— Хорошо. Но ты считаешь, меня узнают?
Она не ответила, молча ушла в ванную и больше оттуда не выходила.
...А для меня время застыло. Наверное, именно так чувствует себя человек в состоянии наркотического опьянения. Медленно и плавно, «полулетя-полуплывя», я растворилась в темноте подъезда. Спешить не хотелось. Чихала я на соседей, даже забавно сейчас встретить кого-то и посмотреть на реакцию. Я женщина! Настоящая женщина... с паспортом!
Но ни одна дверь не хлопнула. В полном одиночестве, отсчитывая ступени, спустилась вниз. Сквозь щели входной двери пробивался яркий солнечный свет моей новой жизни. Женское сердце колотилось как ненормальное, будто хотело вырваться из мужской пока еще оболочки. Что если... что если выйду сейчас на улицу... и все? Мозг нарисовал картину: мужское тело в платье, некрасиво и неестественно валяющееся в луже крови под ярким праздничным солнцем. К черту! Ничего не будет. У нас пока не убивают среди бела дня на оживленных улицах. Распахнула дверь, испытывая новые ощущения, как будто в детстве,— среди жаркого дня входишь в ледяную воду... И ступила на тротуар...
Через несколько шагов поняла, что ощущения не очень приятные, что-то мешало под ногами. Посмотрела вниз — конечно, асфальт неровный, весь в мелких камешках, подошвы женских туфелек почему-то делают гораздо тоньше, чем для ботинок, и ноги чувствуют каждую неровность. Придется теперь к этому привыкать, как, наверное, и ко многому другому. Но интересно, почему я не замечала этого неудобства раньше, ведь выходила же на улицу в туфельках? Или же тогда замечать детали мне мешал страх?! Как преступник, который убегает от преследования, может не чувствовать, что бежит босиком по стеклу. А я всю жизнь — босиком по стеклу...
Поймала себя на том, что ловлю взгляды прохожих. Как они меня оценивают, рассматривают или нет? Агрессивные или восхищенные? Но прохожие шли равнодушно. Каждый смотрел сквозь меня, думая о своих проблемах. Времена такие, что каждый занят только собственным выживанием...
Бабий день рождения.
Бабе сорок пять.
Баба фотокарточку
Вклеила опять.
Фотограф так же с полным равнодушием посадил меня на стул и щелкнул, тут же позвав следующего, ему некогда рассматривать клиентов. Домой возвращалась спокойно. Уже не следила за взглядами скачущих мимо зашоренных граждан. Это у них проблемы и беды, а у меня праздник!
Фотографии вышли ужасные. Вклеивать подобное в паспорт я не собиралась.
— Вполне нормальные, — оценила Ира. — Ты думаешь, что выглядишь лучше?
Я надулась. Она поняла, что сморозила глупость, и перевела все в шутку:
— Ты же знаешь, что, если фотоальбом маленький, а фотокарточка в нем одна и страшная — это паспорт?!
После такого я психанула окончательно и снова пошла сниматься, но уже в другое ателье.
...К сожалению, все мои труды пропали даром. В паспортном столе заявили, что они не поменяют документы. Это незаконно.
— Но и закона, запрещающего смену паспорта, тоже нет.
— Да. Мы меняли раньше. Но именно сейчас депутаты обсуждают новый закон, как быть в таких случаях.
Спорить оказалось бесполезно, хотя я ходила даже к начальнику паспортного стола, прождав длинную очередь. И сходила в другой паспортный стол, в тщетной надежде, может, они мне помогут. И подумывала уже о том, как и кому дать взятку. И даже купила кодекс. Но во всех этих официальных конторах смотрели как на чумную, стараясь закрыть дверь перед моим носом. Мир рушился. Зачем же тогда меня мучили целый год врачи всех мастей?
Хотя «зачем» я вскоре поняла и даже испытала благодарность: моя нервная система закалилась, как танковая броня. Меня мало волновали презрительные взгляды, брезгливые улыбки и тупые вопросы. Не будь такой жестокой медицинской муштры, я бы сдалась.
Однажды, зайдя по делам в клинику, встретила там Лили. Оказалось, что она получила разрешение на операцию, ведь окончательное заключение ей выдали в другом медицинском институте. Такое случилось потому, что практики у врачей в вопросах транссексуализма еще слишком мало. В итоге одни выдают разрешение на смену паспорта, другие — пола. Но узнать заранее, куда стоит обращаться, просто невозможно.
И снова шахматы: наука против государства.
* * *
Долгий год моей затянувшейся шахматной партии с природой и законом закончился полным кошмаром: умерла мама. Самый близкий человек, который оказался немного на отшибе из-за того, что я так погрязла в игре. Ужасно.
