— Мне нужна правда. — Да, ты был к нему жесток, но твоя собственная участь казалась не легче. — Когда вы себя обманываете, а какие ваши поступки честны? Чего мне ждать от вас?
Он обернулся, посмотрел тебе в глаза без гнева, только с какой-то невысказанной тоской, и признал:
— Я сам не знаю.
***
Домой вы ехали на такси, под зажигательные индийские ритмы, но в полном, абсолютном молчании. Едва он открыл дверь, ты, опережая всякие слова, поднялся в спальню, стянул через голову платье и, отшвырнув его в угол, ничком бросился на кровать. Сил не было. У Снейпа имелась поразительная способность одним взглядом заставлять тебя заткнуться. Он смотрел так, что обиды казались глупостью, поступки — мелочными, а пропасть между ним и тобой, кем бы ты ни был, — чертовски огромной.
Ты не можешь быть жертвой, потому что все время врешь, а он наоборот болезненно честен в своих переживаниях. Ты бесишься больше, чем положено Саше Джонс, и неоправданно мало для Гарри Поттера. Не человек, а желе. Коснешься — а оно потом еще долго непонятно из-за чего дрожит. Профессор коснулся, просто чтобы потрогать свои воспоминания, а ты сказал слова, которые его в них утопили. За свою глупость он пытался извиниться — если не собственной теплотой, то налитым в стакан супом и поднятым с пола арбузом. Ему не хотелось войны. Саша Джонс сделала для него что-то хорошее. Снейпу было не так уж больно по ее вине. И, конечно, он не ожидал, что все так сложится и будет твой растущий живот, общий дом и маринованные помидоры. Он был охренительно честен с тобой, говоря: «Я не знаю». Профессор действительно понятия не имел, что со всем этим делать. Это ты запутался. В себе, во лжи и планах на будущее, а особенно в вопросе — готов ли ты носить женское белье, чтобы не чувствовать себя одиноким. Не просто сосуществовать, а действительно жить со Снейпом — значило отсечь свое прошлое. Единственное, что оправдывало такой выбор — это даже не ребенок в животе, а то, как плохо тебе было, когда он назвал тебя чужим именем. Ты смиришься с «Сашей»? Это ведь будет долго. Всегда, если тебе не повезет и ты не сможешь от него уйти.
— Черт!
— Всего лишь я. — Он зашел без стука, все еще в костюме, только галстук оказался где-то брошен. — Вода. — Стакан был поставлен на тумбочку. Он даже прикрыл тебя простыней до самой шеи. — Креветки были соленые, а я не хочу, чтобы вы глотали бурду из-под крана из-за простого желания меня не видеть.
Только после его слов ты понял, что действительно хочешь пить. Не смотреть на него, не говорить, а просто глотнуть немного воды.
— Спасибо.
Ты вернул стакан на тумбочку. Снейп сел в твое любимое кресло у окна и включил кондиционер. Кажется, вы оба любили холод.
— Вы должны были заметить, что я не молод, а значит, до встречи с вами, так или иначе, но жил. Это существование сформировало черты моего характера, и, несмотря на то, что многие из них не нравятся мне самому, они есть. Вы были правы, сказав, что я не эгоистичен. Люди, которые умеют если не любить, то хотя бы принимать собственные недостатки, не распоряжаются своей судьбой так неумело. Меня никто не научил тому, что не следует все время придираться к себе. Как любой ребенок, я хотел быть понятым, но все мои попытки донести до окружающих собственные мысли вызывали лишь насмешки и отчуждение.
— Вас наверняка кто-то понимал, — сказал ты, но он резко взмахнул рукой.
— Молчите, или я не смогу объяснить, что чувствую, а значит, назначенная вами цена уплачена не будет. Мои родители… Наверное, лет до восьми я вообще не чувствовал связи с ними. У меня был дед. Отец отца. Ему не нравился собственный сын, мою мать он не выносил на дух, их постоянные ссоры не вызывали у него ничего, кроме раздражения. Он был тихим человеком. Ненавидел конфликты и людей, которые живут ими. Старик предпочитал устраняться от проблем, поэтому, когда отец впервые поднял на меня руку, дед не стал скандалить с ним, просто забрал внука к себе. Это всех устраивало… — Снейп улыбнулся. Впервые ты видел на его лице такую улыбку, незамысловатую, не отягощенную иронией, простую. — Меня тоже. Мы жили вдвоем в крошечном доме на окраине города. Я помню каждый день из тех, что вообще смогли отложиться в памяти ребенка. Он покупал мне сладости и рассказывал сказки. Было в нем что-то такое… Даже самые обыденные рассказы звучали как волшебные истории — про его бытность наладчиком станков на ткацкой фабрике и, конечно, про бабушку. Единственной женщине в его мире. Она умерла за двадцать лет до моего рождения, но в маленьком доме все еще были аккуратно разложены ее вещи. Сейчас многие могли бы сказать, что человек способен полюбить не один раз. Но кто точно знает, сколько? Два, три, десять? Мой дед и не искал ответ. Он не разменивал это слово и не занимался расшифровкой его значений. Наверное, я унаследовал от него понимание: чем больше ты ищешь множество ее определений, тем меньше от этой самой любви остается. «Это как чай с лимоном и один кубик сахара, — говорил дедушка. — Положишь весь — будет вкусно независимо от того, станешь цедить напиток или выпьешь его залпом. Начнешь крошить кусок, жалея себя, — так до конца жизни и придется глотать кислятину, потому что неделимое не должно быть разделено».
