Он. Добрый вечер.
Она (безразлично). Это Вы?
Он. Я.
Она (помолчав). Были на концерте?
Он. Я сидел недалеко от Вас… в двенадцатом ряду.
Она. Я не заметила.
Он. Это естественно… Я видел, как Вы слушали.
Она. Да?
Он. У Вас слезы на глазах… Почему Вы ушли из зала?
Она (подумав). Этого было достаточно.
Он. Чего?
Она. Этого… всего.
Он. Успокойтесь.
Она. Я не плачу. (Вынула платочек, быстро вытерла глаза.) А почему Вы такой добрый сегодня?
Он. Неизвестно.
Она. А я знаю. (Улыбнулась.) Музыка… (Помолчав.) А Вы отчего ушли с концерта?
Он. У Вас не было ни плаща, ни зонта. Я заметил.
Она. И что же?
Он. Вы могли попасть под дождь.
Она. Дождь прошел…
Он. Он может пойти снова.
Она (вдруг пристально посмотрела на него). А Вы предусмотрительный… (Это она сказала с оттенком неодобрения.) Прихватили зонт. Когда идешь на музыку, нельзя быть предусмотрительным.
Он (помолчав). Вы любите орган?
Она. Я не знаю… Я не думала… Я двадцать лет не слышала этого… а может быть, больше? Как странно проходит жизнь, правда? Нет, ты проходишь. Сколько богатства вокруг, если оглядеться. Но ты проходишь. Очень страшно, да? Вот – приехала на концерт… Как же – Домский собор! – надо отметиться… А потом, когда он заиграл, все вдруг открылось, я увидела себя: детство, троицын день, сад под дождем, рождество, снежную поляну. Ко мне вдруг вернулась память!…
Он. Я часто бываю здесь. Всего рубль – а могут осчастливить. Жалко, не всех.
Она. А вот высокомерным быть не годится. Не надо.
Он. Снова дождь пошел.
Она. Еле накрапывает.
Он. Открыть зонт?
Она. Подождем еще.
Они идут по площади, музыка удаляется, и они попадают в маленькие узкие переулочки.
Он. Ночная старая Рига… Занятная, правда?
Она. Я уж бывала тут. Жалко с морем расставаться, а и сюда, в старый город, тянет. Когда только-только стемнеет, тут бродить прекрасно. (Тихонько.) И кажется вдруг, что вон из той узкой двери возникнет какой-нибудь средневековый алхимик в остроконечной шляпе.
Он. Вы фантазерка…
Она. Нет. (Просто.) Я кассирша.
Он. Кассирша?
Она. Да.
Он. Но Вы написали… «работаю в цирке»?…
Она. А я и работаю там. Только кассиршей. Не фокусницей. Сегодня мы слушали такую чудесную музыку. После нее нельзя говорить неправду… (Помолчала.) А Вам не нравится, что я кассирша?
Он (вдруг засмущался). Нет-нет, что Вы, пожалуйста.
Она. Конечно, это не то что работать на арене… Совсем другая история. Впрочем, в кассе тоже бывают довольно любопытные моменты. Частенько приходится такие фокусы совершать!… Хотя, в общем, я свою работу люблю. Иной раз, Родион Николаевич, продажа билетов доставляет мне необычайное удовольствие. У нас ведь особенный зритель – дети, приезжие или очень любопытные москвичи. И так все радуются, если им достанется билетик на сегодня. Это ведь не театр – тут зритель наверняка знает, что вечером получит удовольствие. Учтите, у нас очень, очень талантливые клоуны. Знающие люди просто убеждены, что таких клоунов нет нигде в мире.
Он. Да, прискорбно, однако… Совершенно не слежу за клоунами… Решительно оторвался.
Она. Вот появитесь в Москве – я Вам устрою билетик. Два даже – если захотите.
Он. Очень благодарен. Действительно, на клоунов надо было бы взглянуть.
Она. И представьте – мне тоже живется довольно весело. У нас в цирке соскучиться просто невозможно. Вокруг очень живой народ. И общественная жизнь кипит ключом. У меня ведь масса нагрузок по профсоюзной линии – некоторые просто увлекательные. И совершенно, совершенно нет свободного времени. Очень, в общем, весело. (Помолчав.) Только вот иногда придешь вдруг домой, и как-то никого нет… как-то пусто… Ну, невесело как-то.
