– Должно быть, сочувствующая или же соучастница, – предположил Завадский. – Ну а вы, что же, капитан, как такое можно было позабыть? В нашей работе нет мелочей, для нас важно всё, даже кто какую бумажку мнёт в туалете. Итак, разговоры в сторону. Дело не терпит отлагательств. Сейчас же, сию же минуту, вы назначаетесь старшим опергруппы, и без промедления выезжаете по этому адресу. Брать этих голубчиков исключительно живыми. Как тебя зовут-то, сынок?
– Капитан государственной безопасности Джордано Бруно, – отрапортовал тот.
У Александра Борисовича округлились глаза. Он более внимательно всмотрелся в офицера.
Капитан вытянулся в струнку.
– Не состою, не привлекался, иностранный – со словарём, родственников за границей не имею, национальность – русский, – на одном дыхании выпалил он.
– Папа у тебя есть? – спросил Завадский.
– Есть! – отчеканил тёзка непонятого средневековой инквизицией звездочёта и щёлкнул каблуками.
– Кто он по службе и как его зовут? – спросил елейным голосом начальник отдела.
– Он-то пожарный, а зовут его Галилео Галилей.
Догадка Александра Борисовича была в самую точку. От судьбы не уйдёшь, действительно говорят, что яблочко от яблони недалеко падает.
– Так вот, Джордано Галилеевич, передай своему доброму папе от меня большой привет! Ну ладно, шутки в сторону, ты вот что, сынок, – Завадский похлопал его по плечу, – больше своё имя и фамилию никому не говори, не надо. Ну, а если уж никуда не деться, то лучше соври, будь, к примеру, неким Еропкиным или же Кузькиным. А здесь, на службе, у тебя теперь будет оперативный псевдоним «Звездочёт». Усвоил?
– Так точно!
– Выполняйте поставленную задачу.
– Есть выполнять поставленную задачу! – Офицер козырнул, развернулся и на полусогнутых ногах исчез за дверью.
«Этот – прикажи – и землю грызть будет, пока не остановишь», – подумал Завадский и удовлетворённо потёр руки.
Затем Александр Борисович сложил в одну стопку разложенные на столе разного рода доносы, один виртуознее другого, сел в кресло, откинулся на мягкую спинку, закрыл глаза и провалился с головой в какое-то тревожное забытьё.
Перед его глазами бесновались алые языки пламени, пылали фортификационные сооружения. Где-то, захлёбываясь под автоматными очередями, накатывали волна за волной крики «Ура!» и вновь угасали, будто пенные гребни на зыбком песке после отлива. И, поднимаясь во весь рост из насиженного окопа, ошалело озираясь сквозь пороховой дым, с распахнутыми, как небо, глазами, шли цепью солдаты.
Тогда всё произошло в считанные секунды. Он перевалился за бруствер и лишь только оторвался от земли, как взрывом его отбросило назад в окоп и похоронило под обвалившейся насыпью.
Голова раскалывалась, рот был забит землёй, воспалённые глаза бессмысленно пялились в темноту. И тут он почувствовал на своём плече чью-то сильную руку. Она буквально вырвала его из могилы и поставила на ноги. Боль прошла. О взрыве напоминала лишь кровь, запёкшаяся на губах. Рядом не было никого, и только какое-то необыкновенное божественное сияние ниспадало с неба на головы тех солдат, кто уходил в свой последний бой.
Это было тогда, в сорок втором, под Ржевом. Было всё как на ладони, но это осталось в прошлом. Сейчас он изменился, стал совершенно другим – для него теперь была важна только работа и ещё раз работа. За ней он не видел больше ничего, как не видит ничего несущаяся галопом взмыленная лошадь, боящаяся отстать от табуна.
Казалось, после войны врагов больше не будет. Но нет! С каждым прожитым днём они появлялись, как грибы после дождя. Разве что теперь их именовали диссидентами, неблагонадёжными отщепенцами. В общем, это были тёмные личности, которые не шли в ногу с обществом. Их существование обнаруживалось неусыпно бдительными гражданами.
Доносы писали сосед на соседа, брат на брата; писали и стар и млад. Эта эпидемия неслась по земле со скоростью курьерского поезда, оплетая её паутиной графоманства, как бикфордовым шнуром. Казалось, что страна сидит на измене, как на пороховой бочке, готовой вот-вот взорваться.
Возможно, Завадский и дальше бы предавался воспоминаниям, если бы не почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он открыл глаза. Перед ним у стола сидела незнакомая гражданочка.
От такого неожиданного сюрприза Завадскому стало как-то не по себе. Гражданка бесцеремонно потянулась за графином с водой, налила себе стакан и медленно выпила до дна, смакуя глоток за глотком. Затем достала из сумочки зеркальце, поправила причёску и уставилась на Завадского так, как будто не она сейчас была у него на незапланированном приёме, а он наглым образом вторгся в её апартаменты.
