— А что плохого в моем имени?
— Претенциозно звучит, — он словно повторял лекцию моего психиатра. — К тому же я всех баб переименовываю. Ну пойми, как может девка, которая перед толпой народа голой пиздой сверкает, называться Эсмеральдой, Евой или Джульеттой?! Глупости это все! Я тут речи произношу, что все бабы бляди, иллюстрирую анекдотами, так зачем мне дешевый пафос. Раз шоу матерное, так пусть и имена соответствуют. Раз оголяешься публично — будешь... Голожопкой какой-нибудь.
— А вдруг у меня не получится публично раздеться?
— А?... Нет, у всех получается. И у мужчин, — он выразительно взглянул в мою сторону, — и уж тем более у женщин. Ты же все-таки женщина?
— А что, не похожа?
— Вот, видишь! Значит, у тебя получится обязательно! Просто в музыку можешь не попасть, но это не самое страшное, — и, не давая мне задать очередное вопрос, скрылся за дверью туалета.
Не годится на пол — пригодится на кол
— Рабинович, если бы вам предложили трахнуть Машу один раз или Колю два раза, что бы вы предпочли?
— Ну, Маша — это, конечно, Маша, но два раза — это два раза!
...Гм-гм-хм, читал и пытался вспомнить, как проходила наша первая встреча, и не мог. Я больше запоминал симпатичных девчонок, тех, кого хотелось трахнуть. Хельга меня не интересовала в этом плане и как творческая единица не была сколько- нибудь интересна. Она являлась странным дополнением к, так сказать, «суповому набору», этакой приправой, к которой у меня, конечно, имелся ряд вопросов, но задал я их несколько позже.
А тогда... надеюсь, что был любезен. Меня ведь очень раздражала Лили, и я радовался возможности слить ее к чертовой усть-зажопинской матери. Кстати, я слышал, что она после увольнения одолжила у Хельги тысячу или полторы долларов на запись собственного музыкального альбома, Хельга ей дала, но назад денежки так и не получила. Все танцовщицы были в курсе этой истории, потому она и дошла до меня. Так что Лили по-любому стоило уволить, она не являлась украшением нашего танцевально-анатомического коллектива.
В наш клуб попадали самые разные артисты: порно-акробаты, пиздо-банано-совальщицы, жопо-прядильщицы, голо-каучукщицы, обруче-вертельщицы (тоже голые). Не подумайте, что утрирую, — я всего лишь пытаюсь подобрать точные названия для старых номеров артистов оригинальных жанров, но в новой, присущей только нашему заведению интерпретации. Хельга вписывалась в этот «оригинальный» ряд как нельзя лучше.
Так вот: кто-то приходил сам, кого-то специально выписывали из далеких мест либо в силу дешевизны, либо уникальности, как, например, факира или, говоря по простому, по-русски, йога Николая Шахлевича. Его вызвали из Белоруссии, где он являлся чуть ли не национальным достоянием, а у нас в клубе он «просто» глотал шпагу длиной 42 см, вбивал в ноздрю здоровенный гвоздь, протыкал себе спицей руку. Ну а если среди публики находились отчаянные герои, дававшие Коле денег, он мог и пенис себе проткнуть крючком для ловли крокодилов.
В общем, йоги, они ведь бывают с разными способностями: у кого-то врожденная гибкость, у кого-то, как у Коли, приобретенная способность терпеть боль. И еще, как мы выяснили уже по ходу работы, невероятная, практически уникальная любовь к деньгам.
Время от времени я из интереса принимался «разводить» Колю, на что он готов ради денег: «Коля, ты знаешь, а у одного моего знакомого олигарха скоро день рождения. Меня пригласили в качестве гостя, так что хочется сделать незабываемый подарок. Я вот что придумал; давай, ты выйдешь, вынесешь на подносе стакан, а потом вырвешь свой глаз, положишь его в стакан и скажешь: "Это вам!" Во сколько мне обойдется такой подарок?»
Нормальный человек послал бы меня на хуй с таким вопросом, но Коля глубоко задумался и, наконец, подвел, в итоге стоимость своего глаза:
— Ну, пять тысяч.
— Коля, ведь это же твой глаз! — ахнул я.
— Ну, у меня же их два, —спокойно ответил безумный факир.
— Но что такое пять тысяч — небольшие деньги, ты получаешь полторы в месяц!
Коля задумался и сказал, что да, —за пятерку, пожалуй, глупо. Но за восемь он точно готов.
— Но восемь тысяч — это всего пять месяцев твоей работы!
— Но восемь тысяч — это восемь тысяч.
Здесь Роман Львович понял, что этот человек совершенно неадекватен.
Дарить подобный подарок я, конечно, и не собирался, он только испортил бы праздник! Антиморальная и антигуманная выходка, которая не казалась странной только странному сотруднику странного места.
