Галина захлопотала у плиты, подвинув ему корзину с картошкой и таз для очистков. Он протянул руку и взялся за нож. Не успел начистить и половины кастрюли, а по кухне уже бродил устойчивый запах бульонного пара и острых специй.
Они работали оба под мерный голос Галины, рассказывавшей что-то о золовке и ее подругах – этой молодежи… Рябов сначала орудовал ножом машинально, почти не прислушиваясь к тому, о чем говорила жена. Но постепенно голос ее проникал в сознание все прочнее, хотя ему и были совершенно неинтересны взгляды какой-то Манечки на супружескую жизнь. Он подумал, что в этой ее беззаботной болтовне, быть может, и кроется та соломинка, за которую должен ухватиться утопающий… Сравнение с утопающим – даже мысленное, даже собственное – ему не понравилось, он хмыкнул, на что жена, умолкнув, спросила:
– И ты так считаешь?
Он не знал, к чему относился ее вопрос, и ответил уклончиво:
– Ну, не совсем так…
Теперь он слушал жену внимательно.
– Представь себе… В последней «Литературке» такой страшный материал… Группа подростков жестоко избила своего приятеля только за то, что он отказался вместе с ними избить какого-то другого паренька. Били жестоко… Между прочим, это и твой хоккей такие нравы насаждает! Учишь не играть, а драться! Молодежь жестока, несправедлива, неуважительна не только к старшим, но и к самим себе, вообще к человеческой жизни. Нет, ты представляешь: бить ногами до крови, до смерти своего сверстника только за то, что он отказался бить другого!
Рябов хотел сказать жене, что ей не стоит судить о том, о чем, они договорились, она судить не будет, – о его работе. Но сдержался… В своей сдержанности он опять был склонен видеть не столько миролюбие по отношению к жене, установившееся за последние год-два, сколько завтрашний день…
Он сполоснул картошку чистой водой и поставил ее на конфорку. Кинул щепоть соли, безошибочно определив дозу.
Так они и хлопотали дуэтом у плиты. Но он молчал, говорила лишь Галина:
– Помнишь, у Любочки Сторожкиной сын был, такой симпатичный, рослый парень? Ты еще считал, что из него бы получился отличный загребной на восьмерке. Так вот, этот сын Любочки, его зовут Витик, умирает. Можешь в это поверить? Молодой парень, которому нет еще и сорока, умирает от рака. Кто бы мог подумать? С виду казалось, он будет стоять веками под любым ветром. И началось все так глупо… В паху обнаружил какое-то утолщение, даже на опухоль не подумал, а когда обратились к врачу, пришлось срочно положить в онкологический институт. Ему сейчас столько облучений сделали, что американская бомба, сброшенная на Хиросиму, по мощности своей радиации просто игрушка. Парень аж пожелтел от всяких облучений…
Рябов с трудом вспоминал. Ему показалось, что он действительно помнит того парня, но вот лицо его никак не складывалось перед мысленным взором: он будто и знал, о ком идет речь, и будто не знал.
– Но облучение не помогло. Врачи решили прибегнуть к крайней мере. На операцию возлагали какую-то надежду. Вроде быстро пошел на поправку, а потом хуже, хуже… Уже открыто сказали жене и матери, что все… Осталось лишь ждать, сколько сил хватит в организме, чтобы бороться. Метастазы нашли в легких. Трудно дышать. Нет, ужас какой-то! Посмотришь – вокруг такие страсти разыгрываются, что порой неурядицы, вроде «сломалась стиральная машина» или «начальник на работе обхамил», и не должны тебя волновать.
– Это верно, – подхватил Рябов.– Такие мелочи ничто по сравнению с вечностью. Но вот беда: из мелочей-то вечность и складывается…
– Все философствуешь! – Галина с ухмылкой посмотрела на мужа.– А стиральная машина не работает! Сколько прошу тебя – отвези в мастерскую! Ну не могу же я отнести ее в кошелке!
– Ладно. На той неделе делать будет нечего – отвезу.
– Тебе-то делать будет нечего? – Галина сделала вид, что намек мужа на свободу после завтрашней коллегии ею не понят, и переменила тему разговора: – Кстати, сделала тебе перевод всех отмеченных тобою статей из канадских газет. Занятно…
Она достала откуда-то из-за коробок со специями довольно пухлую трубку свернутых машинописных страниц и протянула мужу.
Рябов взял странички и почему-то сказал:
– Чем ремонтировать, не лучше ли купить новую машину?
– Вот еще что придумал! Она и трех лет не отработала!
