И львиного рыка! И возмущения до глубины души! И дикой ярости!
Эрве делает обиженное лицо.
И уж тем более от детской смертельной обиды. Эрве! Уходи, но не как герой в финале!
Эрве. Ох! Я иначе не могу!
Сцена восьмая
Робер (входит слева, взгляд его блуждает). Все, опять невралгия. Всегда на генеральной. Жуткая боль… охватывает всю голову, это оттого, что стараюсь одновременно одним глазом видеть, что происходит на сцене, другим — что происходит в зале, а третьим — какое выражение у Жана Готье[1].
Франсуаза (входит слева, совершенно потерянная, держа в руке огромный кусок материи). Честное слово, я не нарочно. Целуя на сцене мадам Тристан, я наступила ей на шлейф и оторвала кусочек!
Эрве. Ты называешь это — кусочек? Что на ней после этого осталось!
Николь (входит справа, в обычном костюме и истерически вопит). Она с ума сошла! Устраивает на сцене стриптиз! Идет на все, лишь бы отличиться!
Входит Кристиан, очень взволнованный, но старается выглядеть спокойным.
Эрве. Кристиан, костюмершу! Где костюмерша?
Кристиан. Мадам Тристан хочет ее убить, и она прячется за вешалками.
Эрве. А как реагирует зал?
Кристиан подходит к окошечку, открывает его, и все слышат громкие крики: «Го-лы-шом! Го-лы-шом!»
Что они кричат?
Кристиан. Кричат: «Голышом!»
Эрве. Я так и понял. Закрой окно.
Входит Габриэль, очень спокойная, с сигаретой во рту. Верх костюма по моде Директории, низ — мини-юбка. Все сразу бросаются пристраивать оторванный кусок.
Габриэль. Дети, все в порядке. В воздухе запахло путешествиями и пляжами! Мы с Байаром едем на Таити! Ты, Эрве, уходишь на пенсию, советую тебе вступить в орден траппистов! Тебе необходимо дать обет молчания! (Жестом показывает зажатый рот.) Мой сын не женится на Франсуазе! Пьер, готовь цветные мелки — будешь рисовать на тротуарах! А тебе, дорогая Николь, я подарю сборник непристойного конферанса для употребления в слаборазвитых странах! Хватит, посмеялись! Посмеялись и довольно! Я больше не играю! Занавес!
Николь (Роберу, полная надежды). Она больше не играет!
Робер. Не слушай их, только больше расстроишься, пойдем в зал.
Робер и Николь выходят.
Эрве (шепотом Кристиану). Сколько до следующего выхода?
Кристиан. Десять минут. Сейчас сцена Наполеона.
Эрве. Десять минут! Великолепно! Попробую сделать невозможное! Оставьте нас вдвоем! (Подталкивает Франсуазу, Пьера и Кристиана к левому выходу.)
Жизель выходит вправо.
Эрве оборачивается к Габриэль.
Сцена девятая
Эрве. Ты думаешь, я буду умолять тебя вернуться на сцену? Да провалиться мне сквозь землю: позорься перед всем Парижем! Тебе не в новинку. Плюс минус один провал!
Габриэль. Семь лет тому назад я от него освободилась! Что мне взбрело в голову играть в пьесе этого вышедшего из моды драмодела, когда есть Бийеду, Пинтер, Ионеско!
Эрве. Нужно было дождаться Сюзанны Флон, Николь Кур-сель, Рины Кетти, все равно кого! Только не брать эту царственную приму, которая считает, что у нее есть осанка, потому что держится, как будто ее вздернули на дыбе!
Габриэль. Сам Жан Поль Сартр умолял меня возобновить его «За закрытыми дверями»!
Эрве. Жан Поль Сартр умрет, если Габриэль не согласится!
Габриэль. И Жироду умоляет меня…
Эрве. Кстати, этот уже умер.
Габриэль. Когда я была девочкой, Жироду был председателем жюри и раздавал призы в Дюпалу; я декламировала басню Лафонтена; он взял меня на колени, обнял и произнес: «Ты — ты сыграешь Ондину!»
Эрве. Это же я выдумал эту историю для журналистов! Не прикидывайся!
Габриэль. Пока я находилась под твоим влиянием, я оставалась плохой актрисой, это правда!
Эрве. Что правда, то правда!
Габриэль. Но как расцвел мой талант за эти семь лет!
Эрве. Я в восхищении, я в восхищении!