Хельга мучилась и стеснялась, страдала и переживала, душевно умирая и перерождаясь, не зная, что она всего лишь рабочая единица нашего паноптикума, смотреть на который люди приходили специально, поскольку существовал он только в нашем отдельно взятом заведении. Хотя народа посещало нас немало, не могу сказать, что экстрим необходим людям или что они жаждут с ним познакомиться. Наше заведение являлось просто исключением в силу исключительности мозговой организации его хозяина. Человечество же, по природе своей, в большинстве — нормально. Я однажды стал свидетелем того, как один мой знакомый сделал экстремальный подарок на юбилей друга. Начну сначала.
Друг этого самого знакомого — очень богатый человек. И вот у него день рождения: пафосный ресторан, вышколенные официанты, «леди и джентльмены» в торжественных костюмах произносят умилительные тосты.
И незаметно для всех в дверь проникает серая тетенька и чешет прямо к столу именинника.
— Вася! — восклицает она (допустим, что зовут его Васей). — Вася, как ты мог? Ты ведь обещал провести этот день со мной и нашим сыном.
— Что? — тот недоуменно откликается. — Это вы мне? Вы кто?
— Как кто?! — Голос ее дрожит, на глаза наворачиваются слезы. — Ты хочешь сказать, что и меня забыл?!
Жена именинника, не отрываясь, следит за гостьей.
— Ты же говорил, что жену не бросишь, но и нас не оставишь. А как же наш сын?
Теперь все гости, перестав жевать, уставились на тетеньку.
— Женщина, идите отсюда. Я вас вообще НЕ знаю! С каким таким сыном я обещал? — попытался урезонить ее именинник.
— Как с каким? Вот наш сын! — Она показала фото. — Мы с тобой живем двадцать лет, и ты говоришь, что не помнишь.
У жены именинника глаза постепенно вылезают из орбит, гости делают вид, что уткнулись в тарелки, стараясь показать, что ничего не замечают, поскольку ситуация становится все более неловкой. И только два человека в этой могильной тишине хрюкают от смеха. А тетка заводится все сильнее, она плачет, слезы текут ручьем, сопли пузырями. Охранники начинают потихоньку ее выпроваживать, а она продолжает кричать и рыдать
— Нет! Не уводите меня. Ребенок ждет своего отца!
Когда же ее удалили из зала, народ сидел в полном шоке, и только два брата уже не сдерживали слез от смеха.
— Ах-ха, ха-ха, ой не могу! — в гробовой тишине ухахатывался один. — Да вы че?! Ха-ха, ой!.. Да она актриса из ТЮЗа! Мы ей заплатили триста долларов, за которые она и устроила шоу. На день рождения. Подарок! Ха-ха...
Он понял, что сделал глупость, когда, разрывая тишину испорченного праздника, кто-то из засобиравшихся домой гостей в сердцах прикрикнул на него: «Да ты-то хоть молчи!»
Праздник был безнадежно испорчен, зато есть что вспомнить. Никто же не думал, что актриса отыграет очень хорошо, никто не верил, что будет так похоже, а сомнение она посеяла, вот и вышло как в анекдоте:
— Вы его хотите выбрать старостой? Да у него дочь проститутка!
— Какая проститутка? Да у меня и дочери-то нет, только сын.
— Мое дело сказать, а вы тут разбирайтесь.
Поэты ушли из страны,
Куда-то исчезли писатели
Остались одни братаны.
Зато до ебени матери.
— Мужик вечером снял бабу, трахнул. С утра просыпается и видит на стене ее комнаты портрет накачанного типа: «Это муж?» — «Нет». — «Брат?» — «Нет». — «А кто, твой парень?» — «Да не ссы ты! Это я до операции».... Итак, встречайте — пиздатый мужик, или хуевая баба! — доносится со сцены в гримерку голос Трахтенберга.
Значит, мне пора выходить...
...В ушах звенит. Если бы я могла позволить себе рухнуть сейчас в обморок — так и поступила бы. Но тридцать долларов за вечер — как нашатырь. Конечно, я все себе представляла по-другому. Если бы я стала размышлять о морально-этической стороне моей новой профессии, то обязательно бы покинула это «гиблое место», но и в первый вечер, да и во всю последующую неделю я даже не видела лиц зрителей и плохо понимала, о чем говорит Роман, когда танцую. До сих пор мою наготу видели только врачи. Я не оголялась даже во время секса: благо, что случайные ceксуальные партнеры и не требовали этого. Не до ТОГО нам было на холодной улице, да в тесноте машины... Хорошо, что и сейчас нет времени ни на обдумывание, ни на раскаяние. И так каждый день. Тайм из мани!
