– Таня, а как тогда чествовали победителей состязаний?
– В их честь сочиняли эпиникии, хвалебные песни, где обязательно упоминали и их родных, и друзей, и тех, кто помог победить.
– Тренеров, одним словом?
– Ну да, и начальников спортуправлений, – смеется жена.
– Славу делить легко, – подумал я. – А что делали с теми, кто возвращался в свой город проигравшим?
– Если верить древним историкам, первым делом спортсменов спрашивали, чего им не хватило для победы. Но вообще-то за большую честь считалось уже то, что их посланец был в числе сильнейших.
– Прошел отборочные соревнования, – опять горько пошутил я. – А вот у нас за это такие эпиникии сочинят, что мало не покажется.
На Сардинии мыс удивлением узнали, что за последние десятилетия были первыми русскими, которым разрешено было сюда приехать. Интерес к нам у местных жителей был неподдельным.
С Левой Зароховичем мы родились в июне 1941 года, с разницей в три дня. Свои дни рождения решили отмстить без суеты и гостей. Поехали в рыбацкую деревушку, где было всего домов тридцать, зашли в таверну, попросили у се хозяина разрешения выпить прихваченную с собой бутылку «Столичной». На тридцатиградусной жаре водка быстро стала теплой. Мы удивились, когда хозяин подал нам вместе с легкими закусками холодный томатный сок. Предложили ему выпить, но он отказался, хотя присел и принял участие в разговоре:
– Если бы даже пили сейчас виски, я бы все равно понял, что вы русские.
– А как вы это определили? Вы хорошо знаете русских? – спросил Лева.
– Во всяком случае, считаю, что хорошо знаю. В юности я был матросом на рыбацком сейнере, мы часто заходили в ваши воды, я даже долго и близко дружил с одной ленинградской девушкой. Об этом у меня самые лучшие воспоминания. И вообще ваша страна удивительная. Когда там живешь, тебе трудно и многое непонятно, а когда уезжаешь, остается добрая и светлая память. А сейчас у вас там, кажется, перестройка, да? – Это слово он сказал по-русски. – Но то, что показывают по телевизору, – бардак! Магазины пустые, на улицах стреляют, в мусорных баках учителя роются. Удивляюсь, как вы еще футбольную команду собрали! Впрочем, извините, не буду вам мешать!
Мыс Левой остались пить теплую водку под томатный сок.
– Это он только Москву по телевизору видел, – сказал Зарохович, имея в виду хозяина таверны. – А что за пределами кольцевой дороги делается?! Как в таком бардаке, действительно, спорт сохранить? Говорим, бразильцы – великие футболисты. Почему? Не потому ли, что у них там полей в десятки раз больше, чем у нас? Ты видел у англичан, как медицина и наука футболу служат? А тут, в Италии? Сколько спортивных изданий, телеканалов? В магазинах – детские футболки, бутсы! У нас же этого днем с огнем не сыскать!
– Это голы в мои ворота, – отвечал я. – По идее, я за все это и должен отвечать. Меня журналисты называют главным футболистом страны.
– Ответчиков в одном лице мы находить умеем быстро. Может, действительно, придет такой час и на тебя покажут как на крайнего. Но разве суть от этого изменится, скажи? Идеи идеями, они, я знаю, есть, но, чтобы их осуществить, нужны усилия не только спортивных функционеров, но и политиков, экономистов, идеологов. Видел, к примеру, как сейчас теннис в этом плане раскручивают? Так вот, я убежден: лет через пять-шесть это вот такие результаты принесет! – Лева поднял большой палец. – Футбол – хозяйство более сложное, а значит, еще большие усилия требуются. Не будет их – чего добьемся?
Тогда мы еще не знали, что худшие времена наступят с развалом СССР.
На чемпионат Европы 1992 года в Швеции сборную укомплектовали в основном из игроков, выигравших «золото» Олимпиады в Сеуле, естественно, во главе с тренером той олимпийской команды – Анатолием Бышовцом. Только теперь она называлась сборной СП Г.
Пройдя без проигрышей отборочный цикл, мы вроде бы неплохо начали играть и в группе финального турнира: ничья с ФРГ, ничья с обидчиками прошлого финала чемпионата Европы – Нидерландами. Оставалось взять очки у шотландцев, которые потеряли шансы идти дальше, и мы это просто обязаны были сделать.
Непосредственно перед игрой я спрашивал у капитана нашей команды Алексея Михайличенко, игравшего за «Селтик» и, следовательно, хорошо знавшего многих в составе шотландцев, чего надо ждать от соперника.
– Ничего, – сказал Михайличенко. – Мы их пройдем обязательно.
Уверен в победе был и Бышовец. Тем оглушительнее стало для нас поражение – 0:3.