Ты развернулся и сел на постели, прикрываясь простыней. Ну, вот же! То самое, что ты хотел от него услышать. Сейчас, наверное, будет про нее. Твою маму… Только отчего так страшно услышать ответ на свой глупый вопрос?
— Вы растворили свой кусок сахара без остатка?
Он хмыкнул.
— Нет, он растаял безо всякого толка. И не думайте, что это стало сложным выбором. Мой дед умер, когда мне было семь. Упал с лестницы, ведущей на чердак, и сломал позвоночник. Он хрипел, лежа на полу, изо рта текла кровь, но старик улыбался. Говорил не о боли, не обо мне, а том что, наконец, идет в погоню за своим кусочком сахара. Я плакал, позвонил родителям, но моя мать, которая могла его спасти, просто велела набрать номер скорой помощи.
— Почему?
— Она боялась разгневать мужа, применив свои способности. Впрочем, неважно, — сказал Снейп. Он явно старался не говорить Саше Джонс о своей магии. Она не перешагнула эту грань доверия? Ну, спасибо, что он хоть что-то говорил. Ты кивнул, умоляя продолжить. — Когда я стал жить у родителей, все изменилось. Не знаю, кого я ненавидел больше — их или дедушку за то, что тот оказался таким хрупким. А может, мне казалось ужасным то, как мало я значил для него. Он ведь ушел от меня почти с радостью, даже зная, в каких дерьмовых обстоятельствах оставляет. Но в память о нем моя первая любовь сразу была признана единственной. Не назови я ее таковой — не смог бы хоть немного оправдать человека, который меня предал.
— Эта женщина…
Снейп рассматривал свои руки.
— Девочка, потом девушка, женщина совсем недолго и точно не со мной. Она никогда меня не любила. Нас с ней связала ниточка похожести в своем отличии от других. Только она была здорова и открыта миру, а я уже заражен собственной ненавистью к нему. Было понятно, что ничего не выйдет. Даже когда мы шли рядом и я держал ее за руку… В общем, надеюсь, что вы этого не понимаете. Ужасно, когда ты с макушки до кончиков пальцев — чей-то, а тебе самому ни черта не принадлежит. Она меня даже не бросила. Вещи, в которых не нуждаются… Их не бросают, а просто оставляют в прошлом. Ей не было больно. Она отказалась меня понимать, а я так и остался со своим куском сахара в руке. Он растаял, пальцы стали липкими. Это было ужасно неприятно, а то, что тебе не нравится, исчезает медленнее, чем хорошее. Я никогда не мог забыть это ощущение, вычеркнуть ее из памяти. Сначала надеялся, что однажды отмоюсь от этого чувства, но, сколько бы воды и времени ни утекало, оно оставалось со мной. Потом она умерла. Стало одновременно не за что и не с чем бороться.
Саша Джонс не имела права знать правду.
— Давно?
Снейп кивнул.
— Очень. Я стал одной из причин ее гибели. Не спрашивайте про степень вины. Тогда, сейчас, завтра — в общем, всегда я буду считать ее абсолютной.
Ты не готов был принять это.
— Вы нажали на курок?
Профессор покачал головой
— Нет.
— Лично ее прикончили?
— Нет.
Наверное, стоило именно сейчас послать его к психоаналитику, а хотелось на хрен. Что ты и сделал.
— Тогда о какой абсолютной вине может идти речь? — Если ты что и заметил, пребывая в теле женщины, так это то, что девушки — не дуры и прекрасно понимают, когда их хотят, под какой бы мишурой слов это желание ни пряталось. — Что касается вашего куска сахара… Ее чашка знала, что он есть. Может, просто нашла повод не добавлять его к своему лимону. Думала ли она, что все так серьезно, и он растает, а вы годами будете размазывать его по пальцам? Я не знаю, черт возьми! Только нельзя предполагать, что ей было все равно, вы же любили хорошего человека, а не садиста. — Ты не ему признался, а себе. — Вот я тоже любила. Мне казалось… Один раз что-то тюкнуло в темечко — и я поплыла. Все было неловко, но совершенно искренне. Случайные встречи, паника, потные ладони… Он чувствовал то же самое. Смущался при виде меня, но девушку выбрал умом, а не дрожащими коленками. И правильно. Та его подружка была очень классной, но вскоре она погибла и сразу превратилась в лучшую в мире. Уже не могла совершить ошибок, а значит, стала идеальней. Я пробовала встречаться с тем парнем, но поняла: мне не допрыгнуть до той планки, что установила его потерянная правильная любовь, да и не хотел он этого. Потому что все фигня. Его коленки недостаточно по мне дрожали, да и та девушка была лишь символом. Та ваша подружка отгрызала углы у пакетов? Ела помидоры в библиотеке? Нет? Да вы просто не знаете ответа, и можете думать о том, что вам нравится. А я больше не хочу прыгать, поэтому второй раз выбирала умом, только ничего не делала, пока сердце не догнало моих представлений о том, какие отношения будут правильными. Но это тоже ошибка! Тому, кого знаешь и ценишь как друга, веришь абсолютно. Но что делает любовь? Она вносит в ваши отношения секс. И если по каким-то причинам ты не можешь трахаться, ваш карточный домик распадается. Любовь рушит то, на чем выросла. Дружба исчезает. Уже и вера в тягость, и надежды никакой. Так что не так с моим сахаром? Его еще не было или он где-то растаял, а я тем временем опрокинула нужную чашку? Или вы скажете, я не способна чувствовать вовсе, любить правильно, и на мне пора ставить крест? Не хочу недооценивать свои чувства, но и переоценивать их бессмысленно.
