Это сообщение дополняется Феопомпом в его письме к Александру (FHG, I, 325), где он сурово порицает распущенность наместника Гарпала: «Рассмотри и внимательно выслушай, что рассказывают вавилоняне о пышности, которую он явил на похоронах гетеры Пифионики. Первоначально она была служанкой флейтистки Вакхиды, которая, в свою очередь, была служанкой той самой фракиянки Синопы, что перенесла проституцию с Эгины в Афины, так что Пифионику можно по справедливости назвать не только трижды служанкой, но и трижды шлюхой. Итак, Гарпал воздвиг ей два памятника стоимостью более 200 талантов (около 50 000 фунтов). Чему поражается брльшинство из нас, так это следующему: тем, кто пал в Киликии за твое царство и за свободу Греции, ни этот превосходный наместник, ни кто другой памятника не поставил; зато в Афинах мы с изумлением будем лицезреть памятник шлюхе Пифионике, при том что в Вавилоне памятник ей давно уже закончен. Этой девке, которая, как всем нам известно, отдавалась за гроши каждому желающему, человек, хваставшийся дружбой с тобой, осмелился назначить святилище вместе с храмовым округом и опозорить храм и алтарь именем «Пифионики-Афродиты», показав тем самым, что он не только смеется над божественной карой, но и пытается попрать твой авторитет».
Афиней (xiii, 595d)· далее говорит: «По смерти Пифионики Гарпал послал за Гликерой, тоже гетерой, как свидетельствует Феопомп»; он говорит также, что «Гарпал не желал, чтобы его отличили венком, если гетера не будет увенчана вместе с ним. Он воздвиг бронзовую статую Гликеры в сирийском городе Росс на том самом месте, где ныне намеревается поставить твою статую. Кроме того, он разрешил ей жить в царском замке в Тарсе и подбивает народ оказать ей царские почести, величая ее царицей и относясь к ней со всем благоговением, какое подобает лишь твоей матери и жене». С этим согласен автор сатировской драмы «Аген» (TGF, 810); «Аген» был исполнен во время Дионисий на Гидаспе, когда Гарпал уже подвергся преследованию и бежал за море. Поэт упоминает здесь Пифионику как очень красивую женщину, к этому времени уже покойную, но думает, что Гликера живет с Гарпалом и что благодаря ей афиняне получили отменные подарки.
Затем Афиней цитирует несколько строк из этой сатировской драмы, где вскользь упоминается «знаменитое святилище шлюх», о котором говорилось выше. Согласно этому отрывку, некие маги предлагали вывести Пифионику из подземного царства назад к Гарпалу.
Афиней продолжает (xiii, 596b): «Славившиеся красотой гетеры жили также в египетском Навкратисе. Такова Дориха, которую поносит в своих стихах прекрасная Сафо (фрагм. 138, Bergk; ср. также прелестную оду в книге Diehl, Supplementum Lyricum, Bonn, 1917, p. 29), потому что она, будучи любовницей брата поэтессы, способствовала его отчуждению от сестры, когда он прибыл по своим делам в Навкратис. У Геродота (ii, 135) Дориха названа «Родопис», однако историк, по-видимому, не знал, что это имя принадлежало другой знаменитой гетере, воздвигшей, согласно Кратину (CAP, I, 110), в Дельфах знаменитые «обелиски» [железные вертелы]». Это явствует из Геродота, который наряду с другими замечаниями относительно Дорихи Родопис говорит следующее: «Родопис, первоначально рабыня-фракиянка, после различных приключений прибыла в Навкратис, где была любовницей своего хозяина», пока ее не выкупил за большие деньги Харакс из Митилены, брат поэтессы Сафо. После этого она оставалась в Египте и, будучи известной куртизанкой, нажила много денег, по крайней мере для гетеры, которых было, однако, недостаточно для того, чтобы построить пирамиду. Тогда Родопис «пожелала оставить о себе память в Элладе и придумала послать в Дельфы такой посвятительный дар, какого еще никто не придумал посвятить ни в один храм. На десятую долю своих денег она заказала (насколько хватило этой десятой части) множество железных вертелов[145], столь больших, чтобы жарить целых быков, и отослала их в Дельфы. Еще и поныне эти вертелы лежат в куче за алтарем, воздвигнутым хиосцами, как раз против храма» [перевод Г. А. Стратановского].
Афиней цитирует эпиграмму Посидиппа к Дорихе, в которой говорится о том, что ее будут помнить в Навкратисе до тех пор, пока корабли выходят из Нила в море.
Афиней далее говорит (xiii, 596d): «Прелестная гетера Архедика также происходила из Навкратиса». Известностью пользовалась также гетера из Эреса, носившая то же имя, что и поэтесса Сафо, и любившая красавца Фаона, как свидетельствует Нимфид (FHG, III, 16) в своем «Перипле Азии».
