- Держать! - приказывает стартер.
Воздушный шар уравновешен - подъемная сила приблизительно равна его весу. Высыпаю за борт килограммов пять песку. Теперь подъемная сила аэростата превышает вес: разность между ними составляет примерно 5 килограммов. Эта разность называется сплавной силой. Она и поднимет меня на заданную небольшую высоту. Развязываю и ставлю на борт мешок с песком. Порою воздушные течения могут помешать взлету и заставить аэростат опускаться. Если так случится, я смогу быстро прекратить снижение и не допустить столкновения с каким-нибудь зданием.
- На гондоле, дай свободу!
Люди, удерживающие гондолу, расступаются. В тот же момент площадка и домик уходят вниз, уплывают в сторону.
- В полете! - негромко кричит стартер.
Я еще хорошо слышу его. Отвечаю:
- Есть в полете!
И уже издалека до меня доносится традиционное напоминание:
- Следите за взлетом!
Больше со стартовой площадки я ничего не могу услышать. Внизу раздается могучий, разноголосый шум Москвы. Передо мной все шире развертывается ее величественная панорама. Итак, я в самостоятельном полете! Собираюсь с мыслями, определяю, что ветер уносит аэростат на восток. Лечу под самыми облаками, на высоте 100 метров. Быстро темнеет. Включаю бортовой огонь - маленькую красную лампочку, висящую над гондолой. Наверное, медленно плывущая на небольшой высоте звездочка кажется с земли загадочной.
Овладевшее было мною чувство одиночества постепенно исчезает. Мерно постукивает часовой механизм барографа. Незаметно поворачивается барабан, на котором непрерывно вычерчивается барограмма - линия высоты моего полета. По этой линии будут судить, хорошо ли я управлял аэростатом. Необходимо, чтобы барограмма получилась наиболее плавной. Слежу за вариометром, стараясь не упустить малейшего отклонения стрелки вниз. Иногда потихоньку ударяю пальцем по стеклышку прибора: легкое встряхивание помогает вариометру преодолеть инерцию, из-за которой его показания могут запаздывать. Если стрелка показывает снижение, сбрысываю немножко балласта.
Не забывая об ориентировке, периодически проверяю по компасу направление полета. Сличаю с картой ориентиры, которые удается рассмотреть на земле, - пересечения дорог, характерные излучины рек, крупные населенные пункты. Наношу на карту линию полета. С помощью масштабной линейки определяю расстояние между пройденными ориентирами, подсчитываю скорость и записываю в бортжурнал наблюдения.
Сам вижу, что в общем освоился с пилотированием, и от этой мысли проникаюсь радостью. Работаю с еще большим увлечением. Так незаметно проходит ночь. Опять мне удается с высоты птичьего полета полюбоваться картиной восхода. Солнечные лучи разогревают газ. Подъемная сила увеличивается. Шар плавно идет вверх и останавливается, когда стрелка высотомера показывает более 1000 метров. Пора снижаться. Тяну клапанную веревку и слышу шипение выходящего водорода. Сдаю гайдроп. На таком небольшом аэростате, как мой, это не представляет труда - канат не тяжелый.
Над домами в недалекой деревушке стелется дымок. Раскачиваются деревья. Значит, у земли довольно сильный ветер. За деревней виден подходящий для приземления ровный луг. Чем меньше высота, тем ощутимее вертикальная и горизонтальная скорость. Вот уже гайдроп скользит по полю. Быстро приближается земля. Не слишком ли быстро? Волнуюсь и сбрасываю для торможения чересчур много балласта. Аэростат останавливается и начинает подниматься. Гайдроп снова повисает в воздухе. Досадуя на свою оплошность, тяну веревку клапана и заканчиваю полет «со второго захода».
Гондола и оболочка на земле. Ко мне бегут люди. Осматриваю приборы, складываю карту и думаю о том, что в моей жизни начался важный этап. Я стал пилотом-аэронавтом.
Так приходит опыт
Из гондолы аэростата
Зимой 1935 года нам запретили летать на воздушных шарах без парашютов.
- Нужно сделать пробный прыжок с аэростата, - сказал Сергей Щукин мне и Фомину.
Я с уважением посмотрел на приятеля. Его предложение сулило новые возможности для воздухоплавательного и парашютного спорта.
