Он лежал, уткнувшись лицом в пол. Медленно-медленно он поднялся на четвереньки. Как пробирает до костей эта сырость! Казалось, она сидит уже внутри костей. Он медленно протёр глаза. Каждое его движение было слишком медленным. Так он и проспал на палубе. Слишком долго ему бы пришлось опускаться вниз и чересчур долго – подниматься обратно по лестнице, если бы ночью возникла такая необходимость.
Но его разум был ещё и бесконечным судилищем – с каждым рассветом, когда он чувствовал себя лучше всего. Где, когда, как впервые отвернулась от них фортуна? Смерть Жака Маху… Боже, это было почти два года назад. Они пристали к островам Кап-Верде, чтобы запастись свежим мясом. И взяли на борт не только мясо. Какая-то лихорадка, уничтожившая слишком много людей и среди них – командующего, оставила их выполнять поспешные решения Симона де Кордеса.
И всё же это было предсмертным желанием Маху, чтобы они направились к мысу Лопес на юго-западном побережье Африки. Он бывал там раньше, помнил хорошую стоянку для кораблей и свежую пищу для команды. Бедный Жак Маху! Конечно же, он уже бредил. Мыс Лопес обернулся катастрофой – туземцы попытались заманить их в засаду, и снова там была лихорадка. Потом Аннабон. Португальский остров лежал всего лишь в дневном переходе от побережья Африки, и там по крайней мере они наверняка могли получить продовольствие. Анна-бон был первым из решений Симона де Кордеса. И захватили его довольно легко – португальцы и их жены-туземки предпочли оставить город и сбежать в лес вместо сопротивления сильному флоту. А Кордесу этого показалось мало – надо было ему снаряжать экспедицию в лес для преследования ненавистных папистов, и все только для того, чтобы снова попасть в засаду и потерять девять человек и среди них – беднягу Тома Спринга. В отместку голландцы сожгли город. Уиллу казалось, что это пляшущее на востоке зарево будет преследовать его до конца жизни. Без продовольствия, без жилищ, в преддверии зимы поселение было обречено. Это было даже не пиратство. Это было бессмысленное убийство.
С того дня экспедиция, которую уже преследовали неудачи, обернулась полной катастрофой. Они пересекли Южную Атлантику, всё время борясь с противными ветрами, и всё же умудрились достичь Магелланова пролива до наступления зимы. Здесь ветры стали попутными. Два-три дня, и они были бы в Южном море. Люди так изголодались, что стали есть кожу со своих башмаков, – лучше голод, чем оставаться на зиму в проливе. Потому что уже через неделю повалил снег и корабли вмёрзли в лёд. Они проторчали на Пингвиньем острове с апреля по октябрь, продуваемые насквозь ледяными ветрами, не менее голодные, чем раньше, отбивая атаки диких индейцев, ссорясь друг с другом и умирая. Только смерть оставалась постоянной, неизбежной, неменяющейся.
И всё же погода изменилась. С приходом весны они снова отправились в путь с какой-то долей надежды – и попали в ужасающий шторм в дальнем конце пролива, и корабли разметало уже окончательно. У них хватило сообразительности заранее назначить место встречи на побережье Южной Америки, на сорок шестой широте. Но лишь два корабля – «Хооп» и «Лиф-де» – пришли туда. Что случилось с остальными – «Гелоофом» и «Троу»? Об этом знал лишь Господь Бог, если ещё интересовался ими. Американские туземцы, так странно названные индейцами, рассказали, что «Блийде Боодшап» был захвачен и таким образом все побережье узнало о близости голландцев. Но к тому времени это уже не имело никакого значения. Потому что в тот момент Симон де Кордес был уже мёртв – он погиб во время нападения на остров Моха в непрекращающейся охоте за продовольствием. И к тому моменту был мёртв Том Адамс. Он погиб вместе с двадцатью другими моряками в индейской засаде, пока остальные в бессильной ярости наблюдали за происходящим с палуб кораблей. Он думал, что никакое несчастье уже не будет для них страшным. Они с Томом не были так близки, как бывают некоторые братья. Том не одобрял его дружбы с Марло и в последние годы считал его слишком замкнутым и необщительным. Он проводил больше времени с Тимом Шоттеном, И всё же он следовал за старшим братом из путешествия в путешествие, полностью доверяя ему. Лишь для того, чтобы быть разорванным в клочья дикарями, недостойными называться людьми.
Он, конечно, был слишком сражён горем, чтобы сказать своё слово на том незабываемом совете в громадной кают-компании «Хоопа», когда два корабля нашли наконец друг друга у острова Санта-Мария в двадцати милях от побережья Перу. Восемь человек собрались тогда в помещении, представляя остальных – пятьдесят четыре члена команд с двух кораблей. Пятьдесят четыре из четырёхсот девяноста одного, отплывших из Роттердама. Такова была цена, заплаченная за перец.