Гетера Никарета из Мегар происходила из очень хорошей семьи; ее общества усердно искали ввиду того, что она была весьма хорошо образованна и училась у философа Стилъпона. Знаменитыми гетерами были Билистиха из Аргоса, возводившая свой род к Атридам, а также Леена, возлюбленная тираноубийцы Гармодия, которая была схвачена приближенными тирана Гиппия и умерла под пытками, не выдав товарищей.
Гетера Лерна, звавшаяся также Парорамой, была любовницей оратора Стратокла. Так как она шла за любым мужчиной, желавшим получить ее за две драхмы, ее называли иногда также Дидрахмой.
Некий Гераклид написал письмо царю Птолемею IV Филопатору (письмо сохранилось, см. Sudhoff, Arztliches aus griechischen Papyruskunden, S. 108, Bull. Hellen., xxvii, 1903), в котором жалуется на поведение гетеры Псенобастис. Когда он проходил мимо ее дома, она лежала на окне и пригласила его зайти, а потерпев неудачу, вышла из дома и схватила его за руку. Когда же он отверг ее домогательства, она сорвала с него плащ и плюнула ему в лицо. Некоторые прохожие попытались встать на сторону старика; тогда она вернулась в дом и облила их из окна мочой.
Из Плавта («Менехмы», 388) нам известно, что в Эпидавре гетеры посылали своих слуг или служанок в гавань зазывать прибывших путешественников к ним домой; мы вправе предположить, что в портовых городах такая практика была делом обычным.
Вполне естественно то, что все гетеры питали слабость к подаркам; это уже было продемонстрировано несколькими отрывками из античных источников. Данный факт подтверждается вазописью. Так, на краснофигурнои чаше мы видим юношу, подносящего ожерелье гетере, которая сидит перед ним в кресле, и можно не сомневаться в том, что она примет подарок и положит его в раскрытую шкатулку для драгоценностей, стоящую рядом с ней. «Когда кого-нибудь охватит любовь, — говорит Плавт (Trinummus, 242), — тогда все его добро идет псу под хвост. «Дай, мне что-нибудь, мой сладенький, — лепечет маленькая шлюха. Дай, если ты действительно меня любишь!» И любовник отвечает: «Разумеется, дорогая, а если тебе этого мало, я дам еще!» У Алкифрона (i, 36) гетера Летала пишет своему любовнику: «О, если бы куртизанка могла содержать дом слезами! Тогда я была бы благополучна, потому что из-за тебя я проливаю их в изобилии. Но при нынешних обстоятельствах мне нужны деньги, платья, утварь и слуги. От этого зависит дело всей моей жизни. К сожалению, я не унаследовала поместье в Миррине, нет у меня доли и в серебряных рудниках. Я располагаю лишь теми деньгами, которые зарабатываю, и дорого мне обходящимися подарками от моих любовников».
Легко предположить, что даже в самых примитивных публичных домах имелась баня, учитывая любовь к ней греков; к тому же об этом ясно свидетельствует Плавт (Poenulus, 702). Менее понятным для нас является обычай — о нем Плавт говорит в том же месте — перед соитием придавать телу гибкость, втирая в него оливковое масло. По-видимому, это делалось скорее из гигиенических соображений, чем для усиления наслаждения, так как знаменитый врач Гален посвящает не менее двух глав своего трактата «О сохранении здоровья» (De sanitate tuenda, iii, 11) смазыванию тела маслом перед половым сношением.
Что касается искусств туалета, которые уже были описаны нами с некоторыми подробностями, можно добавить, что у Плавта (Mostellaria, 273) старая служанка гетеры Филематион высказывает несомненно еретическую, но очень разумную идею:
Лучший запах в женщине — без запаху
Вовсе быть. Когда старухи, дряхлые, беззубые,
Мажутся, порок телесный пряча под прикрасою,
То, как только пот сольется с мазями, получится,
Точно повар много разных соусов послил в одно:
И не разберешь, чем пахнет, только чуешь скверный дух.
[перевод А. Артюшкова]
Автор сочинения «Две любви» (ошибочно приписанного Лукиану; Amores, 39) высмеивает искусства туалета еще более зло: «Тот, кто взглянул бы на женщин, когда они только что встали с ночного ложа, решил бы, что они противнее тех тварей, которых и назвать утром — дурная примета. Поэтому и запираются они так тщательно дома, чтобы никто из мужчин их не увидел. Толпа старух и служанок, похожих на них самих, обступает их кругом и натирает изысканными притираниями их бдедные лица. Вместо того чтобы, смыв чистой струей выды сонное оцепенение, тотчас взяться за какое-нибудь важное дело, женщина разными сочетаниями присыпок делает светлой и блестящей кожу лица; как во время торжественного народного шествия, подходят к ней одна за другой прислужницы, и у каждой что-нибудь в руках: серебряные блюда, кружки, зеркала, целая куча склянок, как в лавке торговцев снадобьями, полные всякой дряни банки, в которых, как сокровища, хранятся зелья для чистки зубов или средства для окраски ресниц.
