Он едва не сбил с ног Петра, который сдержал слово и пришел, чтобы занять место расстрелянного Кирилла.
Приветственно подняв руку, Цобель выбежал на поле. Левой рукой он прижимал к животу мяч: двигаясь легкой, торжественной рысцой по футбольному полю, Цобель чувствовал, как екает, причиняя ему боль,, селезенка.
Проклятая селезенка! В прошлом Цобель уже принес ей жертву: незадолго до войны он забросил конный спорт.
Цобель ждал от селезенки всяких пакостей и подготовился к ним. Пока он не передал мяч никому из центральных нападающих, он надавливает на живот футбольным мячом, но когда игра начнется, он пустит в ход другое, испробованное, средство. Время от времени Цобель будет касаться трусов небрежным жестом, запуская большой палец за тугую резинку, и проводить ладонью по животу, потаскивая на ходу селезенку. Естественный, даже обыденный жест.
Он изголодался по судейству. Он вложит в сегодняшнюю игру душу, свой многолетний опыт; он сумеет сделать так, чтобы и начальство, и зрители остались довольны.
Цобеля обуревали другие печали и сомнения. Перед самым началом матча он поймал себя на кощунственном чувстве: в нем просыпалось глухое недоброжелательство к футболистам «Легиона Кондор», выбегающим в эту минуту на поле в черно-оранжевых полосатых футболках, и неотвратимая, как тайный порок, симпатия к игрокам города. Команду города он, в слепоте своей, считал творением собственных рук, он облагодетельствовал парней, выташил их из лагерной ямы, а игроки «Легиона Кондор», прилетев сюда, не выказывали ни уважения, ни даже простого интереса к Цобелю, будто он и не существовал для них.
Немцы в полосатых футболках казались как на подбор высокими и стройными – все, даже правый полусредний Нибаум, человек с бычьим затылком, не говоря уже о худощавом и стройном вратаре Генрихе фон Клямме или о знакомом Соколовскому и Дугину темпераментном австрийце Герхарде Ильтисе.
Соколовский выбрал северные ворота, девятый номер «Легиона Кондор» Хорст Гаммершляг приготовился к первому удару по мячу. Имя этого футболиста, человека с коричнево-смуглым безучастным лицом и белыми, до ощущения седины, волосами, было знакомо Соколовскому по прессе, но видел он его впервые. Гаммершляг был одним из тех спортсменов, которые высоко ценятся на родине, имеют легион поклонников, хорошую прессу, но им почти никогда не выпадает чести представлять свою страну в международных встречах. С годами в них зреет боязнь таких встреч, загнанная внутрь, скрываемая, как болезнь, робость, а после первой неудачи репутация их складывается горько и бесповоротно. О Гаммершляге писали разное: что он напорист, вынослив, трудолюбив, что бывает груб до полной неспортивности, когда теряет контроль над собой, что у него отличный дриблинг, но есть и изъян в технике: ему не часто удаются завершающие, голевые удары левой.
Перед Соколовским стоял человек атлетического сложения, с мускулами, вылепленными как на анатомической модели. Превосходная машина, отлаженный, словно лишенный эмоций механизм. Даже русские, вышедшие на поле в таких необычных обстоятельствах против команды «Легион Кондор», казалось, нисколько не интересовали его: нога Гаммершляга упиралась в землю рядом с мячом, глаза видели рамку чужих ворот. И только. Нужно провести мяч по полю, забить его в ворота так, чтобы русский вратарь не помешал, – вот и все. Такая сосредоточенность могла быть и силой, и слабостью спортсмена, ибо и на футбольном поле ограниченность мстит людям.
Хорст Гаммершляг пробил по мячу, послав его назад, левому полусреднему. Цобель, пятясь, двинулся к воротам русских, как будто наступление, как это ни печально для него, могло идти только в этом направлении.
Игра началась.
Мячом завладели немцы. Пятерка нападающих: стремительный Герхард Ильтис, не уступавший ему в быстроте длинноногий Ритген, Гаммершляг, атлет Нибаум и левый полусредний Фогель, подвижный, как юла, мастер обманных движений корпусом, – была хорошо сыграна. Немцы играли по входившей перед войной в моду системе «дубль-вэ»: если соединить пятерку нападающих прямыми линиями, то на поле прочертится английская литера даблью – «W» с центральным нападающим и краями в верхних точках и оттянутыми назад полусредними, или, как их еще называли, – связками.
Поначалу нападение «Легиона Кондор» играло кучно, двигаясь тесной группой по центру, полагая, видимо, что без особого труда пробьется к воротам. Шла мелкая, точная распасовка, желтый мяч мелькал по полю, слишком часто меняя направление; едва коснувшись ноги одного из игроков, он тут же устремлялся к другому, чаще – ближнему, бегущему рядом, чтобы не задерживаясь лететь низко, у самой земли, дальше.
