Сладости он впервые попробовал в приюте, на Зимний день, когда явились попечительницы и каждому ученику, даже столь неприятному, как Гавриил — а он уже обжился достаточно, чтобы научиться видеть в глазах людей, его окружавших, брезгливость или отвращение, — вручили по пакетику леденцов и имбирному прянику.
— А вы тут… — Гавриил потрогал конфету языком.
— Из любопытства. Исключительно из любопытства. Каролина весьма ценит творчество этой особы… вот и решил взглянуть. В газете прочел.
Пан Зусек кривовато усмехнулся.
А Гавриил ему не поверил. Ни на секунду…
— На самом деле — явственное подтверждение женской беспомощности. Она пишет о вещах, о которых не имеет ни малейшего представления, но меж тем любую критику встречает агрессивно. В этом все женщины. Они способны слушать и слышать лишь себя самих.
Пан Зусек шел медленно, гуляючи.
И выглядел обыкновенно.
Но духи эти… и само его здесь появление… и то, что писательница эта, чье имя Гавриил непременно узнает, оказалась девушкою из парка… Темноглазою брюнеткой, как и иные пропавшие.
Случайность ли это?
— А вы, значится, в волкодлаках разбираетесь? — словно бы невзначай поинтересовался пан Зусек.
— Есть немного…
— И откуда же, простите, подобные знания?
— Да так… случалось… сталкиваться…
О прошлом своем Гавриил рассказывать не любил, здраво полагая, что гиштория его не вызовет у сторонних людей ни симпатии, ни хоть бы понимания. Напротив, жизненный опыт его, пусть и не самый великий, показывал, что оные люди скорей начнут испытывать к Гавриилу неприязнь, а то и вовсе бояться, хоть бы он сам никогда-то никого из рода человеческого не трогал.
— Надо же, — вполне искренне удивился пан Зусек. — Вы сталкивались с волкодлаком?
— Да.
— И как?
— Жив, как видите… — Гавриил, позабыв о манерах — подобное с ним случалось при исключительном душевном волнении, — сунул руки в карманы. Карманы в пиджаке полосатом были узкими, тесными.
Пан Зусек хохотнул.
— Да вы шутник… знаете ли, я много слышал о волкодлаках… и читал немало… прирожденные убийцы… существует теория, что они есть результат эволюции, этакий хищник рода человеческого…
Гавриил кивал.
Слушал.
И не слышал. Он вновь шел, уже не по широкой познаньской улочке, освещенной газовыми фонарями, но по болоту… шел, проваливаясь по колени, задыхаясь и немея от страха, от понимания, что уйти не позволят.
Ничего. В тот раз у него все получилось. И в этот справится.
Жизнь переменчива. В какие-то моменты ты на коне, в какие-то ты — конь.
Из бытия королевских жокеев
Евдокия проснулась за мгновение до того, как дощатый пол вздыбился, стрельнув щепой.
— Лежи! — рявкнул Себастьян и для пущей надежности рухнул сверху, вдавливая Евдокию в лавку.
— Что происходит?
Вопрос ее потонул в грохоте.
Раздался скрежет, и перекосившиеся окна рассыпались, а из дыр потянуло плесенью. Вагон же, содрогнувшись всем телом, застыл.
— Что происходит? — повторила панна Зузинская, и ее голосок ныне звучал громко, всполошенно даже.
— Сам бы я хотел знать. — Себастьян поднялся и руку подал. — Но что бы ни происходило, на торжественное прибытие сие не похоже.
Евдокия осмотрелась.
Темно. Но темнота не глухая, не кромешная, напротив, рваная какая-то. И в пустых окнах видно небо, не синее и не лиловое, престранного окрасу, будто бы сединою прорезанное.
— Всем встать! — раздалось с другого конца вагона.
Вспыхнули огни.
И Себастьян вполголоса выругался.
— Не бойтесь, господа, — весело произнесла давешняя мрачная девица, крутанув на пальчике револьвер. — Это всего-навсего ограбление…
— Ужас! — воскликнула панна Зузинская, но совершенно неискренне.
— Кошмар, — подтвердила Евдокия, которой случалось сталкиваться с грабителями в прошлой жизни, и воспоминания о том отнюдь не относились к числу приятных.
А девица не иначе как для пущей убедительности пальнула в потолок. Выстрел получился громким, впечатляющим.
— И кого, позвольте узнать, вы грабить собираетесь? — вперед выступил парень в черных одеяниях. Выглядел он довольно грозно, особенно плащ его, полы которого качало сквозняком.
— Тебя.
— Меня?! — Парень широким жестом откинул плащ. — Да ты знаешь, кто я?!
