Так играл Лингрен. И Рябов седьмым чувством угадал, что, если суждено совершиться чуду, оно совершится сейчас.
Стадион не успел даже зайтись криком, как Лингрен скользнул мимо защитника и остался с вратарем один на один. Надо помнить о счете, о том, что ничья равносильна потере золота, чтобы понять состояние вратаря соперников, когда он увидел перед собой Лингрена, да еще с шайбой на крюке. Он проиграл дуэль сразу, метнувшись навстречу шведу. Мобилизовав весь опыт, как бы окупая весь труд, затраченный с детских лет на ледяных полях, Лингрен принял единственно верное решение – он пошел на вратаря, а перед самым столкновением, не рискуя потерять шайбу на обыгрыше, вдруг заложил свой знаменитый вираж, на котором не раз обкатывал защитников. В какую-то долю секунды он отлетел в сторону с удобного центрального положения перед воротами. Но Лингрен знал, что делал.
Рябову показалось, что вратарь испустил отчаянный вопль. Столь же отчаянным был и его бросок в ноги в безнадежной попытке достать до шайбы. Но Лингрен утащил ее с собой из-под самой клюшки вратаря, утащил далеко в сторону. Скорость была огромна, швед проскальзывал расстояние, удобное для броска. Но все тянул, тянул, тянул… И когда показалось, что с такого угла уже невозможно попасть в ворота, правда, и вратарь, распластавшийся на площадке, лежал беспомощным мешком, Лингрен бросил. Щелкнув о заднюю трубу, черный кружок просто и неотвратимо отскочил в сетку ворот. И Рябов зажмурил глаза.
«Нам здорово повезло! – лихорадочно стучало в нем.– Но никогда бы в жизни не хотел я испытать вновь такое везение».
Потом мысли его обратились к своей команде. Он встал вместе со всеми зрителями, прыгавшими вокруг него в туземном танце, и увидел, что его команда сидит на своих местах, словно исход матча их совершенно не волнует.
«Вот это моя настоящая победа…» – мелькнуло у Рябова.
Тридцать секунд, которые осталось играть, прошли в штурме ворот шведской сборной. Лучек снял вратаря. И только неопытность молодого шведского хоккеиста помешала, выиграв шайбу в единоборстве, точно послать ее в пустые ворота. Шайба заскользила по льду. И зал вдруг замер, словно перегорел какой-то невидимый предохранитель и в сеть перестала поступать энергия, питавшая всеобщую истерику. Шайба прошла в пяти сантиметрах от штанги. За ее движением молчащий тысячеголосый зал следил затаив дыхание. Вздохи сожаления, облегчения, радости и огорчения слились в единый гвалт, под который и закончился матч.
Рябов встал и пошел к ребятам. По дороге его узнавали, жали руки, поздравляли. Из своей ложи бросились руководители делегации с поцелуями. В дружеских руках Рябов отходил от того страшного напряжения, в котором провел этот чужой матч. Несостоявшиеся чемпионы понуро катились со льда. Они еще не верили, что золотые награды, которые уже так тяжелили им грудь. не того цвета. Что большая победа растворилась, как в знойном небе вдруг растворяется облачко, на которое возлагали надежды, связанные с дождем.
У служебного входа Ледяного дворца сверкала под желтыми огнями противотуманных фонарей черная площадка асфальта, огражденного от напиравших тысяч болельщиков цепью полицейских и тремя роскошными – стекло и хром – автобусами.
Рябов вышел на площадку одним из первых. Он знал, для чего автобусы: сразу же после игры призеры отправлялись на торжественный ужин в какой-то экзотический рыбацкий ресторан. Один из устроителей назойливо спрашивал, сколько человек приедет, вся ли команда, будут ли руководители, и одновременно настоятельно рекомендовал: «Это очень хороший ужин. Ресторан дорогой, очень дорогой! По карману только американцам».
По иронии спортивной судьбы американские хоккеисты на ужин не ехали: они заняли в финальном турнире последнее место и на следующий год будут играть во втором эшелоне.
Рябов успел втянуть свежий воздух весеннего вечера, такого сладостного, такого легкого после спертого воздуха переполненного зала, когда из стеклянных дверей повалили команды. Первыми те, кто не играл, – наши. С ними американцы, поляки, канадцы. Они жали нашим парням руки, обнимали, смеялись. А где-то там, в раздевалках, переодевались шведы, совершившие чудо для других, и чехословацкие хоккеисты. Рябов представил себе настроение и Гута и игроков…
В центре большой группы шел Барабанов и бубнил под нос: «Ну, дали! Ну, дали!» И было невозможно понять, к кому относится эта реплика. То ли к себе – все-таки чемпионы! То ли к шведам, которые умудрились сделать ничью в столь трудном поединке. То ли к чехословацким игрокам, которые так трагически упустили долгожданное золото.