Ничего особенного или выдающегося. Техничная,, уверенная игра хорошо приноровившихся друг к другу футболистов, пожалуй чуточку самоуверенная и картинная: на поле пока не возникало порыва, ветер атаки еще не шевелил парусов «Легиона Кондор».
В минуты, когда бой завязывался вблизи ворот и Соколовский, одиноко выдвинутый вперед, мог как бы со стороны взглянуть на игру, он с нарастающей тревогой видел слабости в защите своей команды. Но было бы странно, если бы случилось иначе: команда ведь еще не сыгралась, не прошла жестких испытаний. Настоящая сыгранность рождается в боевых, острых встречах, а это их первый матч.
Немцы все чаще, но еще как бы без спортивной злости обстреливали ворота Дугина. То ли они не торопились с завершением атак, нащупывали бреши в защите, приберегали остроту, то ли Дугину ворожила судьба, но на первых минутах, когда немцы почти не уходили от его ворот, счет не был открыт.
После одного из таких опасных моментов к Соколовскому метнулся Миша Скачко.
– Надо всем в защиту, Иван! – крикнул он. – Видишь, как навалились!
– Пусть учатся, – хмуро возразил Соколовский. – Легких нам не хватит – и в защите, и в нападении. Совсем пропадем.
– Хватит! Я на злости до их ворот доползу. – И Скачко добавил, кивнув на восточные трибуны: – Видел, народу сколько! Откуда только взялись? Согнали их, что ли.
Дугину приходилось тяжело. Уже в штрафной Лемешко отобрал мяч у Гаммершляга, отпасовал Седому, но тот растерялся, упустил мяч, и тут из-за спины защитников возник никем не прикрытий Нибаум. Могучий удар с восьми метров – такие не берутся, как правило, вратарь не успевает и шелохнуться, хуже, чем пенальти, – но мяч, угодив в штангу, потряс ворота. Глухое, негромкое «а-а-а-х!» – в нем разочарование одних и облегченный вздох других – ответило пушечному удару Нибаума. Счастливая случайность – штанга – спасла команду от гола.
Как часто бывает, после верного, стопроцентного, однако же не забитого гола команда, подхлестнутая нечаянной удачей, словно хранимая судьбой, бросилась вперед.
Отыграв мяч красивым ударом через голову, Архипов точно адресовал его Таратуте. Началась первая атака на ворота «Легиона Кондор», и Соколовский почувствовал короткое, как вздох, облегчение. Минуту назад ему хотелось броситься к своим воротам, как того и просил Скачко, на помощь защите, грудью, всей командой закрыть Дугина, но усилием воли он сдержался. Уход команды в глухую защиту может спасти положение разве что в последние минуты игры, когда дело сделано и надо выстоять под последним, шквальным натиском. Начинать с этого бой – значит подписать себе приговор,' обречь на верное поражение. Игроки будут мешать друг другу, противник станет хозяином всего поля и, в конце концов, пробьет любую защиту; пожалуй, теснясь в штрафной, перед воротами, они только помешают Дугину. Не стоило и выходить на поле, чтобы сгрудиться у ворот в малодушной надежде пропустить как можно меньше мячей. Ведь, если не считать Дугина, уже сыгравшего в сборной страны, сильнее всего и сыграннее в команде – нападение; но если игроки нападения уйдут в защиту, о какой победе можно думать?
Таратута обошел Ильтиса и через полузащитника Блунка перекинул мяч вырвавшемуся вперед Соколовскому. Павлик с первых минут оказался очень полезным игроком нападения, может быть, потому еще, что немцы поначалу не придавали значения мальчишке. Несколько раз подряд отдавали ему мяч Таратута и Соколовский, зажатые немецкой защитой, и всякий раз Павлик безукоризненно верно распоряжался им, отыгрывал его, идя на противника бесстрашно, с ликующим простодушным лицом.
Поразительно, но Павлик улыбался. Только что в раздевалке он был на волосок от смерти, впереди его еще подстерегала опасность – он запомнил неутихшую злобу во взгляде офицера, – и все-таки Им нераздельно владело ощущение взлета, жизни, борьбы. Здорово это было – бежать, выжимая все большую скорость, оставляя позади тяжеловесных в сравнении с ним противников, чувствовать слаженную работу мышц, будто только и дожидавшихся этого часа, меткость удара – словно все в этом мире становится послушным тебе, прежде всего тебе. Защитник «Легиона Кондор» Реннерт, которого так лихо, словно забавляясь, переиграл Павлик, крикнул своему соседу что-то насчет blödes Grinsen[34], которую он еще собьет с этого сопляка.
