Именно в это время, 25 июля, когда снегопад накрыл район пика Ленина, американская четверка Гарри Улина совершала восхождение на пик XIX партсъезда. Внезапно они почувствовали сильный толчок.
Землетрясение на Памире — явление частое. Но сейсмические волны, двигаясь из отдельных эпицентров, — в районе Афганистана — Ташкента, — как правило, приходят сюда ослабленными. На этот раз удар был не менее четырех баллов. Этого хватило с лихвой, чтобы привести в движение созревшие для схода массы снега.
Крупная лавина накрыла американцев. Однако опытные альпинисты сумели освободиться. Видимо, рассуждая по принципу: самое надежное укрытие от снарядов свежей воронке, они поднялись вверх по следу лавины и поставили там палатку. Но вероятность, как бы она ни была мала, со временем становится фактом. Возможно, этого не было тысячу лет и не будет еще тысячу... Но это случилось теперь — вторая лавина сорвала восходителей и потащила их вниз. Трое сумели выбраться. Четвертый, Гарри Улин — один из сильнейших альпинистов Америки, — погиб...
По сигналу бедствия в воздух поднялся вертолет и сбросил американцам питание и маркировочные стойки, чтобы обозначить местонахождение тела. Из лагеря навстречу потерпевшим вышел спасотряд из советских американских и французских восходителей. Это была первая жертва горы...
Злосчастный ночной снегопад, что случился с 24 на 25 июля, застал женскую группу в пещере на 5200 метров. Девушки оказались здесь по случаю второго акклиматизационного выхода, который планировался до высоты 6000 метров. По научной и практической раскладке подъем на этот уровень должен был дать им необходимое привыкание к высоте, так сказать, акклиматизационный запас, достаточный, чтобы после подняться еще километром выше. Так намечалось, но так не вышло. Опасное состояние снега и случай с Гарри Улином вынудили лагерное начальство дать команду о спуске всем, кто находился на склонах. Такую ситуацию застали мы с Дайнюсом, когда прибыли в международный лагерь «Памир». На поляне не задержались и часа — нас попросили подняться на 4500 и сообщить руководителю американкой команды Шонингу о гибели Гарри Улина. (Бивак его находился за перегибом, а рации «Виталки» работают только на прямую видимость.)
По дороге встретили возвращавшихся девушек. Отдали им письма и сказали, чтоб нынче же ждали нас в гости. Они таинственно переглянулись, прицельно сверху вниз осмотрели каждого и ничего не ответили.
В лагере мы принялись разыскивать палатки женской группы. Но нам сказали: команда Шатаевой проживает на той стороне ручья, за крепостной стеной, и вход туда по спецпропускам. Мы переправились, точнее, перешагнули, через ручей и стали искать крепостную стену. Она нашлась: толщиной и высотой в один «кирпич». Правда, за отсутствием кирпичей стена состояла из белых, разложенных кольцевым пунктиром камушков.
Охранник, она же дежурный повар, Ира Любимцева, вооруженная дымящейся, видимо, только что вынутой из стряпни поварешкой, услыхав наши шаги, выскочила из кухни-палатки и тут же дала сигнал тревоги. Из «памирок» высыпал гарнизон. Дайнюс, случайно переступивший «стену», тут же был схвачен и выдворен за пределы крепости. Эльвира, сохраняя престиж вожака, соблюдая ритуал, осталась в своей резиденции. Ей доложили. Она церемонно вышла и, оглядев «чужестранцев», спросила:
— Кто такие? Чего хотят?
— Говорят, в гости... — ответила Элла Мухамедова.
— В гости-и?!
Она повернулась и, подав знак, увела всех, кроме Вали Фатеевой. Эта осталась на часах.
Нас мариновали минут пятнадцать. Из палатки слышался женский гомон, то и дело прерываемый взрывами смеха. Потом появилась Люда Манжарова, держа в руках чистые листки бумаги и авторучку. Не замечая нас, она отдала их Фатеевой и сказала:
— Пусть напишут заявление. Каждый в отдельности. Можно в одном экземпляре — мы не бюрократы.
Мы написали: «Просим вас принять нас, так как очень хотим есть».
Наконец вышла Нина Васильева и объявила:
— Совет рассмотрел ваши заявления и счел причину уважительной. Совет постановил: выдать спецпропуска.
Объявив нас гостями, они некоторое время оказывали нам подчеркнуто вежливый, внимательный прием стараясь не выходить из ролей. Это всех забавляло, всем хотелось поиграть этот спектакль подольше. Но иногда они забывались и отпускали в наш мужской адрес вызывавшие взрывы смеха колкости. Наконец Таня Бардашева сказала:
— Нехорошо, девочки! — И, обращаясь к нам, добавила: — Не принимайте близко к сердцу — они тут ходят и ищут: кого бы высмеять?!
