Мы понимали, что психолог, скорее всего, прав. Но Зое-то объяснить все это было невозможно, она плакала и не хотела делать уроки и даже посещать школу. Вот тогда мы к вам и приходили.
– Ага. И что же было дальше?
– Вы говорили с Зоей, а потом сказали нам, что она вроде как действительно уже взяла из этой школы всё, что могла взять. И теперь ей нужно идти дальше. «А дальше – это как тот психолог обещал?» – спросила я у вас тогда и даже заплакала. А вы, помнится, сказали, что ни фига подобного, и до-олго рассказывали нам с мужем, как адаптировали слабоумных в русских крестьянских общинах XVIII–XIX веков…
Это был явный сарказм. Я несколько приободрилась. Юмор во всех его видах – это всегда адаптационный резерв. Если мать Зои может шутить, значит, не все потеряно.
– Вы сказали, что с листовками действительно опасно, но можно через знакомых найти для Зои какую-нибудь несложную работу на подхвате. И стали расспрашивать про ресурс…
О! Значит, это точно была я! Я всегда про ресурс расспрашиваю. Без него – никак.
– А какой у нее ресурс, если она в школе ни по одному предмету, кроме английского, не успевала? Переводчиком ей не быть… Но потом мы вспомнили, что Зоя всегда, с раннего детства, любит мыть полы, прибирать, вытирать пыль и все такое. Пока всё не уберет – не успокоится. Ей важно, чтобы все лежало стопочками, по порядку. Вы сказали: «Отлично! Уборщица – очень нужная везде специальность»…
– О! Я вспомнила!
Я действительно вспомнила толстую и крупную слабоумную девочку, которая мыла дома полы, а у меня аккуратно расставила по полочкам все игрушки, вытерла пыль с подоконника и постелила мокрую тряпочку у входа…
– С тех пор Зоя всегда работала. Уборщицей. Сначала – у мужа на заводе. Потом – в магазине рядом с домом (ей было трудно рано вставать, а в магазине – близко идти и неполный день). Ей все нравилось, и ее любили. Потом я ее как-то спросила: «Зоенька, о чем ты мечтаешь?» А она сказала, что хотела бы не в магазине, где все в уличных башмаках, а в квартирах убираться. И тут как раз моя знакомая и говорит: «Да пусть она ко мне раз в неделю приходит, я буду ей деньги платить. Я твоей Зоеньке доверяю больше, чем приезжим каким». Так и пошло. Сначала одна, потом та другой рассказала, потом еще… Зоя в магазине работу оставила, стала ходить по квартирам, это ей просто ну очень нравится, ее только один раз проводить нужно, а потом она уже сама дорогу запоминает. И денег больше, и все ею довольны, она такая педантка в уборке, пока хоть пятнышко есть, не успокоится…
– И? – я ощутила, как мои пальцы вцепились в ручки кресла: по всем законам жанра за такой благостностью должно было последовать что-то ужасное.
– И теперь Зоя беременна.
– Черт! И кто же это воспользовался…
– Она не говорит, а мы и не очень докапываемся. Что нам к нему? Ясно, что он никогда этого ребенка не признает. Не в суд же идти – и так проблем хватает… Нам надо решить, что дальше делать.
Я к взрослому психологу ходила. Он как увидел Зою, так сразу сказал: «Аборт, однозначно. Вы только представьте, как будет расти этот ребенок, как его будут из-за матери дразнить сверстники. А если с вами что-то случится?»
– Да, если он не родится, его не будут дразнить, это точно, – поддакнула я. – Некого будет дразнить… Зоино слабоумие – что такое?
– Врачи говорили: перинатальная травма, асфиксия, органическое поражение головного мозга… Мы с Зоей теперь пришли к вам, потому что это вы тогда говорили про ресурс, так она же и вправду работает, и ей люди рады…
– Так Зоя здесь? Сидит в коридоре? Что же вы молчали!
Я вполне спокойна. Эта семья уже приняла свое решение. Теперь выбрали меня и ко мне пришли просто так. Вроде как завизировать у проверенного в реакциях специалиста уже решенное. Но взглянуть на Зою не помешает.
* * *
Зоя. Еще крупнее и толще, чем помню. Благодушное круглое лицо, диагноз и вправду виден. Ну вот какой же все-таки козел этот будущий папаша! Хотя…
– Зоя, ты понимаешь, что теперь будет, как изменится твоя жизнь?
– Конечно, понимаю. У меня будет ребеночек. Я буду за ним ухаживать, кормить, менять пеленки, учить его всему. Потом он в садик пойдет, потом в школу…
– Да, все верно.
– А чего это у вас игрушки разбросаны? Давайте я приберу!
– Прибери, Зоя, мои дети разбрасывают, а я не люблю прибирать.
