Пока я постигала откровение, что он Беннетт, просто Беннетт, меня обожгло резкой вспышкой желания. Ведь это давало мне шанс, что он постепенно становился моим Просто Беннеттом. На какой-то миг мне захотелось этого больше всего на свете.
Женщина с неестественно блестящими волосами мотнула головой и улыбнулась нам с экрана. Я плюхнулась на диван рядом со своим пациентом.
— Что смотрим?
— Рекламу шампуня, — ответил он, вытащив руку из трусов и потянувшись ко мне.
Я принялась подшучивать над ним на тему вшей, но замолчала, как только он начал массировать мои пальцы.
— Но вообще-то идут «Клерки».
— Один из моих любимых фильмов, — сказала я.
— Я в курсе. Ты пересказывала их в тот день, когда мы впервые встретились.
— Вообще-то это были «Клерки-2», — уточнила я и тут же осеклась. — Неужели ты это помнишь?
— Конечно, помню. Ты говорила, как парень из студенческого братства, и выглядела при этом, как чертова модель. Какой мужчина такое забудет?
— Я отдала бы все, чтобы узнать, о чем ты в тот момент думал.
— Я думал: «Прямо по курсу исключительно трахабельная практикантка. Отбой, солдат. Повторяю, отбой».
Рассмеявшись, я положила голову ему на плечо.
— Боже, эта первая встреча была сущим кошмаром.
Ничего не ответив, он продолжал водить большим пальцем по моей руке, то нажимая сильней, то нежно поглаживая. Раньше мне никто не массировал руки. Если бы Беннетт сейчас попытался перейти к оральному сексу, я, пожалуй, отказалась бы и предпочла, чтобы он продолжал делать то, что делает.
Ладно, это наглая ложь. Я готова была раздвигать ноги перед его губами триста шестьдесят пять дней в…
— Хлоя, чего ты хочешь? — спросил Беннетт, обрывая мой внутренний спор.
— В смысле?
— Что с нами будет, когда мы вернемся в Чикаго?
Я тупо уставилась на него. Сердце истошно забилось, кровь застучала в висках.
— Мы, — пояснил он нарочито терпеливо. — Ты и я. Хлоя и Беннетт. Мужчина и его фурия. Я понимаю, что для тебя все это непросто.
— Ну, я точно уверена, что не хочу все время ссориться, — я игриво стукнула его по плечу. — Хотя отчасти это мне даже нравится.
Беннетт рассмеялся, но смех его прозвучал не особенно радостно.
— «Не ссориться все время», хм, это оставляет большой простор для фантазий. Так как же ты видишь нас?
Вместе. Я хочу быть твоей девушкой. Хочу бывать у тебя дома и оставаться там время от времени. Я открыла рот для ответа, но все слова испарились.
— Думаю, зависит от того, насколько вообще реальны какие-то отношения между нами.
Выпустив мою руку, он потер лицо. Показ фильма возобновился, и между нами повисло самое неловкое молчание за всю историю человечества.
В конце концов он снова взял меня за руку и поцеловал в ладонь.
— Хорошо, детка. «Не ссориться все время» — это тоже неплохо.
Я уставилась на его пальцы, сжимавшие мои. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем я ухитрилась выдавить:
— Извини. Все это для меня как-то ново.
— Для меня тоже, — напомнил он.
Мы снова замолчали и продолжили смотреть фильм, смеясь в одних и тех же местах и постепенно придвигаясь друг к другу, пока я практически полностью не легла на него. Краем глаза я покосилась на часы на стене и мысленно сосчитала, сколько часов в Сан-Диего нам осталось.
Четырнадцать.
Четырнадцать часов в совершенном мире, где я могу быть с ним, когда захочу, без всяких секретов и грязи, без вспышек ярости как единственной формы прелюдий.
— Какой у тебя любимый фильм? — спросил он, перевернув меня и расположившись сверху.
Его кожа просто пылала, и мне захотелось снять блузку, но я не вытерпела бы, если бы он отодвинулся хоть на дюйм, хоть на долю секунды.
— Мне нравятся комедии, — начала я. — «Клерки», «Увалень Томми», «Зомби по имени Шон», «Типа крутые легавые», «Улика» — все в таком роде. Но самый любимый, наверное, «Окно во двор».
— Из-за Джимми Стюарта или Грейс Келли? — спросил он, прожигая дорожку из поцелуев на моей шее.
— Мне нравятся оба, но больше, наверное, Грейс Келли.
— Понятно, почему. Ты на нее похожа.
Подняв руку, он пригладил выбившуюся из хвоста прядь волос.
— Я слышал, что у Грейс Келли тоже был ротик, как у уличной торговки, — добавил он.
— Тебе нравится мой ротик, особенно когда я говорю непристойности.
— Верно. Но он нравится мне еще больше, когда занят делом, — сказал он, со значением усмехнувшись.
— Знаешь, если бы ты время от времени затыкался, ты был бы почти идеален.
