Памятник генералу Кокберну в соборе Турку особенно поразителен: на высеченном изображении бросается в глаза чертополох. Через весь ранний период шведской оккупации Финляндии проходят подвиги шотландцев. Фамилии, происходящие от этих шотландских воинов-бродяг, сформировали большую часть говорящей по-шведски аристократии, которая долгие столетия угнетала финнов. Рамсеи, Фрэзеры, Дугласы, Монтгомери, Гамильтоны… Моя маленькая речь была воспринята не слишком адекватно, и меня попросили покинуть кафе, что я и сделала, не уплатив по счету. Дождь прекратился, и на пути к машине Алан попытался обсудить биографическую работу Стефана Барбера под названием “Антонен Арто: взрывы и бомбы”, но я сказала, чтоб он засунул ее себе в задницу. У меня было отвратительное настроение, под стать погоде.
Я довезла Алана до Невертона, лучше всего сохранившегося каменного круга с лежащим камнем в Бучане. Остановилась к северу от деревни Кримонд. Как и множество мест, которые мы посещали, этот древний памятник находился на частной земле, но меня и силком не заставишь спрашивать у владельца разрешение на осмотр. Так как круг располагался вблизи главной дороги Фрэйзерборо-Питерхэд, то многие из тех, кого он привлекал, очевидно, просто вторгались на частную территорию. Оба боковых камня стояли, как и пять других. Внутри круга повсюду валялись мелкие камни, они могли быть остатками ритуальной пирамиды. Я прилегла на лежащий камень. Дождь прекратился, однако небо было полностью затянуто тучами, и света было немного.
Когда Алан приблизился ко мне, оказалось, что он весь блестит, его тело было полупрозрачным. Я думала о непроходимых горах Исландии, фантом надвигался, и тут меня как громом поразила мысль, что северные призраки пришли из неизведанной ни мужчинами, ни женщинами земли. Это были таинственные существа, их королевство находилось на севере под Fir Chlisneach, полярным сиянием. Там они всегда оставались молодыми. Их тела были белыми как дикий лебедь, волосы желтыми как мед, глаза голубыми как лед. Их ноги не оставляли следов на снегу. Женщины были белыми как молоко, с глазами как вишни, и губами как красная рябина. Они сражались с тенями, преисполненные радости; но тени не были для них тенями. Они убивали великое их множество при полной луне; но никогда не охотились в безлунные ночи, а также при восходе луны и при наступлении оттепели. Их копья были сделаны из блестящего как лёд тростника, и несли верную гибель любому смертному, так как имели наконечники с солью моря, которой не касалось ни одно живое существо, ни плачущие чайки, ни взмахивающая плавниками sgadan, ни ее племя, ни нарвал. Там не было мужчин из человеческих племен, и не было берегов, а приливы и отливы были запрещены.
Алан шел вперед, и я завопила, и мой крик потонул в раскатах грома и всполохах молний. Небеса разверзлись, дождь хлестал по мне, и, пока я лежала на этом каменном алтаре, мои ноги были раздвинуты в стороны какой-то неземной силой. Алан проткнул меня своим копьем, затем растворился в моем теле. В такой ужасный ливень эта местность выглядела суровой и вызывающе прекрасной, угрюмо намекая на свободу от всех условностей. Я подумала о моих родителях и одновременно изгнала их из моего сознания. Я приехала в Абердиншир, чтобы убраться подальше от моей семьи. Мой отец хотел иметь сына и одевал меня как мальчика, пока мне не исполнилось двенадцать. Я была Анной в школе и Аланом дома, но даже после того, как я достигла половой зрелости, Алан не оставлял меня в покое. Я пыталась отрезать себя от него, но происшедшее в Невертоне оказалось гораздо лучшим вариантом. Алан растворился во мне. Мы слились как Старый и Новый Абердин, Вудсайд, Торри и Рутристон соединились в один город только благодаря силе растущего населения. Если бы я не смогла изгнать Алана, то тогда должна была собрать его воедино, и не запирать, а объединить его в единое целое в моем существе.
Мне пришлось оставить в покое то, что существовало отдельно, и заключить в себя то, что сохранялось во всем его единстве. Абердин довольно сильно отличался от сельской местности, раскинувшейся передо мной в Невертоне, даже если дорога на север к Эллону и Питерхэду была по сути продолжением Кинг Стрит, где я однажды жила. Река Дон была естественной преградой, и Бридж о`Дон, оказавшийся у меня на пути, стал сигнальным флажком на линии моего полета. Мост с прекрасной готической аркой был перекинут через реку с одной скалы на другую, высота от верхушки арки до воды составляла 60 футов, а в ширину семьдесят два фута. Он был построен Генри де Шейе, епископом Абердина, который, по возвращении в город после ссылки, использовал все доходы, накопившиеся за время его отсутствия, для оплаты стоимости сооружения. Когда я огляделась вокруг, мысли о воде отступили, вместо этого я нашла беспредельное умиротворение в ужасающем беспорядке кустов и травы, пестрящей вереском и застенчивыми колокольчиками, что смущались на ветру и дожде. Я видела землю, как она есть, как была и как будет. Завораживающий покой вещей ушедших и вещей грядущих в темно-зеленых лесах с причудливыми цветниками из опавших листьев и мха, хвоя и сосновые шишки, вкрапленные между ними. Как только небо прояснится, солнцу будут препятствовать сучья, сплетающие свой полумрак.