Очень давно, в начале прошлого века, находились смелые и предприимчивые люди, удивлявшие публику своеобразными парашютными прыжками с воздушных шаров. Прыжки эти выполнялись так. К оболочке шара подвешивался на веревке примитивный парашют с небольшой корзинкой. Сидевший в ней воздухоплаватель обрезал в воздухе веревку и, ко всеобщему ликованию, начинал опускаться. Старинные картинки, изображающие подобные прыжки, я видел в книгах по истории воздухоплавания.
Современный ранцевый авиационный парашют свободного действия в период первой мировой войны спас жизнь многим воздухоплавателям, вынужденным прыгать со сбитых привязных аэростатов. А вот из гондолы свободного аэростата с таким парашютом еще не прыгал никто. И было очень интересно взяться за это дело. Мы с увлечением обсуждали, как осуществить предложение Сергея.
Особенности прыжка с воздушного шара были понятны. Покинув даже самый «тихоходный» самолет, парашютист по инерции летит с поступательной скоростью, которая вполне достаточна для того, чтобы купол парашюта расправился - наполнился воздухом. Скорость же человека, прыгнувшего из гондолы аэростата, в первое мгновение будет равна нулю. Поэтому при таком прыжке вытяжное кольцо нужно выдергивать не сразу, а приблизительно спустя 3 секунды. Столь небольшая задержка раскрытия парашюта не представляла труда. Нас беспокоило другое. При обычном пилотировании с аэростата одновременно сбрасывается не более 20 килограммов балласта. Человек с парашютом весит примерно в пять раз больше. Мгновенно облегченный шар начнет быстро подниматься. Быстрее обычного будет и расширение водорода. В результате оболочка окажется под воздействием большого давления изнутри. Выдержит ли она? За ответом на этот вопрос мы решили обратиться к нашим инженерам Кулинченко и Винокуру.
Мы задумались еще над одной деталью. Парашютисту, приземляющемуся на аэродроме, в случае необходимости всегда может быть оказана помощь. А нам? Где мы сможем выполнить прыжки, - неизвестно. Воздушный шар уйдет вверх и будет отнесен далеко. Конечно, к нам мог бы прилететь самолет. Но вдруг для его посадки поблизости не окажется подходящего места?
- Вот если бы рядом летели два аэростата, то один из них мог бы спуститься неподалеку от парашютиста, - сказал Щукин. - Но аэростаты лететь вместе не заставишь…
- Постойте! - прервал Сергея Фомин. Лукавые морщинки гуще собрались в уголках его глаз. Он положил ладонь на стол и уверенно произнес: - Заставим! Мы возьмем и…
- Свяжем два шара! - уловил я его мысль.
- Ну, конечно! - Саша поднялся и зашагал по комнате. - Соединенные аэростаты… Ребята, это вообще замечательно! Ведь можно связать друг с другом даже несколько шаров…
- И выполнять с них групповые прыжки! - подхватил Щукин.
Мы написали докладную записку командованию и вскоре имели разрешение на подготовку нашего эксперимента. В то время я и Фомин продолжали занятия в воздухоплавательной школе и одновременно работали пилотами-инструкторами учебного отряда. С благодарностью вспоминаю горячую заинтересованность и поддержку, которые мы ощущали при подготовке к задуманным полетам. Нам повседневно помогали комсомольская и осоавиахимовская организации, научно-техническое бюро и преподаватели комбината. За подготовкой следило Главное управление Гражданского воздушного флота. Нашим настоящим другом была редакция «Комсомольской правды». Она стремилась не только своевременно получить подробную информацию о новом полете, но и, если это нужно, чем-нибудь помочь. Этому хорошему примеру следовала и редакция выходящей в Дирижаблестроительном учебном комбинате многотиражной газеты «За ленинскую эскадру».
…Дождливой и ветреной апрельской ночью на стартовой площадке в Угрешах одновременно снаряжались три воздушных шара. На рассвете ветер стих, и в шесть часов утра над московской окраиной поднялся оригинальный воздушный поезд. От гондолы, в которой вместе с Фоминым и инженером Винокуром летел я, шла веревка длиною метров тридцать. Она соединяла с нами гондолу второго аэростата. Его экипаж составляли воздухоплаватель Модестов, Мошковский и Щукин. Таким же нехитрым способом с нами соединялся третий воздушный шар пилота Лысова. Он летел с начальником нашей санитарной части доктором Дубровиным. Странно выглядел доктор в меховом комбинезоне и шлеме: я привык видеть его в блистающем чистотой кабинете, в белоснежном халате с неизменно торчащим из кармана стетоскопом.
