Середина июня выдалась жаркой и солнечной: время, когда Москва превращалась в маленькую Европу. Столики на улицах, огромные, призывно открытые настежь окна кафе, кондиционеры в ресторанах. Роскошные сарафаны в пол и короткие шорты, люди, улыбающиеся друг другу, солнечные зайчики от экранов мобильных телефонов. Время, когда можно было расслабиться, выдохнуть, не носить на себе тонну одежды и не тратить основное количество сил на обогрев. Коты, толстые, солнечные рыжие коты грелись, лениво развалившись на тротуарах в закатных лучах, из открытых настежь окон баров громко играла музыка, и кто-то из курящих возле заведения подпевал и пританцовывал. Дети босиком бегали в фонтанах, раскидывая брызги, смеясь так открыто и светло, что улицы наполнялись радостью.
Вообще лето должно быть временем, защищённым от переживаний, разборок, слез, потерь… Лето должно оставаться временем, когда можно просто отдохнуть и прекратить выживать. Ссоры в эти короткие три месяца должны преследоваться по закону.
– Привет! – Николь села за барную стойку и кивнула Яне.
– Ого, какие люди! – девушка вышла с рабочей территории и обняла старую знакомую. – Как она, семейная жизнь?
– Я не знаю. – Девушка смеялась, – я так тогда и не вышла замуж, знаешь… Нам не нужно было этого делать. Иногда мне кажется, даже не стоило начинать.
– Так ты все это время?.. – Яна с любопытством разглядывала маленькую француженку. На девушке был легкий чёрный сарафан в белый мелкий горошек с глубокими вырезами вдоль обеих ног, распущенные русые волосы, слегка выгоревшие в блонд. Она вся светилась. – Выглядишь, как с обложки журнала!
– Я все это время… – Николь кокетливо подняла глаза наверх, – я пережила маленький локальный ад. Поговорила с мамой, признавшись в том, что, кажется, девушки мне не чужды. Ушла с работы, пошла на курсы живописи… Перестала себя жалеть, делить мир на чёрное и белое и, кажется, немного выспалась.
– Ого.. – Яна с восторгом слушала рассказ девушки. – Я успела только спасти «Queen» от нападок со стороны гомофобного населения и высокопоставленных лиц. Война была долгой, но стоила того, потому что открыла для меня лгбт мир с другой стороны. Как минимум, я узнала, сколько «наших» занимают не менее высокие посты, чем натуралы. Ну и я… – девушка продемонстрировала руку, – вот…
– И кто эта счастливица? – Николь разглядывала маленькое колечко с бриллиантом.
– Это одна из тех, про кого я тебе только что рассказала. – Яна выглядела невероятно счастливой. – Она очень поддержала меня, нашла юристов, адвокатов, подключила все свои связи. Рита – восхитительная женщина… Ну, и я не смогла устоять.
– Это потрясающе! – Искренне порадовалась Николь.
– А ты?.. – Яна видела, как растерялась девушка от вопроса. – Ты не с Макс, я знаю…
– Я не хотела никуда торопиться. Я хотела все решить для себя. – Взгляд девушки стал серьезным. – Макс великолепная, и я ей очень благодарна за все. Мне надо было решиться на изменения в своей жизни. Я искала как, даже сама того не зная… Я жила такую одинаковую жизнь, всегда подстраиваясь под всех. Я не помню, чтобы хоть когда-то задумывалась о том, чего хочу на самом деле. Сейчас я чувствую себя счастливой, как никогда.
– Значит, Макс не знает, что ты не вышла замуж? – Яна понимала девушку. Она имела право разобраться в своей жизни, но где-то внутри Яне всегда казалось, что они с Максим должны быть вместе.
– Я запретила подруге распространяться на эту тему. Поэтому нет, Макс не в курсе. Я так же ровным счетом ничего не знаю о ней. Я взяла тайм-аут, чтобы все встало на свои места. Держалась подальше от этого мира… – девушка обвела рукой заведение.
– И ты разобралась? – Взгляд Яны стал серьёзным. – Хотя мне всегда казалось, что любим мы человека, а не половой признак.
– Марина говорит точно так же. – Николь посмотрела на посетителей и улыбнулась, – я, на самом деле, очень скучала по этому месту. Здесь невероятная атмосфера.
– Я буду рада, если ты станешь заглядывать сюда, теперь, когда ты разобралась…
– Я… – Николь сделала паузу, – я улетаю завтра. Вот, зашла попрощаться, потому что не могла не зайти.
– Куда, детка? – Яна смотрела на Николь с легкой материнской нежностью. Разница в возрасте у них была не такая уж и большая, но девушка всегда казалась ей ощутимо младше, светлее, наивнее.
– Я переезжаю в Париж, к матери. – Николь смотрела, как солнечный свет льётся из окна. – Я много прожила здесь, многое пережила, многое для себя выяснила. Теперь я хочу открывать для себя мир, учиться, дышать полной грудью.
– Ты больше не любишь её? – прямо спросила девушка.
– Я была безумно влюблена в Максим. И я понимаю, что это было очевидно. – Николь не знала, как лучше ответить на этот вопрос. Яна умела поставить в тупик и заставить посмотреть в самое сердце. – Потом я пережила пустоту, выжженную землю, знаешь.. – Яна только кивнула. И Николь продолжила, – эта земля только начала приобретать цвет. На ней появляются первые ростки, маленькие, салатовые… И мне сложно сказать, какой из них принадлежит Максим, и принадлежит ли хоть один из них.
– Что ж, тогда я надеюсь, что твоя планета скоро станет зеленой, и на ней взойдут цветы невероятной красоты. Я желаю тебе найти то, что ты ищешь. – Яна тепло обняла девушку.
***
Камилла уже третий день проводила здесь. Сине-зелёные стены, покрытые традиционной для этих мест лаковой масляной краской, холодные даже летом подоконники, запах хлорки, от которого пересыхало горло. Тут не было времени, не было сезона, только множество людей, у каждого из которых – своя беда; все здесь собраны в один ад. Тут никто не жалуется. Только тихо спрашивают в коридорах, какой курс химии, нашли ли донора, и как давно последний раз поднималась температура. Люди не делятся здесь на богатых и бедных, на мужчин и женщин, на расы, на лгбт и натуралов. Только на тех, у кого ещё есть надежда, и тех, кто выходит из палаты белый, как простыня. Рак не спрашивает, что ты успел, где облажался, сколько денег заработал, сколько этажей в доме, какой у тебя айфон.
– Папа… – Камилла сидела возле кровати. – Скажи мне, может, ты что-то хочешь?
– Нет, спасибо. – Отец отвечал одними губами. Он выглядел серым, землистым, с обветренными губами, постоянно холодными руками и почти постоянной температурой. – Только маме скажи там, пусть не волнуется. Ей нельзя. Ты же сама знаешь, сердце у матери и так на ладан дышит.
– Я скажу. – Камилла положила голову на кровать, и отец слегка поглаживал её волосы. Она старалась никогда при нем не плакать. Точнее, не плакать
