Метрдотель (с наивным видом). А разве мсье не желает, чтобы я его титуловал, пока мы здесь?
Жорж. Послушайте, старина, великосветских манер вовсе не нужно! Старый слуга, честный и простой, почти что член семьи — вот все, что от вас требуется. Не скрою, что, будь у меня больше времени, я предпочел бы обзавестись старой служанкой-бретонкой.
Метрдотель (неодобрительно). О мсье, их хвалят гораздо больше, чем они того заслуживают! Человек с таким вкусом, как у мсье…
Жорж. Словом, побольше простоты, никаких титулов. Понятно, старина?
Метрдотель. Как будет угодно мсье. Позвольте, однако, спросить: мы в доме мсье или в доме родителей мсье?
Жорж. В доме моих родителей.
Метрдотель. В таком случае не будет ли мсье так любезен сказать, как его зовут? Ведь принято, чтобы я звал отца мсье просто «мсье», а вас — «мсье Жан», или «мсье Люсьен», или «мсье…»
Жорж (прерывая его). Жорж.
Метрдотель. Мсье Жорж… Мсье Жорж. Очень хорошо, я запомню. (Важно повторяет еще раз.) Мсье Жор. Так! Иду открывать. Куда прикажете проводить гостей, мсье Жорж?
Жорж. Сюда, Эмиль.
Метрдотель (выходит, но тут же возвращается и докладывает.) Мадам де Монталамбрёз и мсье Филемон! (Уходит.)
Жорж (идет навстречу актерам). Благодарю вас, вы очень аккуратны! Вы приехали вместе?
Филемон. Мы встретились на вокзале. Можете себе представить, как мы удивились! Два старых друга, которые не виделись десять лет! Я иду и вдруг… (Разыгрывает сцену встречи). «Ба, дорогая Эмильенна!»
Мадам Монталамбрёз. Фердинанд, дружище. Сколько лет, сколько зим!
Филемон. А помнишь, дорогая, наш успех в Египте? И пошло, и поехало… «Ты куда?» — «А ты?»
Мадам Монталамбрёз. «На улицу Дюгеклен, 32…» — «И я» — «Значит, тебя тоже пригласил этот молодой человек?»
Жорж. Браво!
Филемон. Погодите-ка! Вот мы на площади Клемансо; вдруг Эмильенна останавливается как вкопанная. «Что с тобой, дорогая? Ты что-нибудь забыла?» Она щиплет мне руку: «Фердинанд, а ведь мы играли в этом городе!»
Мадам Монталамбрёз. Место показалось мне знакомым.
Филемон. А я усомнился: «Да ведь площадь Клемансо есть в любом городишке, дорогая!» — «Нет, говорю тебе, это место мне знакомо»! И вдруг восклицает: «Гляди-ка, памятник!»
Мадам Монталамбрёз (показывая рукой). Да, памятник…
Филемон. Смотрю на памятник и тоже останавливаюсь как вкопанный.
Жорж (перебивает его). Что ж, вы действительно когда-то играли здесь?
Филемон (непринужденно). Нет, мы ошиблись.
Жорж. Извините, вы доскажете эту историю в другой раз; сегодня вечером нам придется сымпровизировать не одну сцену, а времени осталось очень мало.
Филемон. Да-да, Гийотар говорил, что вы назначили на вторник или среду.
Жорж. В последнюю минуту мои планы изменились. И ваша помощь мне понадобится сегодня же вечером. Будьте любезны присесть, я вам объясню, что мне нужно.
Все садятся.
Мадам Монталамбрёз. Так чтó вы от нас хотите? Не скрою, я весьма заинтригована. В чем, собственно, дело?
Филемон. Да, в чем дело? Мы охотно приняли ваше приглашение, так как оно было передано нашим общим другом, милейшим Гийотаром. Но, хотя мы и умеем, скажу не хвастаясь, играть комедийные роли и выступаем в этом амплуа уже давно, однако мы не на все руки мастера. Между тем Гийотар дал нам понять, что вам требуется что-то особенное.
Жорж. Совершенно верно.
Филемон (снисходительным тоном человека, привыкшего к капризам дилетантов). Ну что ж, мы вас слушаем, дорогой мсье.
Мадам Монталамбрёз. Мы целиком превратились в слух. (Смеется.) Помнишь, как говаривал при чтении пьес старик Гадо, бывший режиссер театр «Амбигю»?
Филемон (тоже смеется). Ах, господи, какой он был смешной! Интересно, где-то он теперь, старина Гадо?
Мадам Монталамбрёз. Как! Неужели ты не знаешь, что он умер?
Филемон. Да ну? Гадо?
Мадам Монталамбрёз. Увы, да… Наш «Я целиком превратился в слух» приказал долго жить.
Филемон (смеясь до слез). «Я целиком, целиком превратился в слух!» Господи, какой он был смешной! (Внезапно погрустнев.) Бедняга Гадо!
