— Как тебя только хватает, парень: целый божий день нудишь, все эти твои воспоминания или как их там.
— Только милостью Божией, Мышонок, я еще держусь на ногах. Надо бы мне было умереть во цвете лет. Так и было задумано. Да вот вышло не так. Совсем по-другому вышло. И кто бы мог предвидеть, что мой божественный дар художника будет растрачен на выдумки и описания самых предосудительных картин и послужит самоублажению вместо дела создания семьи… валяться в каморке и сочинять россказни… Как это возможно…
— Да, тут ты в любом случае неподражаем. Уж это-то ты по крайней мере умеешь. И пока ты не выдохся, я от тебя не удеру.
— И пока я бабки заколачиваю?
— Во-во. Не то пеняй на себя.
— Вот это мне нравится, Мышонок. Знаешь, я просто дико завожусь, когда ты такие вещи говоришь. По всему видать, ты стал большой, рассудительный мальчик. Как говоришь, так и будет: я сшибу кучу бабок на своих великолепных книгах. Уж мы тогда разбогатеем. Уж мы тогда заживем. И тебя возведут во дворянство, а куда же они денутся. Я лично знаком с Ее Величеством Королевой[46].
— Ты что, правда?
— Я же был ей представлен! Раньше я регулярно бывал при дворе. Не в последние годы, правда: мы оба были слишком заняты. Но как только выйдет моя новая книга о тебе, меня тогда призовут, спорим? Королевский посыльный застанет меня в разгар работы. Они в таких случаях прибывают верхом, по старинке — до сих пор, представляешь? Ну, разумеется, после такого королевского послания всю работу побоку. Королеву я застаю за вклеиванием марок в альбом. Она смущается и, как только я вхожу, тут же его закрывает. Она говорит: «Ах, какую вы книгу написали! „Язык любви“. Дивно, дивно». А я говорю: «Сударыня, моя жизнь — служение». Это ведь правда? А Ее Величество говорит: «Во многих местах вы описываете… в той книжке рассказов, э-э… э-э…»
«Вы имеете в виду „Язык любви“, Сударыня?»
«Вот именно, в этом литературном произведении…»
«Ах, Сударыня, это всего лишь книжка…»
«Вы любите подсмеиваться над собой».
«Ну да, Ваше Величество, эта вечная серьезность…»
«Но это ваше литературное творение — я прочла его. И там вы описываете одного молодого человека — ну да, в вашей книге ведь фигурируют и другие молодые люди, если можно так выразиться…»
«Совершенно верно, Сударыня».
«Но что меня в особенности тронуло в этой вашей книге — кстати, она удостоилась чего-нибудь? Какой-либо премии?»
«Это впереди, Сударыня. Однако наивысшей наградой я полагаю отзыв Вашего Величества».
«О, конечно. Но в Вашей книге меня в особенности тронул образ одного юноши, которого вы называете Мышонком. Какое забавное прозвище. Он кажется мне весьма, весьма своеобразным молодым человеком».
«Я испытываю несказанное облегчение от того, что Ваше Величество столь благожелательно отзываетесь о нем. Он и в самом деле совершенно исключительный юноша. Видите ли, Ваше Величество, портрет Вашего Королевского Величества украшает бесчисленное количество почтовых марок…»
«Ах, оставьте, пожалуйста».
«Простите меня великодушно. Но портрет этого Мышонка когда-нибудь тоже будет красоваться на бесчисленных экземплярах почтовых марок. На больших таких светло-зеленых треугольниках».
«Какая удивительная и радостная мысль».
«Я полагаю себя вечным слугой и пленником Вашего Величества».
«Должна отметить, что вы изъясняетесь в высшей степени изящно и достойно, сударь. В точности как в книгах, уж не обессудьте».
«Ни в коей мере, Сударыня».
«Я велела призвать вас, потому что хотела кое о чем спросить: я испытываю величайшее восхищение перед вашими трудами…»
«Я живу и пишу для своего народа, Ваше Величество. Я не ищу иной судьбы, нежели быть певцом моей возлюбленной отчизны».
«Хорошо, очень хорошо. Но я хотела вас спросить: могу ли я что-либо сделать для вас?»
«Ваше Величество, меня не интересуют ни слава, ни почести, ни подарки, ни блага преходящие. Я уже слишком стар и болен. Но раз уж Ваше Величество меня об этом спрашиваете, следовательно, мне дозволено будет высказать то, что милостью Божией и Утешением Духа Святого моему сердцу любезно: не будет ли угодно Вашему всемилостивейшему Величеству возвести вышеупомянутого Мышонка во дворянство?» — В этот момент я, естественно, преклоняю колена, но Королева быстрым жестом велит мне подняться.
«Вы просите слишком мало».
«Для меня этого предел желаний, Ваше Величество».
«Ваше желание будет исполнено».
«Благодарю Вас, Ваше Величество».
Я отвешиваю поклон и собираюсь удалиться, но Ее Величество жестом дает мне понять, что я должен задержаться еще ненадолго. Вероятно, она хочет сказать: «Помедлите еще мгновение, сударь».
«Охотно, Ваше Величество».
