Слуха у него и в самом деле нет никакого. Но очень любит романсы, любит Вертинского, знает слова всех его песен. Я всегда завидовал Николаю Петровичу: могу точно напеть мелодию, а вот со словами туго. А он в любой момент вынет из памяти любую строчку.
Перед глазами картина: Исаев, Старостин и я втроем в одном гостиничном номере. Николай Петрович разгуливает в длинных черных сатиновых трусах и самозабвенно поет: «А я пью горькое пиво…» На мелодию нет и намека. Мы с Исаевым похохатываем, потом не выдерживаем – хватаемся за животы. Николай Петрович останавливается и спрашивает с изумлением ребенка:
– Что? Я неверно пою? Я что – вру?
К классической музыке, пожалуй, равнодушен, но зато в театре, на сцене признает только классику – Чехова, Гоголя, Островского, Достоевского. Дружил со многими выдающимися актерами, почитал их талант, и почитание, уверен, было взаимным.
Интересный рассказчик. Говорит размышляя. Каждое слово взвешивает. Начнет с главного, потом выдаст тонкости, нюансы, детали – и возникнет перед тобой живая картина, живые характеры. Нужно привыкнуть к этой замедленной манере говорить, чтобы оценить ее по-настоящему. Одно слово произносит, другое в это время выбирает – поточнее. И меня приучил Николай Петров, как зовут его близкие, искать не спеша точное слово.
Иногда рассказываешь о каком-нибудь событии жене и слышишь нетерпеливое: «Что дальше? Дальше-то что? Короче не можешь?» Не могу: очень долго жил рядом со Старостиным, смотрел, внимал.
Футбол подарил мне немало встреч с яркими, незаурядными людьми. С одними был близок, дружил, дружу, многим обязан им – разминулся бы и был бы, наверное, беднее. С другими встречался только на футбольном поле, наблюдал издали, но осталось ощущение: ты – свидетель явления, запомни его. Наверное, ценность таланта, в чем бы он ни проявлялся, – в его неповторимости, уникальности.
…Бывают спортсмены-самородки, которые мгновенно взлетают и на долгие годы занимают место в особом ряду талантов. Талантов непревзойденных, приковывавших к себе всеобщее внимание. Их имена обрастают легендами, но любой вымысел, как правило, оказывается беднее жизни. Таким спортсменом, таким человеком был Всеволод Михайлович Бобров.
Его стремительный взлет начался в 1945 году. Я жил в то время еще в Сухуми и впервые услышал имя Боброва в радиорепортаже: молодой футболист, появившийся в команде ЦДКА, забил два мяча.
В том же году приехали к нам в Сухуми легкоатлеты из Москвы, и их тренер рассказывал: «В ЦДКА появился такой бродяга! Бобров – фамилия. Сущий дьявол! Не уходит без гола!»
Осенью мы все с нетерпением ждали сообщений из Англии: московское «Динамо» отправилось на родину футбола. В команду был включен Бобров. Триумфальное выступление динамовцев открыло Европе советский футбол. Бобров и там блистал. Его имя уже не сходило с уст.
В январе 1946 года, приехав в Москву, я впервые лицезрел знаменитость в деле. Как известно, раньше почти все футболисты играли зимой в хоккей. Хоккея с шайбой у нас еще не было – играли в хоккей с мячом. И, увидев Боброва на ледяном поле (а не заметить, не выделить его было просто нельзя, даже если трибуны безмолвствовали и не кричали все вокруг «Сева! Сева!»), был потрясен: соперники никак не могли к нему приспособиться – он одинаково владел правой и левой рукой. Только подстроится соперник справа, а Бобров уже перевел мяч на другую сторону…
В ту пору начали играть и в хоккей с шайбой. В Москву приехала чехословацкая команда ЛТЦ. И снова всех поразил Бобров. Он так управлялся с новой для него хоккейной клюшкой и шайбой, словно этому предшествовало несколько лет подготовки.
Борис Андреевич Аркадьев говорил о нем: «Если сравнивать Боброва с другими, то Бобров – это бифштекс, все остальные вокруг него – гарнир». И отмечал, что Бобров обладал качеством из всех качеств – результативностью. Его не с кем было сравнить по координированности, виртуозности. (Только Валерий Харламов мне потом немного напоминал Боброва.) Я уже не пропускал ни одного матча с его участием и, хотя еще не попривык к московским морозам, в любую метель и стужу ехал на «Динамо», где у Восточной трибуны была площадка для хоккея с шайбой.
Когда слышу, что Бобров не сыграл бы в сегодняшний хоккей, не могу согласиться даже со специалистами. Он мог освоить все. Брал в руки теннисную ракетку и прекрасно играл в теннис, брал ракетку для настольного тенниса и мог потягаться с классным игроком. Когда у него бывал в руках биллиардный кий, не сразу находился равный по силам соперник. Во всем был талантлив.