Я воображала себя медленно идущей через остаток старого леса, затем мимо вырубки, на которой суетились ужасно занятые лесорубы. Совершенно неожиданно музыка бесподобного голоса коснулась моих ушей, вибрируя, кружась во внимающем небе нотами безупречной лютни. Я стояла, замерев на месте, и слушала. Крестьянская девушка играла мелодичную балладу северо-востока, посвященную Бучану и Абердинширу — земле этой песни. Во времена земледельцев Бронзового Века песня впервые вторглась в те земли, которые иногда называют Шотландией, но которые лучше воспринимать как юго-западную Скандинавию. Здесь песнь тех, кто устанавливал круги с лежащим камнем, сохранились на века в человеческих сердцах, живя вечно новой жизнью на человеческих устах, созвучных неумирающей музыке и тоннам накатывающей на берег воды. История этой части Шотландии, как и многих других пограничных областей — история штормов и бурь; но яростные воды Северного Моря сохраняли восточную границу Абердиншира нетронутой. Таким образом, работа диалектика состоит в том, чтобы внимательно выслушивать квалифицированного и неквалифицированного рабочего, с тех пор как вся человеческая история этой земли окутана мелодичным говором пролетариата. Языки Пиктов, Кельтов, Норвежцев, Африканцев и Саксонцев соединились в местном диалекте.
Именно это культурное перекрестное опыление, действующее через обычный язык, определяет рабочий класс как прародителя всех богатств человечества. Голос пролетариата исправляет и компенсирует отсутствие равновесия в буржуазной истории, долго сдерживаемая мощь стремительно вырывается наружу. Он может быть меланхоличным, но несравненная, спокойная печаль природы, глубокая общность сознания, на которое в течение столетий было наложено гипнотическое проклятие одиночества, величественности покоя, невероятного очарования тихих мест, есть порождение глубокой мысли, неиспорченной идеалистическими извращениями буржуазной жизни. Теперь, когда Алан исчез внутри меня, его отравленное копье больше не представляло угрозы. Я никогда больше не встречу его. Мы никогда не расстанемся. И только путем восприятия грубой материи моего тела и производимых им выделений, я буду способна постигнуть мое исторически обусловленное место в этом мире.
Ощущение цельности и единства сопровождало меня, когда я с трудом брела в одиночестве, и в то же время не в одиночестве, назад к машине. Когда я проезжала через Гримонд, то подобрала хитчхайкера, сказавшего, что его зовут Каллум, и он изучает геологию в Университете Глазго. По мере того, как мы говорили, берег начал становиться крутым и скалистым, причудливо изрезанным небольшими бухточками или довольно внушительными глубокими расселинами. Я предложила выйти из машины и пройтись, так как ни один человек, интересующийся геологией, не должен просто так пройти мимо Буллерс оф Бучан. Этот знаменитый наземный ориентир — огромная впадина в скале, вдающейся в море и открытой на вершине, морская вода проникает внутрь через эту величественную арку, сотворенную природой, в эту естественную гавань могут проходить лодки и стоять там в безопасности. Вокруг вершины пролегает тропа, в некоторых местах такая узкая, что путешественник должен идти рука об руку со страхом, так как глубина здесь около 30 саженей, и вода плещется по обоим сторонам. С юга и севера расположены небольшие бухты.
Рядом стоит особняком огромная скала, отделенная от берега узкой и очень глубокой расселиной. Эта скала словно пробита насквозь посередине — как раз между водой и вершиной, и во время сильнейших штормов волны перекатываются через нее чрезвычайно громко и стремительно. По бокам, как и на соседних утесах, плодится множество моевок. Молодые моевки — местный деликатес, который подают небольшими порциями перед обедом, чтобы возбудить аппетит, но, из-за их зловонного запаха и вкуса, кажется, будто они с большей силой производят обратный эффект. Мне однажды рассказали об одном честном джентльмене, который впервые попробовал эту закуску. Он расправился с шестью моевками и с огромным нетерпением объявил, что, съев полдюжины, не почувствовал себя более голодным, чем в начале трапезы.