Они сидели за длинным столом друг против друга – два новых капитана, Макс Худкопе и Якоб Квакернек, два помощника – Деррик Герритсон и Гильберт де Коннинг, два представителя фирмы – Ян ван Оватер и Мельхиор Зандвоорт и два оставшихся в живых штурмана – Тим Шоттен и Уилл Адамс. И они обсуждали не проекты спасения своих жизней – это казалось уже невозможным, – а размышляли, как бы закончить их наименее ужасным способом.
И они решили продолжить свой путь. Куда? Через океан, конечно. О том, чтобы повернуть назад, не могло быть и речи: ни один человек на кораблях не захотел бы снова пройти мимо мыса Горн. Ява? Слишком слабы, чтобы драться с португальцами, и даже для того, чтобы загрузиться перцем. Это в случае, если Ява согласится торговать. Герритсон рассказал о месте под названием «Кипангу» – островном государстве у побережья Китая. Он бывал уже на Островах пряностей, ходил мимо мыса Горн и путешествовал на китайской джонке, которая разбилась у южной оконечности этого легендарного места. Кипангу и Китай находились в постоянной войне друг с другом, и тем не менее раненые моряки нашли там приют и пропитание и в конце концов возвратились на Яву в предоставленной им джонке. В Кипангу, по словам Герритсона, нашли бы убежище.
А что ещё? Что из их мечтаний сбудется? Больше других об этом думал Уилл Адамс. Мечта о богатстве, конечно. О славе. Потому что человеку, который смог провести голландский флот на другой конец земли и обратно, уже не нужно будет заботиться о поддержании своей репутации. О чём же ещё? Герритсон называл имена, которых он не слышал со смерти Кита. Китай. Легендарный Пекин. Великий Хан. Кипангу? Марло ничего не знал о Кипангу. Так же, как Герритсон не слыхал о Зенократе. Потому что её не существовало. Так что, Уилл Адамс, признайся: ты проплыл полмира, видел смерть четырёхсот человек, и все из-за любви к плоду воображения другого человека. Может ли кто-нибудь быть столь честным? Или столь сумасшедшим? Но разве мог он отрицать это? Мог ли он, положа руку на сердце, сказать, что ему нужно было что-то ещё? Разве он не забыл бы обо всём – о славе, о богатстве, о своей родине, если бы смог обрести здесь такую любовь, какую описывал Марло?
Кипангу был недалеко от Китая. Этого было достаточно, оставалось только добраться туда. Пересечь шесть тысяч миль штормового океана в уже текущих и гниющих кораблях, с экипажем, которого едва хватало для того, чтобы управляться с парусами, не говоря уже о пушках.
Они думали сжечь один корабль и перебраться всем на другой. Но решили не делать этого – Худкопе не захотел жечь «Хооп», а Квакернек не захотел жечь «Лифде». Упрямство всегда было достаточным условием для катастрофы. Они шумно поспорили и расстались врагами. Худкопе ругался на Уилла, Уилл выругал Худкопе, в результате чего штурманы поменялись кораблями – Уилл перешёл на «Лифде» к Квакернеку, а Тим – на «Хооп» к Худкопе. Тим предлагал сжечь оба корабля, высадиться на берег и стать пиратами. Но у остальных ещё звучали в ушах предсмертные крики Питера Беннингена и Тома Адамса, и предложение было отвергнуто. Итак, они отплыли.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем ему удалось добраться до люка и взглянуть вниз на брошенный всеми румпель. Но канаты были ещё целы, и деревянный брус поворачивался, вися на них. Ветер оставался попутным со времени великого шторма. Как будто это имело теперь какое-то значение! Он дул с юго-востока, следовательно, гнал их вперёд и вперёд на северо-запад. Уилл взял судовой журнал, открыл его, пытаясь сосредоточиться на нацарапанных цифрах. Это заняло у него несколько секунд – осознать то, что было перед его глазами. Потому что цифры тоже были бессмысленными. Если судить по карте, то Кипангу лежал на тридцать втором градусе северной широты. Он прочитал эти показания на своей астролябии ещё несколько дней назад, но земли всё не было. Ах да, на горизонте как-то показался остров. Но это был всего лишь маленький островок, маленький и совершенно голый. И всё же он пристал бы к острову, попытался бы найти свежую воду, если бы у него хватило сил в одиночку изменить курс, работать в одиночку с парусами, а потом бросить и поднять якорь. Но он не смог сделать это, и «Лифде» оставалось только бороздить носом океан, двигаясь вперёд и вперёд, покуда он не заберётся в Арктику и не вмёрзнет в лёд. Как получится здорово, если, не найдя прохода из Европы на Восток при движении на восток вокруг северного мыса, он вернётся в Европу, двигаясь на запад тем же путём. Да, этим утром он что-то расфантазировался.