Лица парней сияли. Рябов понимал, что им дорого далась та сдержанность в зале. И теперь, когда все позади, нет силы, способной заставить их сдерживать свои эмоции.
О том, что на торжественный ужин едут лишь призеры, прекрасно знали остальные команды. И вскоре на квадрате темного асфальта осталась только советская сборная. Стояли, шумно обсуждая и итоги турнира, и упрямство шведов, подаривших им чемпионский титул. Им, которые столько раз разбивали самые радужные надежды команды «Тре крунур», оставляя их без всяких наград, без славы, даже во время турниров на родной шведской земле.
Нелегким должен быть вечер, даже несмотря на чемпионское звание. Как соразмерить радость с участием? Как отблагодарить шведов и не обидеть чехословацких друзей?
Он не успел ответить самому себе, как по радостным крикам понял, что в дверях появились шведы. Вымытые, нарядные, счастливые… Наши сдержанно пошли им навстречу, пожимали руки, обнимали парней, с которыми так жестоко сражались еще вчера на том же льду. Но каждый из них знал, шведов отличает одна черта: как бы зло ни сражались на льду, за пределами хоккейного поля они всегда приветливы и корректны. Как никто, умели они переносить горечь поражения.
В толчее, многоголосом гаме, в котором смешались все языки, и в первую очередь язык жестов и восклицаний, прошло минут двадцать. Проигравшие не появлялись. Выскочивший из Дворца озабоченный распорядитель предложил садиться в автобусы. Наши дружно полезли в свой, шведы – в свой. Еще будет целый вечер, когда можно наговориться.
Прошло минут десять. Чехословацкой сборной все не было. Пришел распорядитель и сказал, что чехословацкие хоккеисты от ужина отказались.
Рябов не поверил своим ушам. Он сделал знак сопровождающему, чтобы задержали отъезд, и выскочил из автобуса.
Лингрен что-то громко крикнул, стоя на ступеньках своего автобуса и показывая рукой в сторону пустого чехословацкого. Шведы дружно грохнули смехом. Наш переводчик пояснил Рябову, перегнувшись со своего первого кресла: «Ничего себе шуточки! Лингрен сказал, что чехи уже и так сыты!»
Ну что ж, право на шутку шведы оплатили немалой ценой.
Решение Рябов принял почти автоматически. Он проворно пересек сверкающий асфальт под взглядами сотен стоявших болельщиков, словно последний матч турнира еще продолжался, и скрылся за стеклянной дверью Ледяного дворца.
В коридоре он столкнулся с Лучеком.
– Вы правда решили не ехать на ужин? – Он не говорил ничего об игре, словно ее и не было.
Лучек кивнул.
Рябов увидел, как за его спиной одетые чехословацкие хоккеисты, наверно последние, проскальзывали из двери раздевалки в соседнюю дверь и исчезали где-то в полутемном чреве Дворца.
«Их можно понять… В такие минуты никого не хочется видеть».
– Лучек, это неправильно. Никто не виноват в случившемся, кроме вас. «Золото» было в ваших руках…
Лучек согласно кивнул:
– Я знаю, Борья. И это больнее всего… Что там делается…
Лучек так много и так горячо обещал перед каждым турниром вернуться с золотыми наградами… И надо отдать должное, каждый раз им не хватало лишь чутьчуть… Вот как сегодня! Нет, пожалуй, сегодня обиднее…
– Борьба есть борьба. Скажи своим парням, что мы ждем их. Скажи, это ведь не последний чемпионат мира…
– Для тебя, может, и не последний. А для меня– кто знает?
Рябов понял, что говорить с Лучеком на эту тему бесполезно. Да еще и потому, что чехословацкие хоккеисты разошлись. Вратарь Борик, волочивший свою тяжелую сумку, ушел последним.
Рябов усмехнулся. Каждый по-своему переживает поражение. Это только победу все празднуют одинаково: весело, на людях. А когда плохо, когда беда так тянет уйти, в себя, самому себе сказать те безжалостные слова осуждения, которые, увы, уже ничего не смогут изменить. И все-таки он, Рябов, понимая состояние Лучека, наверно, так бы не поступил. Да, каждая спортивная победа неповторима, как непоправимо и поражение. Но спорт куда шире понятие, чем одно-единственное состязание, каким бы дорогим по значимости спортивных наград оно ни было. И каждый живущий в мире спорта не может об этом не помнить.
Вернувшись в автобус, Рябов крикнул: «Поехали!»
«Все мы всходим на эту Голгофу по очереди», – подумал Рябов.