Мадам Монталамбрёз (тоже громко смеявшаяся, спохватывается внезапно, как и он). Бедняга Гадо!
Оба оборачиваются к Жоржу. Их лица совершенно спокойны.
Жорж (продолжает несколько удивленно). Видите ли, играть комедию вам придется, собственно говоря, не на сцене…
Филемон (перебивает). Минуточку, я вас прерву! Надеюсь, играть надо не для кино?
Жорж. О, нет! Отнюдь!
Филемон (к мадам Монталамбрёз). Я только что снимался вместе с Бурбенским. Больше меня туда калачом не заманишь, дорогая! Как хотите, может быть, за океаном и есть парни, играющие в кино довольно талантливо — на то они и родились в Америке, — но я старая театральная крыса. Контакт со зрительным залом, контакт с людьми! Ничего не поделаешь, это сильнее меня, я не могу играть без этого контакта.
Мадам Монталамбрёз. Признаюсь, я тоже. Я должна ощущать переживания зрителей, вызывать их слезы, их смех по малейшему поводу. Зритель мне напоминает лошадь дикую брыкающуюся лошадь, которую надо укротить… Кстати, дружище, отдыхал ли ты после Биаррица?
Филемон. Отдыхал ли я? Да разве можно найти хоть минутку покоя, когда снимаешься в кино? (Вдруг вспоминает о Жорже.) Еще раз простите, мсье! Перейдем к делу. Мы целиком превратились в слух, как говаривал наш товарищ, о котором мы только что вспоминали.
Они снова начинают смеяться, потом вдруг престают.
Бедный Гадо!
Мадам Монталамбрёз (вздыхая). Бедный Гадо!
Жорж (с досадой). Извините, но я должен попросить вас быть теперь повнимательнее. Через полчаса приедут мои гости, и каждому из вас надо заранее знать, в чем будет заключаться его роль.
Филемон. Виноват, виноват, мсье! Уж не собираетесь ли вы заставить нас играть через полчаса роли, которых мы даже не прочли?
Жорж. Да.
Филемон. Но текст, мсье, текст! Позвольте вам заметить, что вы несколько легкомысленно относитесь к незнакомой вам профессии.
Жорж. Успокойтесь, вам не придется заучивать текст.
Мадам Монталамбрёз. Неужели вы заставите нас импровизировать?
Жорж. Пожалуйста, не пугайтесь заранее, ведь вы еще не знаете, чего я от вас хочу. Не стану скрывать, я обратился к актерам, дабы быть гарантированным от всяких случайностей, а также потому, что не знал, кто еще может оказать мне подобную услугу. Вам предстоит сыграть роли настолько простые, что с ними справился бы всякий.
Филемон. Вы так думаете? Поздравляю вас, дорогой!
Жорж. Вам нужно будет просто-напросто пообедать сегодня вечером со мною и моими гостями и за столом поддерживать разговор как можно непринужденнее.
Фелемон (оживляясь, очень довольный). Ага, понимаю! Ручаясь, у этой идеи большое будущее! Впрочем, она когда-то и мне приходила в голову. Это очень оригинально, дорогая моя, очень! Словом, если я вас правильно понял, мсье, вы устраиваете обед, но боитесь, что будет скучно, и поэтому решили пригласить, кроме ваших светских знакомых, еще кое-кого чья профессия и незаурядные данные придадут обществу еще больше блеска, еще больше…
Жорж (перебивает). Не совсем так… Поверьте, я не сомневаюсь ни в вашем умении оживить беседу, ни в вашем остроумии. Но на этот раз мне нужны ваши актерские способности, с помощью которых вы изображает те или иные чувства, не испытывая их на самом деле, ту или иную черту характера, не обладая ею.
Филемон. А как же иначе, мсье! Если бы у на сне было этого дара, то мы, как многие другие, годились бы лишь в сапожники.
Мадам Монталамбрёз. Да, здесь ничего не поделаешь, это дар свыше. Или он есть, или его нет…
Жорж. Я уверен, что у вас он есть. Поэтому я и прошу вас помочь мне. Дело вот в чем. Только что я сказал «с моими гостями», а следовало сказать «с гостьей». Я ожидаю одна молодую девушку, она должна приехать с минуты на минуту. Эта девушка — как видите, я с вами совершенно откровенен, — эта девушка моя возлюбленная. По причинам, которые требуют слишком длительных объяснений, мне приходилось лгать ей. О, моя ложь не была серьезной, вы увидите это сами! Она заключалась примерно в следующем: мои родители умерли, но я ей сказал, что они живы и живут недалеко от Парижа. Почему я так сделал? (Все последующие слова являются явной импровизацией.) Очень просто: чтобы объяснить свои частые отлучки, к которым меня вынуждала давняя привязанность, а рассказать о ней своей возлюбленной я не мог. Это еще не все. У меня нет друзей… Вы знаете, каким слабым может быть влюбленный…
