— Даже не думай! Они замечательные.
— Тогда почему ты грустишь?
— Не грущу… просто мне в жизни не дарили ничего милее. — Я замолкаю, потерявшись в его глазах. — Спасибо, тебе Ронан. Спасибо огромное.
— Давай помогу надеть.
Приложив часы к моему запястью, он застегивает ремешок.
— Они правда тебе понравились?
Я смотрю на них, а в голове — вихрь воспоминаний о детстве, о разбитых мечтах, о последних неделях с Ронаном: счастье и боль, слезы и смех, одиночество и тепло.
А еще мне вспоминается один сон, который я часто видела девочкой. Так отчетливо, что все мое существо захлестывает острая, почти физическая боль. В этом сне мы с мамой кружимся, держась за руки, с каждым поворотом все быстрее и быстрее, пока мир вокруг не превращается в одно размытое радужное пятно. Свободные, юные, мы беспечно хохочем, запрокинув головы — это мгновение поистине волшебно. Отца я видеть не могу, но поскольку дело происходит во сне, я знаю, что он рядом и смотрит на нас, прислонившись к дереву, с улыбкой на красивом — и всегда трезвом — лице. Одежда в безупречном порядке, черные волосы зачесаны набок. Но больше всего радости мне приносит выражение его синих глаз, потому что они светятся любовью к нам обеим, к его жене и дочери. И в момент, когда я смотрю отцу в глаза и слышу заливистый смех матери, я точно знаю: меня любят.
Любят.
…Потом я проснусь на холодной постели в пустой комнате, притронусь к щекам и обнаружу, что они мокрые, потому что во сне я опять плакала.
В который раз.
Неотрывно глядя на подаренные Ронаном часы, я мало-помалу теряю остатки самообладания.
И в глубине души задаюсь вопросом…
Так ли плоха любовь?
Так ли ужасно на самом-то деле это прекрасное и светлое чувство?
Да. Потому что оно ранит. Мне больно. Моему сердцу больно. Это гребаное чувство, оно настолько прекрасно, что сводит с ума. Что меня ждет, когда все закончится? Еще вчера я, наверное, смогла бы уйти от него, не повредив душу, но теперь это невозможно. Хватит себя обманывать. Я люблю его. Именно поэтому все должно быть закончено.
Я не выдерживаю. С губ срывается то ли всхлип, то ли истерический смех.
— Прости… я сейчас. — Оттолкнув его, я убегаю в ванную.
Вытирая лицо полотенцем, я спиной чувствую его появление. Он разворачивает меня кругом, и мы оказываемся лицом к лицу.
— Почему ты плачешь? — Он ведет пальцем по моей мокрой от слез щеке. — Малыш, что случилось?
Я трясу головой.
— Ронан, ну что ты со мной делаешь, а? Ты слишком хорош для меня. Тебе нужен кто-то без этого гребаного багажа за спиной, тот, кто способен отдавать себя целиком и полностью. Смотри, ты сделал мне приятное, а я сорвалась и плачу. Неужели ты не видишь, насколько я двинутая? Я не подхожу тебе. Я тебя не заслуживаю. Не заслуживаю, понимаешь?
Я твержу одно и то же, как заведенная, надеясь заставить его поверить в эти слова, надеясь убедить свое сердце, что все кончено.
Но Ронан меня не слушает. Тянет к себе и обнимает.
— Ш-ш… Все ты заслуживаешь, и я никуда от тебя не денусь.
— Не надо, — бормочу, уткнувшись ему в грудь. — Я…
— Да, да, ты меня недостойна, ты плохая… повторяй сколько влезет, но знаешь, что? Мне плевать. Не нужен мне никто идеальный. Мне нужна ты, Блэр. Ты одна. Посмотри на меня!
Я поднимаю лицо и тону в глубине его теплых глаз.
— Однажды ты разрешишь любить себя, и я обниму тебя так крепко, чтобы никогда больше не отпускать. Я буду любить тебя так, словно это единственное, ради чего я живу. Словно это главное мое предназначение. Блэр, неужели ты не видишь? Неужели не понимаешь? Ты во мне. Во всем, что я вижу. Во всем, к чему прикасаюсь. Ты в воздухе, которым дышу, в воде, которую пью, ты в каждой моей мечте. Я бы хотел рассказать тебе много больше, но понимаю, что ты еще не готова это услышать.
Я хочу ему верить, я хочу, чтобы его слова воплотились в жизнь, но именно они и заставляют меня осознать, что все кончено. Я не могу. Эти чувства меня уничтожат. Уже уничтожили. Холодея, я понимаю, что наши безмятежные дни сочтены.
Ронан берет мое лицо в ладони.
— У нас все будет хорошо. Блэр, я обещаю.
