Но что с репортажем? Диктор ведь не расскажет содержание первого тайма перед показом второго, не многосерийный кинофильм. И я знал, что теперь меня долго не отпустят стыд и досада. А ведь мне еще предстоит телерепортаж со всемирно известной «Ацтеки» о последнем, финальном матче. И я представлял, как, узнав мой голос, люди скажут: «Опять этот, ничего у него не поймешь». Не оправдаешься, но и никуда не денешься, снова нацепишь наушники и возьмешь в руку микрофон.
Не все нам удается. Не разжившись опытом, который помог бы справиться с недоуменными вопросами, я продолжаю верить в телекомментарий, который окажется футболу по росту, а не недомерком.
* * *
Наш льнущий к асфальту низкий «шевроле» режет с посвистом тугой накаленный воздух. Время к полудню, и жару чувствуешь по тому, как густеет пространство. Дышишь кондиционированным холодком, но знаешь: стоит открыть дверцу, ударит горячая волна и вдох потребует усилий. Катить бы и катить в искусственной прохладе до самого Мехико, а мы поглядываем то на часы, то по сторонам и выбираем, где бы остановиться. Ровно в двенадцать телевидение будет транслировать матч Польша – Шотландия, и нам совершенно необходимо его увидеть.
Для далекого от футбола человека это чушь: посередине Мексики, в разгар жары тормозить из-за того, что где-то начнут гонять мяч девятнадцатилетние ребята, юниоры, непонятно зачем перелетевшие ради этого океан, как будто нельзя было найти стадиона поближе, в Европе.
Футбол благоразумен. Он подкреплен финансовыми расчетами, ничто не делается из благих пожеланий, на глазок, согласно фантазиям и выдумкам. Есть деньги, есть и футбол, а есть футбол, есть и деньги, связь крепкая. В трюмах футбола – бухгалтерия, счетные машины, гарантийные письма, обязательства, договоры, контракты, взносы меценатов и выплаты участникам. Он насквозь деловой, большой футбол, стоит на ногах твердо. И способен позволить себе собрать юнцов в Мексике, чтобы они разыграли свой чемпионат мира.
Игорь сбросил скорость, «шевроле» крадется вдоль кювета, мимо измученных жарой, скрюченных, редколистных деревьев, за которыми легонькие, тонкостенные, хрупкие, высушенные домики, пестро раскрашенные, вопящие о себе рекламными надписями, четкими, как прописи в букваре, которые невозможно не повторить про себя проезжающему. Мы ищем ресторанчик с телевизионной антенной. Машина сползает вбок, шуршит по гравию и утыкается в терраску. То, что требуется: зал пуст, на стене под потолком подвешен телевизор. Из двери на крылечко выскользнула скуластая девчушка с прямыми черными волосами в желтом фартуке, готовая принять заказ.
Игорь вступил с ней в переговоры об обеде, а я выбираю стол и устанавливаю два стула так, чтобы нам было хорошо видно. Где мы – неизвестно, придорожный ресторанчик без названия, не помечен на схеме, для нас он совпал с полднем, с началом трансляции футбола.
Ресторанчик, как видно, не избалован посетителями и сам не собирается их баловать. Скатерть стелят со свежими пятнами, посуда, ножи и вилки разномастные. Что на металлическом блюде, Игорю известно, а мне – нет, и я полон подозрительности. Знакомы только маисовые лепешки, серые, пресные, на взгляд – глинистые, с непривычки кажущиеся непроворотно тяжелыми, а когда пообвыкнешь, соблазнительные теми же самыми пресностью и тяжестью, в которых обнаруживаешь привкус чего-то простого и древнего, чему можно довериться, с чем не пропадешь. Я осторожно ковыряю вилкой в блюде, добываю то, что мне привычно – ломтики помидоров, огурцов, рис и согласно киваю на уговоры Игоря: «Не бойтесь, я с ней все обговорил, это вполне съедобно». Тут как нельзя кстати на экране возникли контуры стадиона, был сделан первый удар по мячу, и я получил право положить вилку и углубиться в созерцание футбола, время от времени отламывая кусочки лепешки и прихлебывая чаек, припасенный Игорем в термосе.
В ресторанчике душно, и мухи досаждают, и есть не хочется, а о том, что можно сесть в «шевроле» и ехать дальше, и не думаешь: идет футбол. Как не смотреть, если он перед глазами? Вдруг мелькнет что-то невиданное, и ты восхитишься. Деловой человек заявит: «Все примечательное вечером повторят по телевидению». Верно, повторят. Только кому же интересно готовенькое да еще «потом». Дорог момент свершения. Дорого все то, что ты сам, без подсказки выделил, отличил и пережил.