«Сударь, я хочу вам еще кое-что сообщить. Сюда поступает значительное количество книг, произведений, с которыми я должна ознакомиться. Среди них попадаются книги, безудержно расхваленные критикой, и нередко авторы их даже удостоены различных наград. Но, когда я их читаю, или, лучше сказать, когда я пытаюсь их читать…» — при этом, Мышонок, Ее Величество робко оглядывается вокруг, словно опасаясь быть подслушанной, — «но когда я пытаюсь их читать, то… да, как бы это сказать… тогда…»
«…тогда Ваше Величество не можете уловить нить повествования?»
«Да, примерно так, именно так, сударь… Я читаю страницами, главами, меня бросает в пот от напряжения и от…»
«…от скуки, Ваше Величество?»
«Вот именно, сударь! От скуки! Я читаю… ну да, я пытаюсь читать все эти книги весьма именитых и премированных писателей, я стараюсь как могу и, усаживаясь за чтение, специально отключаю телефон, но… хотя…»
«…хотя они вас просто убивают, Ваше Величество, — с вашего разрешения, — вы все равно не можете понять, о чем там речь…»
«Совершенно верно, сударь, совершенно верно! Персонажи всех этих книг — просто какие-то привидения… только одно в них ясно: они безмерно разочарованы, в точности, как и их творцы. Это никуда не годится, сударь, ведь против чего только они не выступают: и против любви, и против брака, и против семьи, которая все же является фундаментом нашего общества… И что только, по их мнению, не подлежит исправлению…»
«Все, кроме их собственного стиля, Ваше Величество…»
«Вы просто читаете мои мысли, сударь».
«Несомненно, Сударыня, все это — собственные мысли Вашего Величества, кои я лишь осмеливаюсь высказать вслух».
«Но что касается вашей книги, сударь, э-э… э-э…»
«„Языка любви“, Сударыня».
«Что касается вашей книги, „Язык любви“ — тут все совершенно иначе. Эту книгу я читаю для собственного удовольствия, с огромным интересом, взахлеб, на едином дыхании, сударь. Эту вашу книгу я читаю как… как…»
«…как роман, Ваше Величество».
«Да-да, сударь! Ваша книга, она — да, я не осмеливаюсь сказать, что я разбираюсь в литературе…»
«Королева разбирается во всем, Ваше Величество. Иначе она не была бы Королевой».
«Хорошо, пусть так, но ваша книга, уж позвольте мне своими словами…»
«Лучших и не сыщешь, Ваше Величество».
«Эта ваша книга, она… она… Нет, не прерывайте меня, пожалуйста… она… такая… теплая и человечная! Человечная книга! Да! Человечная книга!»
«Вся моя жизнь была ожиданием этого мгновения, Ваше Величество».
— Какая любезность со стороны Королевы, а, сказать такое, правда, Мышонок? Она могла бы и не говорить этого, ее никто не принуждал. А она вот сказала.
— Да, очень мило. Ты и правда знаком с Королевой? Ты был ей где-то представлен, а?
— Да, я познакомился с Королевой на большом торжестве, на придворном балу, где-то год назад. Правду сказать, я не любитель подобных событий, но как можно жить в обществе и быть свободным от него… Ну вот я и пошел. Танцор из меня весьма посредственный. Королева тоже танцев не любит. Я так считаю: танцам место в театре, в спектакле. Дрыгоножество это не для порядочных людей. Ну да Бог с ним. Словом, там я и познакомился с Королевой. Она чрезвычайно милая женщина, Мышонок. До сих пор помню, как я был взволнован ее появлением. Знай же, Мышонок, что фотографы, делающие снимки с Королевы, обходятся с ними достаточно небрежно, и она получается на них в весьма невыгодном свете. В жизни она куда привлекательнее, чем на фотографиях — в ней есть что-то такое мягкое, нежное, некий флер юности. Я сразу это распознал. Мы немного поболтали с ней о философии за бокалом хереса. У королевы очень выразительные светло-голубые глаза. В тот вечер на ней было платье из золотистой парчи с довольно низким вырезом на спине. Там были и другие гости… Королева временами обращалась и к ним. Тогда я отходил в сторонку или отступал назад, и тут мне приходилось довольствоваться созерцанием ее декольтированных плеч. Это платье золотистой парчи было довольно тесным и так обтягивало белоснежную плоть Ее Величества, уж позволь мне так выразиться… что посередине спины залегла глубокая ложбинка. Это было довольно глубокое декольте, как я уже сказал, совершенно пристойное и все же довольно низкое. Так что я волей-неволей смотрел не столько на декольте, сколько запускал глазенапа за него. А что я мог поделать, Мышонок, куда ж мне было глаза девать. Бог мне свидетель — помыслы и чувства мои были чисты и высоки, но вот на мгновение я придвинулся очень близко, и перед глазами у меня очутился глубокий желобок на спине ее Величества, и вдруг по случайности я заглянул вглубь, туда, где эта складка скрывалась в глубоком вырезе платья, и в тот же самый момент на нее упал луч света от одной из огромных хрустальных люстр. И как ты думаешь, Мышонок, что я там углядел? Под самым краешком платья, в глубине, на левой стороне ложбинки, на мгновение освещенной ярким светом, углядел я малюсенькую бородавку. Совсем крошечную бородавочку, не больше спичечной головки. Меня это умилило. Сам не знаю, отчего — и кто бы мне это объяснил. Ужасно я, Мышонок, растрогался. Знаешь, что я подумал: «Мы должны в незыблемой преданности сплотиться у трона ***».