– Вот вы какая! И другие, знаете, тоже не любят. А я как раз люблю. Мне за это денежки платят, чтоб я у них все мыла и чистила.
– Это счастье, Зоя, когда за любимое дело еще и деньги платят.
– Конечно, я счастливая. А теперь у меня еще и ребеночек будет… Как вы думаете, он будет игрушки разбрасывать?
– Обязательно будет!
Зоя наморщила низкий лоб и немного подумала.
– Ну, это ничего! Я за ним приберу. А потом, может, он и сам научится…
Сыграть в карты с судьбой
– Как вас зовут? – я задавала стандартные вступительные вопросы, не поднимая головы от журнала.
– Людмила Борисовна.
– Вы мама Паши? (Паше 14, женщина моложава, других вариантов как будто быть не может, но я должна спросить.)
Заминка. Я поднимаю взгляд.
– Ну, вроде как…
– Что значит «вроде как»? – удивляюсь я. Неужели парень так достал родную мать? Или его взяли из детдома?
– Он у нас вроде и родной, и приемный…
– Как это может быть?
– У мужа был двоюродный брат, они вместе росли, в одной семье, у того родители… ну, можно считать, умерли (я отметила это «можно считать, умерли» касательно предположительно родных бабушки и дедушки Паши). Он в восемнадцать лет женился… Там у них пятеро детей… было…
– Паша знает эту историю? – быстро спросила я.
– Знает, чего же… – кивнула Людмила Борисовна.
– Тогда рассказывайте.
Если честно, я так до конца и не поняла, кто именно в этом славном семействе спился, кто погиб от наркотиков, кто сидел (сидит) в тюрьме, а также кто, от чего и в какой последовательности сходил с ума. Но всех их было много. Отец Паши умер. Мать жива, но лишена родительских прав и ведет решительно асоциальный образ жизни. Паша – старший из четырех выживших детей невестки и практически наверняка родственник мужа (всего их было пять, один умер в младенчестве – Людмила Борисовна утверждает, что до его смерти невестка «была еще ничего», то есть более-менее воздерживалась от применения психоактивных веществ, а вот потом ее «от горя понесло»). Непьющей и работающей до последнего года жизни была прабабушка Паши по матери – она и обихаживала как-то отпрысков непутевой внучки. Когда она умерла, все обвалилось окончательно.
Людмила с мужем познакомились еще до его службы в армии. Встречались, гуляли по городу, ходили в кино, целовались. Николай всегда был замкнутым, серьезным, немногословным, не курил, не пил даже пива. Про свою семью он ей ничего не рассказывал (парня можно понять!), только однажды сказал: «Отслужу – к ним не вернусь». В армии Николай получил права и, вернувшись, устроился водителем в автобусный парк города Пушкина. Там же снимал комнату у уборщицы. Всю его службу молодые люди переписывались, она регулярно отправляла ему на Север (он служил на полуострове Рыбачий) посылки с печеньем и конфетами.
– Ну, давай, что ли, жениться? – спросил он спустя год после своего возвращения.
– Это, что ли, предложение руки и сердца? – спросила она, сдерживая слезы.
– Что-то не так? А как тебе надо? – серьезно поинтересовался Николай.
– Ты бы хотя бы цветов купил. Ну, и про любовь все-таки… – пряча в улыбку обиду, сказала девушка.
– Да, – немедленно согласился молодой человек. – Сейчас. Ты подожди тут.
Спустя пятнадцать минут он вернулся с большим безвкусным букетом в руках.
– Вот. Это тебе цветы. Я тебя люблю. Если ты меня тоже любишь, тогда давай завтра подадим заявление, сегодня там уже закрыто, наверное.
Она до сих пор жалеет, что не сумела срежиссировать этот важный момент своей жизни подробнее. Например, не предложила Николаю поехать на берег моря и встать там на одно колено – он, без сомнения, скрупулезно выполнил бы все ее пожелания.
А потом она ему отказала.
Он выглядел ошеломленным, долго молчал и не мог сформулировать простой вопрос: почему?!!
Людмила была абсолютно готова к ответу, она обдумывала его много лет, долгими бессонными ночами.
– Ты наверняка захочешь детей. А у меня их не может быть совсем. Врожденный порок развития органов, мне это сказали, когда УЗИ сделали в 15 лет, и потом я еще ходила, чтобы убедиться. Все подтвердилось. Семья без детей – это не семья, я сама так думаю. Но мы можем по-прежнему встречаться, если ты захочешь… после сегодняшнего.
По ее щекам текли слезы, но она их не замечала.
Он обнял ее и долго молчал. Потом заговорил, и сейчас ей кажется, что это была самая долгая речь, которую она от него слышала за все 18 лет их совместной жизни.