Так безобразно, как в этом матче, сборная еще не играла! Пресса и публика бурно обсуждали причины поражения. Свои версии выдвигали и озвучивали все, кому не лень. Особенно старались дилетанты. Они-то в первую очередь и распространяли слухи, что мы «слили» игру сопернику, получив за это взятку, даже не задумывались над тем, что шотландцам победа ничего не давала! А когда им растолковали это, тотчас придумали, что сборную купили немцы и голландцы. Дескать, она за деньги уступила очки в первых играх и ради того же сдала последний матч.
Некоторые политики вместо серьезного анализа причин поражения, в том числе и социальных, занялись пропагандистской риторикой. «Нет такой страны – СНГ, нет такого флага, нет такого гимна, который игрокам надо было бы защищать, а поскольку не было идеи и высшей цели, команда не стала сплоченным коллективом». Ну и так далее. Масла в огонь добавило решение А. Бышовца уехать на тренерскую работу за границу. И это несмотря на усилия Управления футбола отстоять его кандидатуру на посту главного тренера сборной для участия в чемпионате мира-94. Он сам от этого отказался. В средствах массовой информации тотчас появились комментарии: Бышовец уходит, потому что не нашел взаимопонимания с подопечными, утратил авторитет, те специально игнорировали его установки.
Все эти пересуды вокруг сборной я переживал болезненно. Тем более что с развалом СССР нужно было бороться за новый статус российского футбола на международной арене.
Чтобы немного успокоить израненную душу, выбрав несколько летних дней, я решил съездить туда, где когда-то мне было покойно и светло, в деревню моего детства – Ибердус.
Председатель колхоза Таня Максимкина выросла здесь, в Ибердусе. Ее я, конечно, помнить не мог, ей всего тридцать три года. Она родилась уже после того, как я в последний раз был в бабушкином доме.
Теперь и дома, который собственноручно возводили мой дедушка Трофим и его брат Александр, уже нет. После смерти бабушки Дарьи он отошел сельсовету, гам сначала размещался склад, потом его переоборудовали в пекарню, потом разобрали по кирпичикам. По дороге в Ибердус меня поразили покинутые поля, провалившиеся коровники. И даже любимые луга, где стояли травы по пояс, разносящие дивный и стойкий аромат, которого не придумает ни один парфюмер, хирели, превращались в голую землю, глину да песок.
– Таня, что произошло?
Максимкина приняла колхоз в плачевном, умирающем состоянии. Из шести тысяч гектаров в обороте осталось меньше трети. Много земли скупили заезжие акционеры, пахотные площади ухитрялись переводить в разряд неугодий, построили особняки, окруженные высоченными заборами. Скупали-то с техникой, которая потом ржавела или перепродавалась. Когда-то крепкое хозяйство снабжало молочными продуктами близлежащие города. Теперь, когда молоко стало значительно дешевле солярки, заботиться об удоях стало просто невыгодно. К тому же крестьяне долго не видели «живых» денег, и породистых коров пришлось пустить под нож.
За короткое время словно переродились люди. Пришло в эти края пьянство, воровство. А раньше деревенские двери подпирали только затем, чтобы куры и гуси не влезли да не набедокурили.
Конечно, к запустению руку приложили прежние советские руководители – «чудотворцы». Чего стоило только решение распахать луга, посеять на них кукурузу. В первый год кукуруза уродилась под два метра, и силос дала, и зерно. Но при очередном весеннем половодье вместе с водой смыло и плодородный слой почвы. Заилились озеро, река, не стало ни посевных полей, ни лугов с травами. Впрочем, и там, где луга плугом не трогали, то, что растет, правильнее назвать бурьяном, а не травостоем.
– Предки-то как косили? – вспомнила Татьяна. – Не спешили, ждали, когда трава обсеменится, когда птенцы выведутся и на крыло станут. Не о сегодняшней выгоде думали, а о том, чтобы и завтра все хорошо было. А теперь давай за сезон два покоса! Стали раньше косить, когда еще семя не созрело, и травы себя воспроизводить перестали, и птицы исчезли. О перепелках уже не говорю, жаворонков ныне не увидишь!
– И что же теперь делать, чтобы положение исправить? – спрашиваю я.
– Вернуться к опыту предков. Это – самое главное.
Недалеко от моей деревни, может быть, километрах в двадцати, в центре Мещеры, в лесу есть удивительное место. По легенде там когда-то провалилась под землю церковь, а на ее месте появилось Святое озеро. По пути к нему стояли сторожки лесников – их сейчас растащили на дрова и «запчасти». Это был 'заповедник. Ученые изучали здесь местные, очень редкого и древнего вида мхи, растения, животных. Кордоны закрывали пути к наиболее охраняемым территориям заповедника. Сейчас нет ни кордонов, ни сторожек, ни ученых.