По правде говоря, в самом деле, чуть странно видеть по мексиканскому телевидению матч поляков с шотландцами. И неясно, как воспринимает его местная публика. Для нас с Игорем матч как матч, то интересный, то не очень, но понятный, можно сказать, свой, европейский. А каков он для мексиканских болельщиков?
Два великих футбольных континента. По одну сторону Атлантического океана Бразилия, Аргентина, Уругвай, по другую – Италия, ФРГ, Англия. Двенадцать раз разыгрывалось звание чемпиона мира, и поровну, по шесть раз, оно доставалось европейцам и южноамериканцам.
Футбол принято разбирать по косточкам, переводить на схему, на чертеж. Практический смысл дотошности очевиден. И все же подмечаешь, что занятия футбольной анатомией особенно по душе тем методистам и тренерам, для которых познание сводится к повторению, заимствованию, если не к обезьянничанью. Найдя что-то у других, они тут же пытаются завести это у себя, как простоватые модники, не важно, какого оно происхождения – аргентинского или итальянского. Футбол по их представлению одинаков всюду, как теорема Пифагора или закон Архимеда.
Да, да, да, и правила одни для всех, и приемы те же, и закономерности. Однако меня в многолетних наблюдениях тянуло отыскивать признаки отличия в игре у разных команд, будь это клубы или сборные. И всегда они находились. Совершенно убежден, что команда лишь в том случае делается величиной, если у нее за душой есть что-то свое. Тогда появляется желание говорить и писать о ней, тогда тянет пойти на стадион в вечер ее матча, чтобы лишний раз увидеть это самое свое. Как только непохожесть выветривается, пропадает и интерес, его не подогревают даже известия о последних победах. Они не внушают доверия, легко предположить, что взяты силой, напором, стойкостью, а то и везением, но не игрой.
Футбол на великих континентах, пусть методисты и назовут десятки совпадений, отличается настолько, что кажется, будто он существует в разных пространствах, в разных атмосферах. Бывая на стадионах европейских стран, видя там своеобразное истолкование игры, я в футбольном смысле не чувствовал себя иностранцем: все, что представало взору, было объяснимо. На стадионах Бразилии, Аргентины, Уругвая, Чили, Мексики я решительно был чужаком, и с публикой не мог слиться, стать заодно, и футболистов, бывало, плохо понимал.
Дважды, в семидесятом в Мехико и в семьдесят восьмом в Буэнос-Айресе, я очутился на уличных футбольных празднествах. Наверное, лучше сказать не очутился, а был застигнут. Спустя считанные минуты после того, как города облетела весть о победе (в Мехико мексиканской сборной над бельгийцами, а в Буэнос-Айресе сборной Аргентины на чемпионате мира), дома словно бы наклонили и из них вытек народ. Остановилось движение, исчезла полиция, посчитавшая за благо слинять, на тротуарах для пешеходов остались узенькие проходы вдоль стен. Улицы, проспекты, переулки, площади заняли необозримые, нескончаемые полчища веселящихся людей. Оба раза я тихонечко продвигался вдоль стен, касаясь их плечами, стараясь не привлекать к себе внимания, мечтая поскорее добраться до отеля. Я не знал, чего ждать от толпы, не знал, что входит в ритуал празднеств.
Пожалуй, если бы меня еще раз застигли подобные события, я держался увереннее. На следующие дни и мексиканские и аргентинские газеты, напечатав репортажи и фотографии в целый лист об этих шествиях, на видном месте сообщали, выделив шрифтом, что не зарегистрировано ни единого происшествия, несчастного случая, хулиганства, драки, никто не задержан. Любопытно и то, что шествия тонули в бумажном дожде (точнее бы сказать – в снегопаде, но слово не для этих горячих городов), мелко нарезанные клочки кидали и вверх, из толпы, и вниз, с балконов. Казалось, наутро улицы будут белым-белы, и города погрязнут в мусоре. Но утром всюду было тщательно подметено, как мне объяснили, такова обязанность домовладельцев. Только кое-где на деревьях, куда не дотянуться метлой, висели бессильные ленты серпантина. Но все это выяснилось назавтра, а в разгар, празднества постороннего прохожего, европейца, оно не могло не пугать.
Надо садиться работать, но ни шторы, ни жалюзи не спасали от невероятного шума. Выкрики, скандирование, хоровое пение, трубы, барабаны, дробь от ударов ложками по дну перевернутых кастрюль, автомобильные сирены. Машины тоже участвовали в шествии, и легковые и грузовики, увитые лентами, цветами, с наспех изготовленными транспарантами. Куда все это двигалось, по-моему, не знал никто, шли, повинуясь порыву, ликуя, приплясывая. Трудно было предположить, что манифестация – из одних болельщиков, весь город был рад воспользоваться случаем и разделить с ними радость.
