И ещё ему повезло, что он был занят от зари до зари. В отличие от других. Сейчас было неприятно даже думать о «Лифде» и его команде. Принц сдержал слово, и пятьдесят тысяч золотых брусочков – японцы называли их «кобан»– были доставлены голландцам. Квакернек хотел сохранить деньги в общем котле для закупки пищи и одежды и, что важнее всего, для подготовки корабля к возвращению в Европу. Команда не согласилась с этим и настояла на немедленном разделе денег. Теперь члены экипажа разбрелись по всему Эдо, наливаясь сакэ и познавая прелести японских спален. Конечно, у него не было никакого права осуждать их, потому что он и сам предавался этим радостям. И, конечно, он был вынужден признать наличие некоей методичности в этом безумии: вряд ли кораблю позволят выйти из Эдо в ближайшее время, во всяком случае, с оружием и снаряжением. А кто наберётся храбрости отправиться в обратный путь без единого орудия на борту?
Но теперь они не выйдут в море. Только не эти люди. Ни один человек, когда-либо державший в объятиях японскую женщину. Точнее, побывавший в её объятиях. Даже Мельхиор превратился в настоящего дебошира. Исключение составлял Якоб, остававшийся на корабле. Он мерил шагами палубу, осматривал растущий город и беспокойное море, суетился и старел день ото дня, хотя все невзгоды их путешествия из Амстердама не добавил ни единого седого волоса в его шевелюре, ни одной морщины на лице. Тогда он был похож на стальную пружину, и ответственность руководителя не давала ему расслабиться.
… Но Уилла ждало дело. Он вытер шею полотенцем. И, работая, он мог мечтать. О ком он должен мечтать. О принцессе Асаи Едогими? Да, конечно. Невозможно когда-либо забыть такую красоту, столь непринуждённо и легко, столь великолепно овладевающую его телом. Но чьё лицо он видел на этом замечательном теле? Пинто Магдалины? Или детское удивление Магоме Сикибу?
И как долго может мужчина существовать на одних мечтах?
До той поры, пока не завершит свою работу. Рабочие складывали свои инструменты и падали ниц, сгибаясь в поклоне. Уилл обернулся к двери и тотчас же сам склонился в коутоу: эту короткую, толстенькую фигуру в зелёном кимоно, этот меч в белых ножнах не спутать ни с кем. Так же как не спутать тьму охранников, насторожённого Сукэ, надменного Хидетаду.
– Встань, Уилл Адамс, – сказал Иеясу. – И подойди сюда. Уилл приблизился. Ничуть не изменился; за исключением, может быть, некоторой усталости во взгляде. Глаза принца скользили по его телу, как тёплая волна. Это было первый раз, когда принц видел Уилла практически нагим; инстинктивно Уилл набрал воздуха в лёгкие и развернул плечи.
– Ты хорошо поработал, Уилл Адамс, – промолвил Иеясу. – Поздравляю тебя. Готовы ли эти орудия к перевозке?
– Двенадцать готовы, мой господин. Над остальными шестью надо ещё поработать.
– Тогда это придётся отложить до следующего подходящего случая. Двенадцати должно хватить. Я предоставлю коней, Уилл Адамс, а ты готовь пушки и готовься сам к выступлению. От событий ближайшего месяца будет зависеть всё наше будущее.
Несколько дней армия двигалась вдоль побережья, затем, пройдя через горное ущелье, повернула в глубь острова. Люди шли по шоссе, подобного которому Уилл раньше никогда не видел. Оно было столь широким, что по нему в ряд могли проехать три повозки; по сторонам росли деревья, регулярно попадались почтовые домики, хозяева которых спешили накормить и обслужить генералов и принца. По прикидкам Уилла, армия состояла приблизительно из сорока тысяч воинов – бесконечная живая гусеница из закованных в латы солдат. Солнце сверкало на красных, зелёных, золотых, белых доспехах, теряясь на чёрных; оно блистало на кончиках копий, ветер развевал разноцветные флажки на шлемах командующих. Всё это походило на огромный, постоянно меняющийся калейдоскоп. Но над всем этим скопищем людей поднималось одно знамя, видневшееся тут и там, – белое полотнище, вышитое розами; на нём красовался герб в виде золотого веера – боевой штандарт принца Иеясу. К тому же каждый воин его армии носил свой длинный меч в белых ножнах. Токугава в походе.
А с ними Уилл Адамс из Джиллингема, что в Кенте. Невероятная мысль. Да, Мельхиор и Якоб, конечно, подумали так.
– Умереть в этой далёкой стране, сражаясь за языческого принца, поднявшего бунт против законного господина? – вскричал тогда Якоб – Ты в самом деле сошёл с ума.