Габриэль. Я получила Оскара за лучшее исполнение женской роли.
Эрве. На фестивале в Мобеже! Что же ты не договариваешь?
Габриэль. Я играла Антигону как никто!
Эрве. Ануй сбрил усы в знак траура!
Габриэль. А ты, что ты сделал за это время? С каждой новой пьесой ты опускался все ниже и ниже, пятидесятилетнего стареющего драматурга все больше засасывала трясина безразличия.
Эрве. Меня, пятидесятилетнего? У тебя не все в порядке? Месяц назад я отметил мое сорокалетие в Англии.
Габриэль. Вот я и говорю, в Англии. При разнице курсов выходит пятьдесят!
Эрве. Ну зачем, зачем мне надо было звать эту мадам Тристан! Которая считает свою игру проникновенной потому, что ее не слышно дальше третьего ряда! Которая считает свою игру изысканной, потому что произносит с присвистом звук «тэ»!
Габриэль. Он уже сам не знает, что несет! Как это можно свистеть «тэ»?
Эрве. Я этого тоже не могу понять. Тебе одной это удается. Ты говоришь не «тэ», а «тсё»!
Габриэль. Я говорю «тсё»? Но это все бы знали!
Эрве. Естественно, все и знают! На радио звукооператоры отбиваются изо всех сил, чтобы только не записывать твой «тсё»! Они называют тебя «муха тсё-тсё». И, сверх всего, все произносится через губу!
Габриэль. Текст, написанный левой ногой, иначе и не произнесешь, как только через губу!
Они смотрят друг на друга. Они готовы растерзать друг друга. Но вдруг — оба прыскают от смеха. Объявляется перерыв между раундами.
Эрве. Ноль-ноль!
Габриэль. Хочешь, я скажу тебе правду, истинную правду? Я сегодня плохо играю.
Эрве (с сомнением). Ты думаешь?
Габриэль. Повторить, не расслышал?
Эрве. Это из-за мини-юбки.
Габриэль. Нет. Еще раньше мини-юбки, гораздо раньше! Как только я вышла на сцену, я почувствовала, что все летит к чертям; ты ведь знаешь, актерам передается настроение зрителей. Я рассчитывала, что услышу немой крик: «О! Воплощенная Жозефина!» А до меня донесся только разочарованный шепот: «Что-о-о? И эта бедняжка надеется, что в нее влюбится Наполеон?»
Эрве. Ты, может быть, что-то не уловила в образе?
Габриэль. Чего там улавливать! Но подумай, какая трагедия: что я — Мария Стюарт — они верили, что я — Нефертити — заглотнули наживку с крючком, а Жозефина — хоть тресни! Видно, есть троны, на которые мне не вскарабкаться!
Эрве. Мы провалились еще за двадцать минут до того, как ты вышла на сцену, мы провалились, когда поднялся занавес. Есть точные приметы. На третьей минуте спектакля они стали ерзать в креслах, а публика, захваченная пьесой, не чувствует своей задницы!
Габриэль (трагически). Эрве! Скажи мне правду: ты ходил в кассу?
Эрве. Да.
Габриэль. Что кассирша?
Эрве. Не спрашивай, Габриэль, нож в сердце!
Габриэль (беспощадно). Вяжет свитер?
Эрве (договаривая правду до конца). С капюшоном.
Габриэль. С капюшоном!
Эрве. Он вдвое дольше вяжется.
Габриэль. Когда кассирша чует успех спектакля, она понимает, что больше двух рядов в день не сделает, времени не будет.
Эрве. Никогда она не начнет вязать свитер, да еще с капюшоном.
Габриэль. Слушай! Гробовая тишина, никакой реакции, ни смешка, полная пустота!
Эрве. Катастрофа!
Габриэль. Провал!
Эрве. Березина!
Габриэль и Эрве (вместе). Это тебе ничего не напоминает?
Габриэль. «Арабская принцесса»!
Эрве. «Арабская принцесса»! В девять часов пять минут мы поняли, что это — провал!
Габриэль. В девять часов десять минут кассирша начала покрывало на постель!
Эрве. А мы с тобой забились в этот кабинет и умирали от хохота. И когда вошел Ларе Шмидт, несчастный, терявший на этом пятьдесят кусков… мы танцевали польку!
Габриэль и Эрве (танцуют польку). Ю-па-па! Ю-па-па!
Справа робко появляется Робер.
Ю-па-па! Ю-па-па!