— Кто?
— Некромант!
Сие прозвучало впечатляюще. И охнула панна Зузинская, показательно схватившись за сердце, а Себастьян, напротив, подался вперед, разглядывая нового знакомого с немалым интересом.
Тот же выпятил грудь, ручку согнул в локотке, вторую же упер в бедро. Ногу отставил, голову запрокинул, и ежели бы случилось луне появиться, она, несомненно, восхитилась бы благородным профилем некроманта. Или же высветила его, к превеликой радости зрительниц.
Некромант был хорош. Грозен. И даже крючковатый нос его вписывался в образ.
— Надо же… — Себастьян поцокал языком. — Некромант… слушай, некромант, а может, ты еще и князь ко всему?
Подбородок, узенький, с черной кисточкой бороды, поднялся еще выше.
— Да, — ответил парень с важным кивком и плечи шире расправил. — Князь.
— На-а-адо же…
Себастьян подался вперед, и Евдокия ухватила его за клетчатый шарф.
— Не высовывайся.
Ей вдруг стало страшно, что это существо, которое не было в полной мере ни Себастьяном Вевельским, ни Сигизмундусом, а являлось обоими сразу, сунется куда не просят. К примеру, подвиги совершать.
Погибнет.
И что Евдокии с трупом делать? Возвращаться на похороны аль тут оставить до лучших времен? Мысль эта показалась вдруг столь важною, что Евдокия замерла, всерьез обдумывая, куда бы припрятать Себастьяново тело, чтобы не сильно попортилося по местной жаре.
— Дуся, — в голосе Себастьяна прозвучал упрек, — придушишь! А я, между прочим, с благими намерениями.
И шарфик выдрал. Шагнул вперед, правда, не столь горделиво, как некромант, что так и стоял посеред вагона зловещим изваянием.
— Слушай, некромант… тут такое дело… — Сигизмундус умудрился влезть меж девицей с револьвером, которая выглядела несколько ошарашенною подобным поворотом дела, и некромантом. Нагнулся, подцепил пальцем полу плаща, пощупал.
Поцокал языком.
Вздохнул.
Складочки на плечах расправил, сказав:
— Так оно внушительней. У тебя, братец, плечо узкое, а талия — напротив. Надобно правильно акценты расставлять…
— Спасибо, — только и нашелся что ответить некромант, которому до сей поры никто про акценты не говорил. И вовсе люди, впечатленные что образом, создававшимся долгие годы, что самою профессией, каковая неизменно вызывала уважение и страх, чурались некромантова общества. А коли случалось оказаться в нем, то темы для беседы выбирали безопасные. К примеру, об урожаях гороха… горох, если разобраться, к некромантии никакого отношения не имеет-с. Или вот окот овец, опорос свиней, окобыл кобыл и прочие, несомненно, жизненно важные события, обсуждение которых в провинциях-с вызывает небывалый ажиотаж.
— Пожалуйста, — махнул рукою Сигизмундус, которому однажды в руки, не иначе как чудом, попалась книженция с премудрыми советами.
Из них он и узнал, что шарф надобно носить клетчатый, ибо клетчатость шарфа — несомненное свидетельство неординарности его обладателя. А более неординарной личности, нежели он сам, Сигизмундус вообразить не мог.
— Ограбление, — мрачно напомнила девица и вновь пальнула в потолок, который ответил мелкою щепой.
— Да погодите вы со своим ограблением! — Это было сказано уже Себастьяном, поелику личности неординарные, одиозные даже, обладали чересчур тонкою душевною организацией, чтобы участвовать в мероприятиях столь сомнительного толка. — Успеется оно. Я, может, человека предупредить хочу!
— А не поздновато? — густым басом осведомилась монахиня и, присев, раскорячившись, как вовсе не подобает раскорячиваться божьей невесте, вытащила из-под сутаны обрез.
Обрез Себастьян оценил.
И от монахини на всякий случай отступился, хотя и черного плащика из рук не выпустил.
— Предупредить хорошего человека об опасности никогда не поздно! — возвестил Себастьян и, ткнувши пальцем в грудь князя-некроманта, каковой от этакой вольности окончательно смешался, добавил: — Берегись склепов!
— Чего?
— Склепов берегись. И прекрасных свежезахороненных девок, а то ж чревато…
Некромант думал долго, но явно о чем-то не том, поскольку сначала покраснел столь густо, что и в темноте краснота сия была заметной, после медленно, с чувством побледнел. Следовало признать, что бледность подходила ему куда как больше, вписывалась, что называется, в сотворенный образ. И черные круги под глазами к месту были.