И скрепляет свое обещание первым из последних наших поцелуев. Однако на сей раз ни танец языков, ни ласки не увлекают меня. Когда он уводит меня в кровать, и мы сливаемся на простынях воедино, я симулирую оргазм. Словно тело первым, раньше сознания, смирилось, что это конец.
И когда он изливается в меня, содрогаясь надо мной всем телом, я слышу совсем не то, что он шепчет мне на ухо. В голове крутятся другие слова. Не его. Лоренса.
Он оказался прав.
Глава 18.
Тем же вечером.
Как последняя трусиха я жду, когда Ронан заснет, потом встаю и одеваюсь.
В моих глазах нет слез, внутри — леденящее, пробирающее до костей оцепенение, и вместе с тем на меня наконец-то снисходит покой. Я думала, что не смогу уйти от Ронана, но оно дается мне до странного легко. Избыток эмоций сменился их абсолютным отсутствием. Я не чувствую ничего.
Во мне пустота. Вакуум.
С сумочкой в руках я останавливаюсь возле кровати и смотрю на него спящего, каштановые пряди закрывают его глаза. Какая-то часть меня хочет лечь рядом, ухватиться за его тело, как за якорь, и раствориться в его красоте. Мне хочется зарыться пальцами в его волосы, чтобы в последний раз ощутить их мягкость, но я не делаю этого. Уже не имею права.
Разве не так устроена жизнь? Все хорошее рано или поздно заканчивается. Чем выше взлетаешь, тем больнее падать. Все проходит. Люди нарушают обещания. Люди разбивают сердца. Люди забывают и продолжают жить.
Постояв еще немного, я опускаю сумочку на пол и снимаю с запястья его подарок. Снимаю — и словно вырываю из груди сердце.
Положив часы на тумбочку, я наклоняюсь и целую его — в последний раз.
— Мой милый, милый мальчик… прощай.
Выпрямляюсь, разглаживаю мятую юбку. Машинально отмечаю, как дрожат руки, и тем не менее разворачиваюсь и, не колеблясь, ухожу. Из его спальни. Из его квартиры.
Из его жизни.
Страх это тюрьма. Чувство, обладающее разрушительной властью нагнетать тьму. Он ослепляет. Он все подвергает сомнению. Он вмешивается в каждое наше решение. Страх управляет жизнями большинства, и только тот, кто победил его, живет в полном смысле этого слова.
Однако страх вовсе не плох. Ведь это он снова и снова защищает меня от боли, не давая увлечься эмоциями. И он же на протяжении следующих двух дней понуждает сбрасывать звонки Ронана и не отвечать на его смс. Я удаляю, не открывая, все его сообщения, голосовые и текстовые.
Подгоняемая все тем же страхом, я иду к комоду, беру визитку, стоящую у флакончика духов, телефон и звоню Лоренсу. Окончательно отвергая Ронана и воспоминания о нашем безмятежном счастье.
Да, страх — чувство, в общем-то, неплохое.
Глава 19.
Нервно кусая губы и отколупывая с ногтей кусочки серебристо-серого лака, я жду, когда мужчина, который весь месяц маячил на периферии моих мыслей, возьмет трубку. Мне не хватает дыхания. Ладони вспотели. Биение сердца ускоряется с каждым гудком на том конце линии, но ни ужаса, ни паники нет. Я знаю, что все делаю верно.
С Ронаном мне казалось, что счастье возможно. Что оно почти у меня в руках. Так оно и было какое-то время. Но ведь одной любовью сыт не будешь, верно? На что я рассчитывала, в самом-то деле? Во-первых, изменить свою природу невозможно. А во-вторых… Представим, что я осталась. Как скоро я вспомню, кто я и чего жду от мужчин, и это знание начнет меня тяготить? Как скоро Ронан догадается, что я — всего лишь красивая оболочка, за которой нет ничего, кроме тени прежней меня? Мне не нужна любовь, поскольку я научилась жить без нее. Мне не нужны чувства. Мне нужно все, что можно купить за деньги, и пусть ради этого придется продать свою душу или что там от нее осталось.
Перед глазами вспыхивает образ улыбающегося Ронана на нашем первом свидании.
«Давай встретимся, Блэр». — «Я наверняка пожалею об этом». — «Может быть, но дай себе немного пожить». — «Я люблю, когда все просто и строго по плану». — «Лучше прожить жизнь, полную сожалений, чем не жить вообще. Позволь показать тебе, как это делается».
Я зажмуриваюсь. Нет. Нет. Нет. Не позволю. Я не дам воспоминаниям о нем и его ласковых словах отвлечь меня от моих целей. Если у меня и были последние крошечные сомнения в том, правильно ли я поступила, бросив его, эта мысль укрепляет мою решимость.
Лоренс отвечает через пять или шесть гудков, когда я почти вешаю трубку.
— Привет, — просто здоровается он этим своим вкрадчивым, восхитительным голосом.
— Это я. — Сжимаю телефон крепче. — Скажи, когда с тобой встретиться, и я приеду.