Но в этой стране сражение, храбрость, честь были единственными путями к богатству. И ему дали меч. Только один, как и подобало обычному человеку, но он висел на боку в белых ножнах, как и у остальных; его постукивание по бедру при ходьбе заставляло кровь быстрее течь в жилах. Без доспехов – по всей Японии не нашли бы лат подходящего размера. Но в его задачу не входило кидаться в гущу резни: он шагал в замыкающих рядах, а за ним громыхали повозки с орудиями, рядом с которыми тряслась наспех обученная команда пушкарей. По его мнению, они были ещё не готовы. Он не знал, был ли он сам готов. Но инстинкт подсказывал, что он приближается к водоразделу в своей жизни.
Как начальнику артиллерии ему дали и коня. Он мало понимал в верховой езде и не хотел позориться перед знатью рода Токугава. Поэтому он вёл свою лошадь в поводу перед первой упряжкой быков, вдыхая пыль, поднятую мириадами ног впереди. Капитан Уильям Адамс. Но теперь это не имело значения. За этой победой может последовать мир мечты…
Но будет ли победа? В армии Токугавы царили уверенность и решимость. Ожидалось, что вскоре к ним присоединятся другие могущественные кланы – Като и Асано, которые поддерживали Иеясу в походе на Киото. Но это был всего лишь предлог. Истинной их целью была Осака. Не штурмовать замок, не уничтожить квамбаку, а всего лишь воздать почести его матери и её фрейлинам. Таково было официальное объяснение. Иеясу хотел всего лишь спасти квамбаку от влияния злоумышленников – тех, кто боялся власти Токугавы, кто сам хотел управлять от имени мальчика Хидеери. Потому что мятеж на севере – не что иное, как приманка, чтобы выманить Токугаву из оплота центральной власти. Когда армии вступят в сражение, придворные, недовольные правлением Иеясу, объявят его изменником и обнародуют свои домыслы о том, что он хочет сам стать сегуном. Многие из знатных феодалов поднимут оружие в защиту молодого Хидеери, среди них – могущественный клан Мори, знаменитый генерал Икеда из Бизена и Сацума, правители южного острова. Последуют ли Тадатуне и его отец за своим господином? Как странно – выступать против них. А если одно из его пушечных ядер убьёт Тадатуне? Он вспомнил юношу с благодарностью, которую не омрачило их расставание.
Но теперь в дело пошло не только честолюбие. Душой заговора против Иеясу был Исида Мицунари по кличке «Полицейский»; он был премьер-министром в правительстве Хидееси и теперь изо всех сил старался удержать власть в своих руках, хотя и был не главным даймио среди тех генералов, что последовали за ним. Провозглашая Иеясу вне закона, Мицунари попытался захватить в качестве заложников жён и семьи четырёх генералов рода Токугава в летней резиденции в Осаке. Большинству удалось скрыться, но супруга господина Хосокава, обнаружив свой дом окружённым, убила своих детей и себя, не пожелав попасть в лапы «Полицейского». Если в сердце любого из Токугава и была истинная ненависть, то направлена она была на одного лишь человека: Исиду Мицунари.
Поэтому это была война не на жизнь, а на смерть, по крайней мере для даймио. Генералы горели жаждой мести и рвались в бой. Кто бы ни победил, побеждённому можно было не ожидать помилования. Как не похоже на Европу, где в мясорубке гибли простые солдаты, а их начальники и семьи могли ожидать соответствующего уважительного отношения и современного освобождения за выкуп. Здесь же скорее простой солдат мог рассчитывать на помилование, но его командир должен был сражаться до последнего, а в противном случае самому распороть себе живот в церемонии харакири. Ужасающая мысль.
А к какой же категории относился он, Уилл Адамс? Он не был самураем. И всё же он не сомневался, что его имя хорошо известно генералам Западной армии – так называлась армия Мицунари, в отличие от Восточной, возглавляемой Токугавой. Представь, что тебя швыряют под ноги Асаи Едогими – жалкого пленника, которому она отдала лучшее, что имела, и который в ответ на это перешёл на сторону её врага. От этой мысли стыла кровь в жилах, потом так же быстро озноб переходил в жар. Не только потому, что позади Едогими почти наверняка будет стоять Пинто Магдалина, но и из-за оборотной стороны медали. Представь только, как Асаи Едогими и её фрейлин волокут, пленных, к Иеясу.
Что за мысли. Что за мысли. Мысли, в которых не должно быть и следа вины. Именно в этом заключалось самое поразительное. Куда подевался раздираемый сомнениями человек, отплывший из Англии, чтобы присоединиться в Текселе к голландскому флоту? Да, этот человек умер. Возможно, он умер ещё до того, как простился с женой. Он, конечно, умер в один из дней того страшного перехода через Южное море. Теперь он родился заново? Или его просто доставили в рай? Или в ад? Но сомнения всё же были поначалу. Может быть, их отзвук все ещё витал где-то в подсознании, заслонённый величием того, что он делал сейчас. Он шагал на сражение, единственный европеец среди армии чужестранцев. Сомневаться можно будет в последний предсмертный миг. Или в последний миг, после которого наступит вечная жизнь.