Рябов сел на табурет, на котором чистил картошку, и начал проглядывать страницы. Без очков и в сумраке кухни он с трудом различал строки. Когда Галина предупредительно подала ему очки, взял их машинально, водворил на нос и принялся читать. Материал получался действительно занимательный. Статьи, которые он отметил для перевода жене, касались предстоящих поединков с русскими. И надо сказать, канадские журналисты и специалисты не скупились на краски.
Рябов так увлекся чтением газетных выдержек, что не заметил, как жена подошла сзади, как полуобняла его, и, когда он снизу вверх взглянул ей в глаза, она тихо спросила:
– Что, папуля, плохо у тебя на душе? Не принимай близко к сердцу. Вспомни, когда тебе было легко… Сдюжишь, – она ободряюще улыбнулась, и на ее полное лицо легла густая сетка морщин.
– Сдюжу, – тихо ответил он.– Благодаря тебе и сдюжу. Знаешь, мышь, мне давно хотелось сказать тебе спасибо, что освободила меня от домашних забот, что сама занималась детьми и набивала холодильник бутербродами, пока я занимался своим любительским сочинительством.
Рябов увидел, как при его словах румянец удовольствия пробежал по щекам жены, и она, скорее, чтобы скрыть смущение, сказала:
– А когда мы жили с тобой тихо? Как мы начинали? Ты утром сдал экзамены, днем зарегистрировались, а вечером уехал к месту новой работы… Только через долгую неделю я смогла к тебе приехать…
Рябов потерся небритой щекой о руку жены, лежащую на плече, и, чтобы скрыть избыток какой-то непривычной для него нежности, опять уставился в машинописные листки.
Рябов любил Ригу. Но не мог ни себе, ни другим объяснить, за что он любит этот город, с которым было так мало связано – приезжал несколько раз играть, не пережив особых спортивных потрясений. К узким улочкам старого города не то что был равнодушен, но чувствовал себя в них тесно и уж, по крайней мере, не сюсюкал умильно: ах, древние улочки!
Товарищи по команде – многие из них любили этот город за точно определенные качества: возможность весело провести время, посидеть в хорошем ресторане с отличной кухней и отменным обслуживанием, так не похожим на маловоспитанную скороговорку московских официантов. Но главное – и Рябов знал это твердо – они любили Ригу за то, что местный клуб играл весьма посредственно и заранее обещал нетрудную победу.
Конечно, никто не мог сказать заранее, с каким счетом они выиграют, но что два очка, так важных для тренера, будут записаны в таблицу – несомненно. А легкая победа – она дорога, особенно на излете долгого сезона, когда уже теплый по-весеннему воздух Прибалтики так кружит голову и так будоражит душу. Что взять с молодых, сильных, полных энергии парней, которым в среднем двадцать пять лет и так многое хочется успеть в жизни и так много соблазнов за каждым углом?
Нет, Рябов любил Ригу за что-то другое. Может, за тот самый случай, о котором он помнил всегда, будто особым огнем высвечивавший всю его личную жизнь.
…Они приехали в канун дня игры утренним поездом. В сопровождении милых проводниц, так смешно говоривших с тягучим латышским акцентом. Разместились в центральной гостинице и через полчаса уже сидели в ресторане за поздним завтраком. Рябов решил побродить по городу: тренировку назначили на пять вечера, и каждому предстояло самому придумать, как убить время.
Он первым оделся у себя в номере и пошел по улице, ведущей к центру.
У входа в художественный салон «Максла» толпились люди: желающих если не купить, то посмотреть, что нового сделали мастера латышского прикладного искусства, всегда немало. В прошлый приезд Рябов купил очаровательный стилизованный автомобиль из керамики. Этакое чудо начала двадцатого века. Автомобильчик был вылеплен мастерски, с большим вкусом и выдумкой. Нечто от ностальгии по старине звучало в каждой его линии, в каждом тоне зеленовато-голубых эмалей.
Рябов представил себе, что может найти еще что-нибудь интересное, и ускорил шаги. В дверях столкнулся с женщиной, которую толком и не успел рассмотреть. Прижался к стене, пропуская даму вперед. Она сказала спасибо и посмотрела на него совершенно равнодушным, как на пустое место, взглядом. То ли этот обидный взгляд, то ли голос, идущий словно откуда-то из глубины, заставил Рябова, и не помышлявшего о флирте, ввязаться в разговор.
– Я непременно куплю то же, что и вы, – сказал он, теперь уже внимательно рассматривая незнакомку.
Они успели войти в магазин, когда она так же равнодушно ответила:
– Боюсь, вы уйдете без покупки – у меня нет с собой денег.