Сознание понимало, что ее больше нет, а подсознание отказывалось верить, и я бродила как во сне. Долго не решалась поехать к бабушке.
— Может быть, не надо говорить ей? — предложила Ира. — Все-таки она старенькая. Вдруг не выдержит.
Думала всю ночь над словами бывшей супруги. Мама — единственная дочь у моей бабушки, да и вообще — единственный ребенок. Такая потеря может подорвать здоровье старушки, но, если ей не сказать, она даже не простится со своим ребенком.
Приехала к ней за день до похорон. Бабушка смотрела мексиканский сериал, внимательно, как смотрят женщины, давно лишенные личной жизни. Им надо следить за чьими-то страстями, сопереживать, заполняя эмоциональный голод. Оторвать ее — преступление. Она сидела в кресле, ахала, ойкала, а я думала: как странно, что сейчас человека увлекают искусственные страсти, она всем сердцем переживает за героев «мыльных» опер, а в ее дом уже пришла реальная беда. Бабушка плохо видела и смотрела телевизор с зашторенными окнами, чтобы не отсвечивало. У меня в детстве именно таким было ощущение беды. Когда сидишь в темной комнате, а за окном солнечный день...
День похорон был первым за несколько месяцев, когда я оделась мужчиной. На похороны собрались все соседские старушки, шокировать их было бы неуважением к маме. Собрались и ее подружки. Многих я не видела очень давно и не подозревала, что все так состарились. Неужели мама их ровесница? Они, в свою очередь, испуганно смотрели на меня и шептали: «Как ты изменился». По их глазам было видно, что я тоже кажусь им очень старым. Может быть, как мужчина я и старый, но как женщина я еще юна и полна жизненной энергии!!!
* * *
В следующие дни я по-прежнему ходила в мужской одежде. Наверное, из-за стресса было просто все равно, как выгляжу. Кроме того, паспорт так и не поменяли, и, соответственно, я просто не знала, стоит ли теперь переодеваться? Еще я начала продавать мамину квартиру, ведь потребуются деньги на операцию. Ходить же по официальным организациям, встречаться с покупателями, будучи в женской одежде, глупо и рискованно. Ведь при сделке надо показывать паспорт.
Зато Ира, видевшая это, очень оживилась. У нее снова появилась надежда, что все вернется. Я понимала, что обманываю ее; чувство вины мучило, и, едва получив деньги за проданную квартиру, я купила ей золотую цепь с крестиком. Она должна была оценить такой подарок. Ира и оценила, правда, особо бурной благодарности не выразила. Но мне ничего и не было нужно. Просто хотелось сделать ей приятное в качестве отступных за то «зло», которое ей причинила.
Так мы прожили еще год, как в киселе: все мутно и замедленно. Я получала зарплату в бухгалтерии завода, руководила рабочим процессом... С Иркой мы больше не занимались сексом, но и не расходились. Она истово молилась, а я так же истово покупала ей подарки на деньги, вырученные за квартиру, заглушая чувство вины. Себе я тоже покупала красивые шмотки, такие, какие всегда хотела: сексуальные, шикарные, делающие хоть кого королевой красоты. Ирка находила в шкафу платья и, примерив на себя, начинала в них ходить. Запрещать я не могла. Деньги постепенно таяли...
* * *
— Вам разрешили операцию,— от этой просто! фразы, сказанной врачом по телефону, внутри все упало. — Если вы еще не передумали, надо приехать клинику и обсудить оплату и сдать анализы.
...Я прыгала вокруг телефона минут десять, пробивая головой дыры в потолке. Ну наконец-то! Наконец-то стану собой!!!
А в клинике выставили счет, от которого несколько опешила. Суммы, оставшейся от продажи квартиры, едва хватало на то, чтобы сформировать влагалище. На грудь ничего не осталось, но добрый доктор сообщил, что она и сама вырастет от гормонов.
Теперь я могу не скрываться! Для начала решила рассказать все Андрею, моему начальнику на работе. Все-таки мы столько лет считались приятелями, уж он-то должен понять.
Он долго молчал, на лбу выступила испарина.
— А японцы?
— Что японцы?! — Более странной реакции на сообщение о том, что твой товарищ оказался женщиной, кажется, быть не могло.
— Ну контракт.
— Ах, это?
Дело в том, что наш завод работал с японцами. Мы какое-то время занимались производством головок для их видеомагнитофонов. Они изучили наши изделия и пришли к выводу, что они не хуже японских, а стоят дешевле, и предложили гигантский контракт. На несколько лет крупный завод с тысячами рабочих был бы обеспечен работой. Неужели на такое серьезное партнерство может повлиять тот факт, что один начальник цеха решил сменить пол? Я же не мозги меняю.