Александр Борисович уловил в глазах гражданки хорошо знакомый ему блеск, тот самый завораживающий блеск охотника, а не животный страх дичи. Это настораживало, и чем больше он ловил на себе блеск этих горящих глаз, тем всё больше и больше его охватывала тревога.
Он нажал селекторную связь – она не работала; нажал кнопку срочного вызова охраны – тишина; телефон тоже безмолвствовал.
– Я Александра Никитична Вихляева, – представилась гражданочка. – А вы, стало быть, и есть Завадский Александр Борисович.
– Какого чёрта? – вспылил начальник отдела, подкрепив своё негодование потоком отборной площадной брани.
– Я вас представляла совершенно другим, – со скорбью в голосе сказала она. – У вас здесь даже не болото, у вас здесь тихий омут.
– Вон! – закричал Завадский, хватая со стола деревянное пресс-папье и собираясь запустить им в незваную гостью.
Холодная улыбка скользнула по её лицу.
– Ваши достоинства, как дрожжевое тесто, растут на глазах не по часам, а по минутам, не вмещаясь ни в одни рамки приличия, – спокойно сказала Вихляева и тихо удалилась.
Поскрипывая стиснутыми зубами, как после съеденного лимона, Александр Борисович метал молнии. Он готов был растереть в порошок любого, кто сейчас бы вошёл в его кабинет.
Внезапно Завадский почувствовал приступ тошноты и удушья. Галстук стальным обручем сдавил его короткую шею. Широко открытым ртом он стал жадно глотать воздух, напоминая пучеглазую рыбу, выброшенную на сушу. Набухший язык свинцовым комом забил ему рот, приглушая хриплый стон, вырывающийся из судорожно вздрагивающей груди. В эту минуту понадобилась вся его пробудившаяся сила, чтобы заставить окаменевшие пальцы сбросить душивший галстук.
Истошный крик потряс стены Лубянки и застыл на его тонких губах. В трясущихся руках он вместо галстука сжимал пеньковую верёвку.
Завадский бросил её на стол. Удавка вдруг ожила. Извиваясь и шипя, она приняла облик гадюки. Опрокинув чернильницу, змея поползла в сторону начальника отдела.
Александр Борисович, несмотря на свой солидный возраст, сделал головокружительный прыжок в сторону. Потеряв равновесие, он беспомощно замахал руками, словно пытаясь схватиться за воздух, но, не удержавшись, всей массой обрушился на дверь. Ударившись головой о дверной косяк, он обмяк и завалился на пол, потеряв сознание.
Пройдясь быстрым шагом по кабинету, Ленин остановился около окна. Разглядывая пылающие костры возле Смольного института, удовлетворённо покачал головой:
– Прекрасный вид, но ещё прекрасней недюжинная, неукротимая силища, пышущая от этой толпы! – Владимир Ильич сжал кулаки. – С такой и горы можно свернуть, и реки повернуть вспять. Как это чертовски заманчиво! – и вполголоса добавил: – Если это и авантюра, то в масштабе всемирно-историческом.
Ленин посмотрел на свои швейцарские карманные часы, приобретённые ещё в эмиграции. Сделал удивлённое лицо и показал циферблат присутствующим.
– Сейчас девять часов сорок пять минут. Однако пора уже давать последний звонок к началу восстания.
После минутного ожидания Ильич заметно занервничал.
– Почему молчит крейсер «Аврора»? Где залп из носового орудия? Что там, заснули или саботаж учинить вздумали? Всех до единого расстреляю к чёртовой матери! Предатели!
Бонч-Бруевич перебрал в голове всё на свете, но не нашёл ни одной веской причины для саботажа со стороны матросов «Авроры».
– Сейчас же срочно свяжитесь со сто тридцать восьмым Балтийским экипажем! – кричал Ленин. – И подробно узнайте, отчего до сих пор нет сигнала на штурм Зимнего Дворца.
– Владимир Ильич, – обратился к вождю Ворон, – разрешите я слетаю на крейсер и узнаю, в чём дело. Думаю, это будет гораздо быстрее телефона или телеграфа.
– Действуй, товарищ! – одобрительно кивнул Ленин. – И помни: сейчас судьба революции лежит на твоих крыльях.
Так же не упустил возможность внести свою лепту в дело революции и Бонч-Бруевич:
– «Аврора» стоит на якоре возле Николаевского моста! – громче обычного отрапортовал он, появившись из-за спины Кузьмича.
– Ну, лети голубчик, не медли. Бог тебе в помощь, – поторопил Казимира Ильич. Но тут же отец материализма осёкся и дополнил своё напутствие более приземлёнными пожеланиями: – Флаг тебе в руки. Пуля – дура, может, и пронесёт, не подстрелят по дороге, как куропатку.