— Но тогда я был бы молчаливым раздирателем трусов, что куда страшнее, чем сердитый босс в роли раздирателя трусов.
Я захихикала под ним, и он пощекотал меня между ребер.
— Я знаю, что ты от этого без ума, — проворчал он.
— Беннетт, — поинтересовалась я как можно более безучастно, — что ты с ними делаешь?
Он окинул меня озорным и в то же время страстным взглядом.
— Храню в надежном месте.
— Могу я посмотреть?
— Нет.
— Почему? — спросила я, сурово прищурившись.
— Потому что ты попытаешься их забрать.
— Зачем они мне? Они все равно порваны.
Он ухмыльнулся, но промолчал.
— В любом случае, почему ты это делаешь?
Некоторое время Беннетт изучающе смотрел на меня, не торопясь с ответом. Наконец, приподнявшись на локте, он придвинулся ко мне, так что его лицо очутилось в паре дюймов от моего.
— Потому что тебе это нравится.
С этими словами он встал и, притянув меня к себе, потащил в спальню.
У меня был опыт коммерческих переговоров, работы с недобросовестными партнерами и заключения рискованных сделок. А сейчас я совершил абсолютно нехарактерный для себя поступок — я пошел ва-банк. Но, поскольку речь шла о Хлое, мне было плевать. Я выложил все карты.
— Тебе не терпится вернуться домой? Тебя не было почти три недели.
Она пожала плечами, бесцеремонно стащила с меня боксеры и сжала мой член в теплых пальцах с такой привычной уверенностью, что все тело заныло от желания.
— Я хорошо провела здесь время.
Я медленно расстегнул все пуговицы ее блузки, целуя каждый обнажавшийся дюйм кожи.
— Сколько нам осталось до самолета?
— Тринадцать часов, — ответила она, не взглянув на часы.
Судя по скорости ответа и по тому, что я нащупал, просунув два пальца ей в трусики, она не собиралась в ближайшее время покидать эту комнату.
Я почесывал ногтями ее бедра, поддразнивал языком ее язычок и терся об ее ногу до тех пор, пока она не подалась мне навстречу. Обхватив ногами мои бедра, она уперлась ладонями мне в грудь. Я резко вошел в нее, намереваясь заставить ее кончить столько раз, сколько смогу до восхода солнца.
Для меня не осталось ничего в мире, кроме ее гладкой кожи и негромких стонов, которые она выдыхала мне в шею. Я скользил в ней, над ней, снова и снова, растеряв все слова и сам потерявшись в ней. Ее бедра двигались в одном ритме с моими. Она приподнялась, прижавшись грудью к моей груди. Мне хотелось сказать ей: «То, что между нами, прекрасней всего, что со мной было. Чувствуешь ли ты то же самое?»
Но слов у меня не осталось. Только инстинкты и желание, только ее вкус у меня во рту и отголоски ее смеха, звенящие в ушах. Я хотел, чтобы этот звук никогда не смолкал. Я хотел стать для нее всем: любовником, спарринг-партнером и другом. В этой кровати я мог быть кем угодно.
— Я не знаю, получится ли у меня, — произнесла она в бесконечную секунду на самой границе оргазма, вцепившись в меня так крепко, что на коже могли остаться синяки.
Но я понял, о чем она, потому что был так же переполнен болезненным желанием и так же не знал, чем все это кончится. Я хотел ее так, что ежесекундно ощущал и сытость, и дикий голод, и мой мозг не знал, как во всем этом разобраться. Поэтому вместо того, чтобы ответить ей или начать уверять, что знаю, как нам быть, я поцеловал ее в шею и, погладив нежную кожу бедра, шепнул:
— Я тоже не знаю, но пока не готов все бросить.
— Мне так хорошо, — выдохнула она мне в подбородок, и я застонал в ответ от сладкой боли, неспособный выговорить ни единого слова.
Я боялся, что сейчас завою.
Я целовал ее.
Вдавливал ее глубже в матрас.
Это безумное блаженство продолжалось, казалось, вечно. Она поднималась навстречу мне, ее рот был горячим и ненасытным, сладким и горьким.
Я проснулся, когда у меня из-под головы выдернули подушку, и Хлоя рядом пробормотала что-то невнятное о шпинате и хот-догах.
Эта женщина, неукротимая в постели, еще и говорила во сне.
Я жадно провел рукой по ее заду, а потом перекатился на бок и взглянул на часы. Было пять с небольшим утра, но нам вскоре надо было вставать, чтобы успеть на восьмичасовой рейс. Как ни жаль было покидать наше уютное гнездышко порока, впереди замаячила реальная жизнь. Я ничего не сделал по работе за всю конференцию и постепенно начинал чувствовать вину перед собственной карьерой, которую столь беспардонно забросил. В последние десять лет вся моя жизнь была посвящена карьере, и, хотя разрушительный эффект Хлои на эту сферу уже не вызывал у меня прежней ярости, следовало сосредоточиться. Настало время вернуться домой, нацепить шляпу большого босса и взять всех виновных на карандаш.