Он. Но… Ваш муж.
Она (не сразу). А он в отъезде.
Он. Но, надо полагать, и возвращается?
Она. Иной раз. Он у меня большой артист. Вечно нарасхват. И знаете – очень, очень хороший человек.
Он. Вы рассказывали.
Она. Уже успела? Хотя неудивительно. Радостным известием всегда поделиться хочется. Давно Вы в этих краях?
Он. Больше двадцати лет. Сразу после войны.
Она. Откуда?
Он. Я старый ленинградец.
Она. Вот чудесный город! Я радовалась, когда бывала там. Никогда уезжать не хотелось.
Он. Да, было время. (Помолчав.) Нынче не то.
Она. А Вы всегда один живете?
Он. Нет, что Вы! Ко мне дочь приезжает… и, в общем, довольно часто. (Оживился.) Видимо, вскоре должна прибыть… сообщила телеграммой. У нее даже комната постоянная… на моей даче… У меня ведь тут замечательные полдачи. И садик отдельный. Клубника имеется и цветы. Отдаю дань. Большой любитель. (С некоторым волнением.) И представьте, из окон дочери море видно! Я иногда ночью поднимусь туда, сяду у окошка и слушаю, как оно шумит… и не думаю ни о чем, не вспоминаю – только слушаю, как оно шумит.
Она. А Вы знаете – с Вами очень любопытно беседовать,
Он. Неужели?
Она (в раздумье). У нас в цирке совсем нету таких, как Вы. Хотя, когда я впервые Вас увидела, Вы мне страшно напомнили одного пуделя, которого я знала. Ворчливого, но прекрасно дрессированного. Он, правда, тогда уже не выступал, просто ездил и сопровождал труппу.
Он. А почему же он не выступал, простите?
Она. По возрасту. Он тогда уже не слишком годился.
Он. Так… Ловко Вы в меня угодили.
Она. Нет-нет, Вы не так поняли… Если Вас с ним сравнить – Вы совсем другое дело… Очень деятельный, жизнелюбивый человек.
Он. Вы полагаете?
Она. Я просто уверена в этом. Только вот… не скучно Вам одному?
Он. Одному? (Очень оскорбился.) Простите, но это просто смешно. Я постоянно окружен множеством людей. Можно даже сказать, я чрезмерно ими окружен! И какие интересные личности встречаются, сколько судеб наблюдаешь!… Врачу открыто то, что совершенно неизвестно простому смертному… Судьба любого моего пациента – это живая книга, которую читаешь с неподдельнейшим интересом… Казалось бы, чужие судьбы. Но стоит тебе как врачу в них вмешаться, и они уже становятся в какой-то мере и твоими… О каком же одиночестве может тут идти речь? Нет-нет, только полным незнанием предмета можно объяснить ваши заблуждения по поводу меня, товарищ Жербер.
Она. Ну вот – Вы опять рассердились, Родион Николаевич.
Он (ворчливо). Я вовсе не рассердился.
Она. Рассердились, рассердились.
Он. Не рассердился, черт возьми! Хотя женщины, если с ними беседуешь продолжительно, обязательно тебя рассердят.
Она. Не пойму, чем они так немилы Вам – бедные женщины?
Он. Во-первых, как больные они совершенно никуда не годятся. Их даже сравнить нельзя с мужчинами, которым нездоровится. А во-вторых… Ну, это уж мое дело.
Она. А в-третьих?
Он. Тоже мое.
Она. Надеюсь, к Вашей жене Вы относились не столь сурово?
Пауза.
Почему вы молчите?
Он (негромко). Моя жена была прекрасная женщина. (Помолчал, улыбнулся и добавил.) Прекрасная.
Она (тихонько). А сейчас где она?
Он (внимательно поглядел по сторонам и сказал почти спокойно). Ее нет.
Она. Понимаю… Какая беда… Она ушла от Вас… Оставила?
Он. Именно так, очень точное слово. Оставила.
