появился. Выпил два Гиннеса, когда принесут, стану есть сэндвич с сосидж. Заплачу, пополню несколькими монетами кассу города. Как они тут живут, каковы их интересы? Разумеется, я понимаю, что употреблять словечко "их" в качестве заменителя для населения свыше двухсот тысяч человек - вынужденное обобщение. Едят, спят, работают, пьют пиво, совокупляются (тоже вынужденное обобщение, Эдвард!), увлечены как и большая часть населения планеты детскими волнениями прогресса. Прогресс придуман, чтобы не бояться смерти? Да. Но каждый придумал себе еще и личную иллюзию - защиту от смерти: детей, работу, гомосексуальность, изобретательство. В сущности чем наши города отличаются от Death Row* американских тюрем? Ответ: они комфортабельнее. Лишь самурай 17 века Йоши Ямамото спокойный и веселый советует ежедневно думать о смерти глубоко и долго, европейская цивилизация трусливо старается забыть о ней. Немужественное решение проблемы...