Так и видишь его на хоккейной площадке. Незабываемое зрелище. Однажды, когда он обходил одного игрока за другим, стоявший рядом со мной на трибуне Коля Котов, центральный защитник из «Крылышек», воскликнул: «Смотрите внимательно и запоминайте: это Пушкин в хоккее. Второй Бобров родится не раньше чем через сто лет!»
Да, родилось потом много прекрасных хоккеистов, а Бобров не померк. Рассказывали о нем немало разных историй. Он всегда был на виду. Окруженный толпой почитателей, мог загулять, нарушить режим, не явиться на тренировку. Что там говорить, немало покуролесил. Но личностью был на редкость притягательной.
Простой, широкий, доброжелательный – свой парень. Однако настолько знал себе цену, что с любым начальством держался вольно, свободно, даже с самыми высокими чинами. Вспоминаю, как тренировались мы однажды ранней весной – еще снег лежал вдоль московских тротуаров – на стадионе «Буревестник», который находился там, где сейчас поднялся новый олимпийский комплекс. Команда ЦДКА заканчивала тренировку, а спартаковцы начинали, уже вышли на поле, на разминку. На трибуне был маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов, страстный любитель футбола. Приехал, видимо, взглянуть на свою армейскую команду. Бобров, пробегая мимо, остановился:
– Товарищ маршал, вот мы тут сейчас присматриваем, кого бы из «Спартачка» к нам перетянуть. И вы присмотритесь, кому из них пойдут погоны. Призовите в свои ряды в случае чего.
Воронов весело рассмеялся:
– Хорошо, хорошо, непременно, Всеволод Михайлович, присмотрюсь.
…Идут годы. Его уже давно нет с нами. Но и сегодня, когда меня спрашивают о Боброве, могу сказать одно: «Был гениальным хоккеистом и великим футболистом».
В истории нашего спорта не было другого игрока, который бы столь же блестяще, как Бобров, играл и в хоккей, и в футбол. А сейчас это вообще невозможно. В свое время приняли верное решение отделить футбол от хоккея, футболист есть футболист, а хоккеист – хоккеист. Нагрузки увеличивались, и совмещать два вида спорта вряд ли кому по силам.
Однажды – мы уже были хорошо знакомы – спросил его: «Во что все-таки играть сложнее, Михалыч, – в футбол или в хоккей?» Ответил: «В футбол, конечно, сложнее». Это подтвердил и Борис Майоров, который начинал играть в футбол в «Спартаке», провел несколько матчей. Я был в ту пору тренером этой команды и считаю, что футболист из Майорова получился бы неплохой. Но вряд ли он заблистал бы, как в хоккее. Футбол единственная игра, в которую играют только ногами. А в чувствительности рук и ног разница большая.
Увидев впервые Боброва на футбольном поле, продолжал внимательно за ним следить. Я в юности уже определился как форвард. Любил забивать. Ну а кто не любит? И наблюдая за Бобровым, старался понять, как же он все-таки открывается, как ему это удается? Развертывается атака: один удар, второй и вдруг раз, Бобров оказывается в выгодной позиции, мяч уже у него, и он забивает. Его исполнительское мастерство было настолько высоким, что, видя и вратаря и защитников, он несильным ударом направлял мяч в недосягаемую для них точку. Эти бобровские уроки для меня бесценны.
Он обыгрывал даже на ленточке – на боковой, лицевой линии. Великолепно владел дриблингом, неповторимыми финтами, но все-таки главное – лез в самую гущу игроков, обыгрывал одного за другим, прекрасно управляя телом. Интересно было наблюдать: опытные защитники, сами, как говорится, не лыком шиты, пытаются мяч отнять, а мяч опять попадает ему в ногу. Мог на пятачке «уложить» двух-трех защитников.
Он не очень много двигался на футбольном поле, но неизменно шел вперед, шел и открывался. Оборонительных функций не выполнял и не знал, что это такое. Но всегда приносил команде победу, забивая голы.
Играл в паре с Григорием Федотовым. Федотов несколько отодвинулся назад, питал его мячами, да и не только он, остальные тоже. Приходилось иногда слышать от игроков: «Вот, мы на него работаем…» И надо было на него работать: он умел делать то, чего не умели другие.
Бобров блистательно выступил на Олимпиаде в Хельсинки. Забил югославам три мяча. В результате наша команда, проигрывавшая 1:5, свела матч вничью. Эта Олимпиада, как известно, не принесла нам лавров, а поражений в то время не прощали, и команда ЦДКА, составлявшая костяк сборной, была расформирована.