— Что вы, что вы! — ответил Дайнюс. — Мне как-то охотник рассказывал: медведи даже любят, когда их пчелки кусают. Но охотник, как всегда, наверное, врал...
Поднялся притворный переполох. Возмущенные, они заговорили открытым текстом, дескать, подумать только: мы пчелки, они медведи!
Они понимали друг друга с полуслова, с одного взгляда и так слаженно поворачивали разговор в свою пользу, будто и в самом деле читали роли спектакля.
А собрались они две недели назад, 10 июля, в Оше, многие из них увидали друг друга впервые. Некоторых Эльвира знала только по прошлым восхождениям, остальных же только по переписке, которую начала в январе 1974 года.
После этого вечера мы провели в женской «обители» еще два дня, получив разрешение поставить палатку (нас, правда, огородили белыми камушками).
Они жили как хорошо вышколенный экипаж корабля — дисциплина, точность регламента, пунктуальность его выполнения, знание своих обязанностей, своего рабочего места. Ни разу не пришлось нам услышать слова пререкания, оспариваний, увидеть надутых губ, недовольных мин, осуждающих взглядов. Поведение, которое буквально посрамило восточную пословицу: «Две женщины — базар».
Прогуливаясь со мной возле палаток, Эльвира кивнула на маленькую утоптанную лужайку и сказала:
— Это наш «зал заседаний».
— Вы что, здесь танцуете?
— И танцуем тоже.
— Вообще-то ты молодец. Группу сделала...
— Опять ирония?
— Нет. На самом деле.
— Неужели я дожила до твоей похвалы?! Чудеса!
Лагерь понемногу замолкал. Голоса в женских палатках стихали. Лишь откуда-то из-за ручья слышалась шуточная песня под гитару:
Ах, какая же ты лас-сковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя...
Скоро и эти полуночники замолкли, а я все не мог заснуть, и в голове у меня крутился этот прилипчивый рефрен. Я знал, что Дайнюс тоже не спит, и сказал ему:
— Вот тебе и женщины. Такой порядок в мужских группах еще поискать... ... Но я о другом думаю... Бьют в одну точку — мы, мол, женщины, не уступаем вам, мужчинам, ни в чем. Вроде бы в шутку, игрушечно...
— Не «вроде бы» — точно в шутку. Они и хотят, чтобы мы были сильнее, и любят нас за то, что сильнее...
— Так мы всегда и думаем. И они так думают — думают, что этого хотят... И все-таки «вроде бы». Есть у них несогласие... Вековое несогласие.
— Несогласие с природой? — спросил я.
— Точно так. Подспудное, загнанное в подкорку, накопленное поколениями. Почему они так стараются? Потому как выпала им почетная доля высказать свое несогласие... Отстоять сословие! Над ними тысячелетия! тяготеет наш скепсис...
— Наш еще полбеды... Свой собственный!
— Именно. Что получается? Они поднялись на альпинистский Олимп. Вскарабкались. Изодрались, исцарапались, превратились в сплошной синяк, но вскарабкались! Победили в драке. В какой? В физической! Вышли на Олимп и поверили в свои бойцовские качества. Только глядь, а над ними, как и тысячелетие прежде, все тот же скепсис... Стоят они на этом Олимпе рядом с нами и видят, что мы-то обозреваем панораму с отметки на голову выше. Но в запале победы кажется им, что и эту разницу можно преодолеть... если подняться на цыпочки. Вот и тянутся, а так ведь долго не простоишь...
— Боюсь, не им, а тебе все это кажется, — перебил я Дайнюса. — После их восхождений на пик Корженевской и Ушбу я решил, что сам господь бог ни черта не знает женской породы.
— Возможно, я не спорю, говорю только то, что мне кажется. А еще мне кажется, что, фетишизируя дисциплину, они... Как бы сказать?.. Подводят, что ли, себя?! Они знают: один из краеугольных камней альпинизма — дисциплина. Их восхищает, что сильные, здоровые, волевые, самостоятельные мужики так умеют подчиняться. Думаю, потому восхищает, что им-то самим дается это с трудом. Они, по-моему, больше всего боятся упрека: дескать, женщины собрались — какая ж там может быть дисциплина? Вот тут-то и забота номер один — не дать повода для таких упреков, в первую очередь самим же себе, вести себя так, чтоб комар носа не подточил. Вот тут-то и мое беспокойство — не перехватили бы лишнего. Боюсь, они так стараются, что не дисциплину, а послушание ладят — дисциплину без инициативы, без самостоятельности. Если разобраться, то у самой независимой женщины самостоятельность все-таки слабое место. У нее в генах заложен расчет на защиту мужчины...
