Цирк "Гладиатор" - Борис Александрович Порфирьев

Чемпионат по борьбе подходит к концу. Александр Мальта не имеет ни одного поражения. Он кумир петербургской публики. Вот он стоит в центре сцены, тяжёлый, как монумент. Он — победитель. Ему подносят именные подарки и цветы. — Он раскланивается. Сейчас самое время. Ефим Верзилин шагает к арене. Все взгляды устремлены на него. Публика гадает, кто на этот раз скрылся под маской.

В проходе мелькает перекошенное лицо Вогау, склоняется над ухом директора цирка.

— Я вызываю победителя чемпионата Алёка Мальту и обязуюсь снять маску и назвать своё имя, если буду им побеждён.

Цирк разражается аплодисментами.

Вогау спешит на арену, говорит торопливо:

— Мальта вызов принимает. Запишитесь в кассе. О борьбе будет объявлено в афише.

Верзилин настаивает:

— Бороться сейчас.

Публика волнуется. Одни ставят на Мальту, другие — на «маску».

Вогау упирается, говорит: так положено, непременно нужно объявление в афише. Поединок может состояться не раньше, чем завтра.

Не снимая маски, Верзилин уходит из цирка, идёт аллеями Измайловского сада.

И вот — следующий вечер.

Цирк переполнен. Шум, крики, свист. Взлетают в воздух зелёные студенческие фуражки. Вогау вопрошающе заглядывает в глазницы маски.

Наконец борцы сходятся на арене.

Верзилин захватывает руку Мальты за запястье.

Мальта напуган спокойствием противника и неизвестностью, нервничает.

Верзилин делает передний пояс, неожиданно приподнимает Мальту над ковром и бросает через голову. Мальта выходит на мост, но Верзилин наваливается на него, жмёт, жмёт, жмёт, и обе лопатки Мальты беспомощно и устало прижимаются к ковру… Если это слишком быстро, можно и по–другому. Допустим, Мальта вывёртывается из моста, обхватывает Верзилина за голову, швыряет через себя, но Верзилин приземляется, как пружина, опрокидывает на себя Мальту, мгновенно оказывается наверху, и — всё, конец… Вариантов множество, важно одно: победа должна быть одержана на первых минутах…

Верзилин вздрогнул, повернулся на узкой скрипящей койке. Что это? Брякнула форточка?

В чёрное отверстие просунулась рука, нащупала задвижку. Окно распахнулось. Ворвавшийся ветер погасил ночник. В тусклом свете газового фонаря, стоящего за больничным садом, Верзилин разглядел чёрный силуэт человека. Человек перевалился через подоконник в палату.

— Слушайте, Верзилин, — прошептал он сердито, — зажгите лампу. Я ничего не вижу.

Верзилин торопливо приподнялся на локте.

— Что вам надо? — сорвавшимся голосом спросил он.

— Успокойтесь, — ответили ему из темноты. — Я репортёр. Меня зовут Коверзнев. «Спортивные отчёты» — вот что я такое. Да зажгите же в конце концов свет.

— У меня нет спичек.

Коверзнев рассмеялся:

— Я идиот. Забыл, что имею дело с борцом. Я преклоняюсь перед людьми, которые умеют заставить себя бросить табак.

«Если бы он был послан ими, он не стал бы зажигать света», — успокоил себя Верзилин. Но на всякий случай откинул на груди одеяло. «Ударю в голову», — решил он и приподнял правую руку, словно взвешивая и примеряясь. Рука, прикрученная загипсованными бинтами к доске, была тяжела.

Зажигая спичку, отыскивая тумбочку с лампой, Коверзнев сказал:

— Каюсь: мне много удовольствия доставляет моя старушка.

Он вытащил из кармана коротенькую изгрызанную трубку и поднёс её к самому ночнику; повертел, показывая.

— Вот она. Пятнадцатый век. Знаменитый мастер из Тосканы. Украдена из музея.

Рассматривая его странный костюм, Верзилин возразил:

— Этого не может быть. Табак завезён из Америки в шестнадцатом веке. В Тоскане не могли тогда делать трубки.

— Вот вы какой? — с весёлым изумлением произнёс Коверзнев. Он сел на табуретку, откинувшись к стене. На нём была бархатная куртка, клетчатый шарф и соломенная низкая шляпа.

Набивая трубку, он сообщил:

— «Ольд юдж». Английский. Другого не курю.

«Врёт», — подумал Верзилин.

А Коверзнев, взяв с тумбочки бумажку, поджёг её над ночником, прикурил. Указывая на загипсованную руку, спросил:

— Так кто вас так разукрасил?

— Вы меня с кем–то перепутали, — сказал Верзилин.

— Бросьте… Пф–пф… Мне всё известно. Узнавать первым — моя специальность. Мои отчёты о спорте читает весь Петербург… Пф–пф… Хотя никто не знает моего имени.

— Он покосился на тёмную фрамугу, поинтересовался:

— Там коридор?

И когда Верзилин ответил утвердительно, сообщил:

— Я так и предполагал. До коридора днём я прорвался, дальше не пустили. Кстати… Пф–пф… Нас не накроют?

— Накроют.

— Тем более надо спешить. Итак?

— Я не знаю, о чём вы говорите.

— Бросьте, Верзилин. Ваши портреты выставлены в окнах всех магазинов на Невском. Вашу победу над Мальтой знает весь Петербург. Вашу биографию я уже почти собрал.

— Вы путаете. Я не Верзилин.

— Ах, оставьте! — воскликнул Коверзнев. — Я понимаю, что вы боитесь тех, кто хотел вас укокошить. Но в это дело вмешаемся мы и выведем их на чистую воду. Мы разоблачим закулисные проделки, мы покажем читателю, что такое борьба.

Верзилин отвернулся к стене, сказал сквозь зубы:

— Я вам ничего не расскажу.

Всё началось две недели назад. Имя Ефима Верзилина стояло в ряду сильнейших борцов, однако никому и в голову не могло прийти, что он положит на обе лопатки победителя чемпионата в Измайловском саду — знаменитого геркулеса Александра Мальту. Этого не ожидали ни Мальта, ни хозяин чемпионата — барон Вогау. Лишь сам Верзилин воспринял победу как должное, считая, что она подготовлена всей его жизнью.

Сильным он был с детства — всегда побеждал всех мальчишек в околотке. У заезжих циркачей перенял работу с гирями, отчего сила его удвоилась. В пятнадцать лет он решил стать борцом. Об этом узнал отец и нещадно его выпорол. Ефим боялся показываться на глаза товарищам — засмеют. Однако вся гимназия молчала: его любили за то, что он всегда заступался за слабых.

Отец говорил: «Разобьюсь в лепёшку, а выучу сына на доктора». Ефиму не верилось: он привык считать местного доктора Лубеницкого богачом, а они жили бедно. Отец работал в конторе кирпичного завода, получал немногим больше рабочих и по виду отличался от них лишь гуттаперчевым воротничком. Каждый вечер отец сам репетировал сына. Учёба шла хорошо. Трудно было сколотить денег на дорогу, хоть и рукой подать до Петербурга, но ещё труднее было поступить в Военно–медицинскую академию: сын мелкого конторщика был «чёрной костью». Однако Ефиму помогла медаль. В академии он пользовался такой же любовью товарищей, как и в гимназии. Однажды, после второго курса, они с приятелями пошли в цирк. Там известный борец предлагал сотенную бумажку каждому, кто устоит против него больше минуты. Друзья заставили Ефима попытать свои силы. Не прошло